Досада на приятеля и сильнейшее желание как следует укусить Нееву за ухо постепенно сменились у Мики совсем другим настроением. Инстинкт, который у зверей заменяет логическое мышление, свойственное человеку, пробуждал в нём гнетущую и непонятную тревогу. Его всё больше и больше охватывало томительное беспокойство. Он метался перед входом в пещеру, и в этих метаниях чудилось даже отчаяние. Наконец Мики в последний раз залез туда к Нееве, а потом один спустился в долину.
Он был голоден, но после ночного бурана найти какую-нибудь еду было нелегко. Кролики тихо лежали в тёплых гнёздах под валежником и в дуплах поваленных деревьев, надёжно прикрытых снежными сугробами. На то время, пока бушевал буран, вся лесная жизнь замерла, и теперь искрящуюся пелену не пересекал ни единый след, который мог бы привести Мики к добыче. Он брёл по снегу, иногда проваливаясь в него по самые плечи. Потом он спустился к ручью. Но это уже не был прежний, хорошо ему знакомый ручей – по его берегам застыла ледяная корка, вода стала тёмной и зловещей. И он уже не журчал весело и беззаботно, как летом и в дни золотой осени. В его глуховатом монотонном побулькивании слышалась неясная угроза – словно ручьём завладели злые лесные духи и, исказив самый его голос, предупреждали Мики, что времена изменились и его родным краем управляют теперь новые силы и ещё не известные ему законы.
Мики осторожно полакал воды. Она была холодной – холодной, как снег. И он постепенно начал понимать, что этот новый мир, несмотря на всю свою белую красоту, лишён тёплого бьющегося сердца, лишён жизни. А он был в этом мире один. Один! Всё вокруг было занесено снегом. Всё вокруг, казалось, умерло.
Мики вернулся к Нееве и до конца дня лежал в пещере, прижавшись к мохнатому боку своего друга. Ночь он тоже провёл в пещере – он только подошёл к выходу и посмотрел на усыпанное яркими звёздами небо, по которому, как белое солнце, плыла луна. Луна и звёзды также стали какими-то другими, незнакомыми. Они казались неподвижными и холодными. А под ними распростёрлась белая безмолвная земля.
На рассвете Мики ещё раз попробовал разбудить Нееву, но уже без прежней упрямой настойчивости. И у него не возникло желания куснуть Нееву. Он осознал, что произошло нечто непостижимое. Понять, в чём дело, он был не в состоянии, но смутно угадывал всю значительность случившегося. И ещё он испытывал непонятный страх, пронизанный дурными предчувствиями.
Мики спустился в долину поохотиться. Ночью при свете луны и звёзд кролики устроили на снегу настоящий праздник, так что теперь на опушке леса Мики нашёл целые площадки, утрамбованные их лапками, и множество петляющих следов. Поэтому он без труда отыскал себе завтрак и отлично поел. Однако он тут же выследил ещё одного кролика, а потом и второго. Он мог бы продолжать эту охоту до бесконечности: благодаря предательскому снегу надёжные кроличьи тайники превратились в настоящие ловушки. К Мики вернулась бодрость. Он снова радовался жизни. Никогда ещё у него не было такой удачной охоты, никогда ещё в его распоряжение не попадали такие богатые угодья, по сравнению с которыми совсем жалким казался овражек, где густые кусты смородины были чёрными от сочных гроздьев. Он наелся до отвала, а потом вернулся к Нееве с одним из убитых кроликов. Он бросил кролика рядом со своим товарищем и затявкал. Но даже и теперь Неева никак не отозвался на его зов. Медвежонок только глубоко вздохнул и слегка изменил позу.
Однако днём Неева впервые за двое суток поднялся, потянулся и обнюхал кроличью тушку. Но есть он не стал. Он несколько раз повернулся в своём углублении, расширяя его, и, к большому огорчению Мики, опять заснул.
На следующий день, примерно в тот же час, Неева снова проснулся. На этот раз он даже подошёл к выходу из пещеры и проглотил немного снега. Но кролика есть он всё-таки не стал. Вновь мать-природа подсказала ему, что не следует разрушать покров из сосновых игл и сухой трухи, которым он выстлал свой желудок и кишечник. Неева снова уснул. И больше уже не просыпался.
Зимние дни сменяли друг друга, а Мики по-прежнему охотился в долине возле берлоги, всё больше и больше страдая от одиночества. До конца ноября он каждую ночь возвращался в пещеру и спал возле Неевы. А Неева казался мёртвым, только он был тёплым, дышал и порой из его горла вырывалось глухое ворчание. Но всё это не утоляло тоски, нараставшей в душе Мики, которому отчаянно недоставало общества, недоставало верного товарища. Он любил Нееву. Первые долгие недели зимы он неизменно возвращался к спящему другу. Он приносил ему мясо. Его переполняло непонятное горе, которое не было бы столь острым, если бы Неева просто умер. Наоборот, Мики твёрдо знал, что Неева жив, но не понимал, почему он всё время спит, и мучился именно оттого, что не мог разобраться в происходящем. Смерть Мики понял бы: если бы Неева был мёртв, Мики просто ушёл бы от него… и не вернулся бы.
Однако в конце концов наступила ночь, когда Мики, гоняясь за кроликом, отошёл от пещеры очень далеко и впервые не стал возвращаться туда, а переночевал под кучей валежника. После этого ему стало ещё труднее сопротивляться неслышному голосу, который властно звал его идти дальше. Через несколько дней он опять переночевал вдали от Неевы. А после третьей такой ночи наступила неизбежная минута – такая же неизбежная, как восход солнца и луны, – и наперекор надежде и страху Мики твёрдо понял, что Неева уже никогда больше не пойдёт бродить с ним по лесу, как в те чудесные летние дни, когда они плечом к плечу встречали опасности и радости жизни в мире северных лесов, которые теперь не зеленели под тёплыми солнечными лучами, а тонули в белом безмолвии, исполненном смерти.
Неева не знал, что Мики ушёл из пещеры, чтобы больше в неё не возвращаться. Но, быть может, Иску Вапу, добрая покровительница зверья, шепнула ему во сне, что Мики ушёл; во всяком случае, в течение многих дней сон Неевы был беспокойным и тревожным.
«Спи, спи! – быть может, ласково баюкала его Иску Вапу. – Зима будет длинной. Вода в реках стала чёрной, ледяной. Озёра замёрзли, а водопады застыли, как огромные белые великаны. Спи, спи! А Мики должен идти своим путём, как вода в реке должна уноситься к морю. Потому что он – пёс, а ты – медведь. Спи же, спи!»
Глава 13
В конце ноября, вскоре после первого бурана, загнавшего Нееву в берлогу, разразилась невиданная пурга, которая надолго запомнилась в северном краю, потому что с неё начался Кускета пиппун – Чёрный год, год внезапных и страшных морозов, голода и смерти. Пурга эта началась через неделю после того, как Мики окончательно покинул пещеру, где так крепко уснул Неева. А до этой бури над лесами, укутанными белой мантией, день за днём сияло солнце, а по ночам золотым костром горела луна и сверкали яркие звёзды. Ветер дул с запада. Кроликов было столько, что в чащах и на болотах снег был плотно утрамбован их лапками.
Лоси и карибу бродили по лесам во множестве, и ранний охотничий клич волков сладкой музыкой отдавался в ушах тысяч трапперов[17], ещё не покинувших свои хижины и типи.
А потом грянула нежданная беда. Ничто её не предвещало. Небо на заре было совсем чистым, и утром ярко светило солнце. Затем леса окутала зловещая тьма – окутала с такой неимоверной быстротой, что трапперы, обходившие свои капканы, останавливались как вкопанные и с удивлением озирались по сторонам. Тьма стремительно сгущалась, и в воздухе послышались тихие звуки, похожие на стоны. Хотя они были еле слышны, никакой самый зловещий барабанный бой не мог бы нести более грозного предостережения. Они казались отголосками дальнего грома. Но предупреждение пришло слишком поздно. Прежде чем люди успели вернуться в свои жилища или хотя бы соорудить себе временные убежища, на них обрушился Великий Буран. Три дня и три ночи он бесчинствовал, точно бешеный бык, примчавшийся с севера. В открытой тундре ни одно живое существо не могло устоять на ногах. В лесах ветер тысячами валил деревья, громоздя стены непроходимого бурелома. Всё живое закопалось в снег… или погибло. Буран намёл валы и сугробы из твёрдой ледяной крупы, похожей на свинцовую дробь, и принёс с собой жестокий мороз.
На третий день температура в области, лежащей между Шаматтавой и хребтом Джексона, упала до пятидесяти градусов ниже нуля. И только на четвёртый день те, кто остался жив, рискнули выбраться из спасительных укрытий. Лоси и карибу с трудом вставали, сбрасывая с себя тяжёлое бремя снега, которому были обязаны тем, что уцелели. Животные помельче прокапывали туннели из глубины сугробов. Погибло не меньше половины всех птиц и кроликов. Но наиболее богатую дань в эти дни смерть собрала среди людей. Правда, многим даже из тех, кто был застигнут бураном вдали от дома, всё-таки удалось кое-как добраться до своих хижин и типи. Однако число невернувшихся было ещё больше – за три ужасных дня Кускета пиппун между Гудзоновым заливом и Атабаской погибло пятьсот с лишним человек.
Перед началом Великого Бурана Мики бродил по большой гари у хребта Джексона, и при первых признаках надвигающейся пурги инстинкт заставил его поспешно вернуться в густой лес. В самой чаще он ползком забрался в глубину хаотического нагромождения упавших стволов и сломанных вершин и пролежал там не двигаясь все три страшных дня. Пока бушевала пурга, его томила тоска: ему хотелось вернуться в пещеру, где спал Неева, и снова прижаться к тёплому боку товарища, пусть он и был недвижим, точно мёртвый. Необычная дружба, так крепко связавшая их за время долгих совместных летних странствований, радости и невзгоды долгих месяцев, когда они сражались и пировали бок о бок, как братья, – всё это с необыкновенной ясностью жило в его памяти, точно произошло только вчера.
Мики лежал под нагромождением бурелома, который всё больше заносило снегом, и видел сны. Ему снился Чэллонер, его хозяин, и то время, когда он ещё был весёлым, беззаботным щенком; ему снился тот д