Однако он не потерял надежды. Он перестал слушать под дверью – теперь он ждал, что знакомые голоса донесутся до него откуда-нибудь из леса, и то и дело обводил взглядом опушку. Он даже отправился на розыски и обследовал лес то с одной стороны хижины, то с другой, тщетно принюхиваясь к нетронутому снегу и ловя ветер чуткими ноздрями. Под вечер, уныло опустив хвост, он затрусил в чащу, чтобы поймать на ужин кролика. Поев, он вернулся к хижине и улёгся спать в ту же ямку возле двери. Третий день и третью ночь он тоже провёл возле хижины и в эту третью ночь услышал волчий вой, далеко разносившийся под чистым звёздным небом. И впервые за всё это время Мики завыл – тоскливо и жалобно. Он вовсе не отвечал волкам – он звал хозяина, Нанетту и малышку, и в его голосе слышались горе и тоскливая безнадёжность.
Никогда ещё Мики не ощущал себя таким одиноким. И его собачьему мозгу представлялось, будто всё, что он видел и чувствовал в течение последних недель, было сном, а теперь он очнулся и вновь обнаружил вокруг себя всё тот же враждебный лесной мир, полный опасностей и неизбывного одиночества, – мир, где нет дружбы, а есть только нескончаемая, отчаянная борьба за существование. Инстинкты, притупившиеся было за время его пребывания в хижине, вновь обрели силу и остроту. Теперь его опять ни на минуту не оставляло волнующее ощущение постоянных опасностей, которые грозят тому, кто бродит по лесу в одиночку, к нему вернулась осторожность, и на четвёртый день он уже крался по вырубке как волк.
На пятую ночь он не лёг спать в ямке у двери, а ушёл в лес и в миле от хижины отыскал подходящую для ночлега кучу бурелома. До утра его мучили тревожные сны. Но ему не снились Чэллонер, Нанетта и малышка или драка в Форт О’Год и всё то новое и непонятное, что он там видел. Нет, во сне он бродил у каменистой вершины холма, занесённой глубоким снегом, и забирался в тёмную, безмолвную пещеру. Вновь он старался разбудить своего брата и товарища по летним странствованиям – Нееву, чёрного медведя, ощущал теплоту его тела и слышал, как тот сонно ворчит, не желая просыпаться. А потом он вновь пережил во сне схватку среди кустов чёрной смородины и вместе с Неевой улепётывал во весь дух от разъярённой медведицы, которая вторглась в их овражек.
Внезапно Мики проснулся – он весь дрожал, его мышцы были напряжены. Он зарычал, и в темноте его глаза горели как два огненных шарика. В чёрной яме под перепутанными ветками он тихонько и призывно заскулил, а потом долго прислушивался, не ответит ли Неева.
Ещё целый месяц после этой ночи Мики рыскал вблизи хижины. И каждый день он хотя бы один раз обследовал вырубку, а иногда забегал туда и ночью. Но тем не менее его мысли всё чаще занимал Неева. Начало марта ознаменовалось тики-свао – большой оттепелью. Целую неделю солнце ярко сияло в безоблачном небе. Воздух стал тёплым, снег проваливался под ногами, а на южных склонах холмов сугробы быстро таяли, растекаясь стремительными журчащими ручейками, или миниатюрными лавинами обрушивались вниз на дно оврагов. Мир был проникнут новым радостным возбуждением – близилась весна. И в душе Мики начала медленно пробуждаться новая надежда, рождавшаяся из новых впечатлений и нового зова инстинктов, – он вдруг почувствовал, что Неева должен вот-вот проснуться.
Эта мысль возникала у него словно подсказанная кем-то со стороны. Об этом пели ему ручейки, которые, журча, пробирались по снегу и с каждым днём становились всё шире и глубже, об этом шептал ему тёплый ветер, совсем не похожий на свирепые леденящие ветры зимы, об этом говорили ему обновлённые весенние запахи леса и сладкое благоухание оттаивающей земли. И он испытывал неодолимое возбуждение, он слышал зов, он знал: Неева должен вот-вот проснуться.
Мики ответил на зов – остановить его можно было бы, только пустив в ход силу. Однако он не побежал к холму Неевы прямо, так, как побежал из лагеря Чэллонера к хижине, где жила Нанетта с малышкой. Тогда он твёрдо знал, куда и зачем бежит, – тогда его влекла ясная и легкодостижимая цель. Но теперь манящий зов не воплощался в реальные образы. Вот почему, направившись на запад, первые два-три дня Мики петлял по лесу и часто подолгу задерживался на одном месте. Затем он вдруг решительно побежал прямо вперёд и не останавливался, пока на рассвете пятого дня не достиг опушки: перед ним расстилалась широкая безлесная равнина, которую пересекала гряда холмов. Мики сел и долго смотрел на равнину.
Когда он продолжил путь, образ Неевы в его мозгу с каждым шагом становился всё более чётким и ясным. Ему уже казалось, будто он ушёл от этой гряды всего только накануне. Холмы тогда были засыпаны снегом и землю окутывали серые страшные сумерки. А теперь сугробов почти не осталось, солнце светило ярко, а небо снова было голубым. Мики продолжал уверенно бежать к знакомому холму – он не забыл пути. Особого волнения он не испытывал, потому что утратил ощущение времени. Он спустился с этого холма вчера, а сегодня возвращается туда, что здесь особенного?
Мики направился прямо к пещере, вход в которую уже освободился от снега, сунул голову в отверстие и понюхал воздух. Ну и лежебока же этот чёрный лентяй! Подумать только – он всё ещё спит! Мики чувствовал запах Неевы, а прислушавшись, уловил даже звук его дыхания.
Перебравшись через снежный вал, который намело в устье прохода, Мики уверенно прыгнул в темноту пещеры. Он услышал негромкое сонное фырканье, а потом глубокий вдох и тут же чуть было не споткнулся о Нееву, который, как оказалось, за зиму сменил постель. Неева снова фыркнул, и Мики взвизгнул. Он ткнулся мордой в новый весенний мех Неевы и ощупью добрался до его уха. Всего-то один день прошёл! И он прекрасно помнил всё, что было накануне! Поэтому он укусил Нееву за ухо и негромко залаял – Неева всегда прекрасно понимал этот басистый отрывистый лай.
«Проснись же, Неева! – словно говорил он. – Проснись! Снег растаял, и погода прекрасная. Ну, проснись же!»
И Неева сладко потянулся и широко, от всей души зевнул.
Глава 24
Мешеба, старый индеец кри, сидел на залитом солнцем камне на южном склоне холма, откуда была хорошо видна вся долина. Мешеба, которого когда-то, в давние-давние дни, соплеменники прозвали Великаном, был очень стар. Он родился так давно, что в книгах факторий Компании Гудзонова залива год его рождения не значился.
Его лицо сморщилось и побурело, как старая оленья кожа, а прямые волосы, обрамлявшие смуглые впалые щёки, достигали плеч и были белы как снег. Руки у него были худые, и даже нос казался худым – это была худоба глубокой старости. Но его глаза всё ещё блестели как два тёмных драгоценных камня, и зоркость их оставалась прежней, нисколько не уменьшившись за без малого девяносто лет.
Сидя на тёплом камне, Мешеба внимательно оглядывал долину. В четверти мили за его спиной стояла старая хижина, в которой он жил один. Зима была долгой и холодной, а потому, радуясь наступлению весны, старый Мешеба взобрался на холм, чтобы погреться на солнышке и посмотреть на пробуждающиеся леса. Уже около часа его взгляд блуждал по долине словно взгляд старого, умудрённого опытом сокола. В дальнем конце долины темнел старый лес из елей и кедров, между ним и холмистой грядой простирались ровные луга, ещё покрытые тающим снегом, среди которого проглядывали ширящиеся пятна буровато-зелёной прошлогодней травы. С того места, где сидел Мешеба, ему был хорошо виден крутой холм, далеко вдававшийся в равнину в ста ярдах от него. Холм этот сам по себе не интересовал старого индейца, но он заслонял от его взгляда значительную часть долины.
Весь этот час Мешеба просидел неподвижно, посасывая чёрную трубку, из которой вился еле заметный сизый дымок. За это время он успел увидеть немало всякого зверья. В полумиле от его холма из леса вышло небольшое стадо карибу, а потом скрылось в кустарнике совсем неподалёку от него. Но старый индеец не почувствовал былого охотничьего азарта, а к тому же в хижине у него хранился достаточный запас свежего мяса. Затем он заметил вдалеке безрогого лося, такого нескладного и забавного в своём весеннем безобразии, что пергаментные губы Мешебы на мгновение раздвинулись в весёлой улыбке, и он негромко и одобрительно хмыкнул, – несмотря на свой возраст, Мешеба полностью сохранил чувство юмора. Потом он увидел волка и два раза лисицу, а теперь его взгляд был устремлён на орла, парившего высоко над его головой. Орёл представлял собой лёгкую мишень, но старый индеец ни за что на свете не стал бы стрелять в гордую птицу: они были давними знакомыми и из года в год, когда наступала весна, Мешеба видел этого орла в солнечном небе. Поэтому он одобрительно хмыкнул, радуясь, что Уписк не погиб во время зимних холодов.
– Мы оба прожили долгую жизнь, Уписк, – пробормотал он, – и, наверное, нам суждено умереть вместе. Мы много раз встречали весну, и скоро для нас должна навеки настать чёрная, непроглядная зима.
Индеец медленно отвёл глаза от орла, и его взгляд случайно упал на крутой холм, заслонявший от него часть долины. Внезапно его сердце сильно забилось, он вынул трубку изо рта и уставился на холм неподвижным взглядом каменной статуи.
На плоском уступе, залитом солнечным светом, не более чем в ста шагах от него, стоял молодой чёрный медведь. В ласковых лучах полуденного солнца весенний мех медведя блестел как полированное чёрное дерево. Но ошеломило Мешебу вовсе не внезапное появление медведя. Нет, старый индеец с изумлением уставился на другого зверя, который стоял рядом с Вакайо, – это был не другой медведь, а… огромный волк. Медленным движением старик поднял худую руку и протёр глаза в полной уверенности, что они его обманывают. За восемьдесят с лишним лет, которые он прожил в лесах, Мешеба ни разу не видел, чтобы волк и медведь дружили. Природа создала их заклятыми врагами, и они с рождения питают друг к другу неутолимую ненависть. Вот почему Мешеба некоторое время думал, что у него мутится в глазах. Но потом он убедился, что действительно стал свидетелем чуда; второй зверь повернулся к нему боком, и у с