Взрослые пытались быть потактичнее, однако в каждом соболезновании сквозил немой вопрос; парни в школе даже не старались. Всех интересовало одно: когда она ходила потупившись, не прятала ли она фингалы? Когда безвылазно сидела дома, не дожидалась ли, пока срастутся ребра? Если она вошла в воду, значит, до этого ее довел мой отец?
Взрослых я затыкал холодным непонимающим взглядом, а одноклассников, которые слишком наглели, избивал до крови, пока сочувствие ко мне не иссякло и учителя не начали оставлять меня после уроков за драки. А ведь мне нужно было возвращаться вовремя, чтобы помогать Джери управляться с Диной и брать на себя часть работы по дому, — на отца надеяться не приходилось, он и говорил-то с трудом. Тогда я и начал учиться сдержанности.
В глубине души я не винил их за вопросы. Это смахивало на обычное плотоядное любопытство, но даже тогда я понимал, что дело не только в этом. Они хотели знать. Как я и сказал Ричи, причинно-следственная связь — это не роскошь; отними ее, и мы окажемся парализованными, будем цепляться за крошечный плот, раскачивающийся на бурных волнах бесконечного черного моря. Если моя мать могла войти в воду «просто потому», значит, так могли поступить и их матери, и они сами — в любую ночь, в любую минуту. Когда мы не видим закономерности, то складываем фрагменты вместе, пока она не появится — поскольку нам это необходимо.
Я дрался, потому что они видели неверную закономерность, а вывести их из заблуждения я не мог. Я понимал, что они правы в одном: ничто не происходит без причины. И только мне одному было известно, что в смерти матери виноват я.
Постепенно, ценой огромных усилий и боли, я научился с этим жить. Обойтись без этого понимания я бы не сумел.
«Никакой причины нет». Если Дина права, то жить в этом мире нельзя. Если она ошибается, если — и это должно быть правдой, — если мир нормален и с оси сорвалась только странная галактика у нее в голове, значит, все это случилось из-за меня.
Я отвез Фиону в больницу.
— Вам нужно будет зайти к нам и дать официальные показания по поводу браслета, — сказал я, остановив машину.
Она на секунду зажмурилась.
— Когда?
— Сейчас, если не возражаете. Я могу подождать, пока вы передадите сестре вещи.
— Когда вы собираетесь… — она указала подбородком в сторону здания, — сообщить ей?
Арестовать ее.
— Как можно скорее. Вероятно, завтра.
— Тогда я приду потом. А до тех пор побуду с Дженни.
— Вам будет легче, если вы зайдете сегодня вечером. Прямо сейчас вам будет с ней тяжело.
— Да, наверное, — без выражения ответила Фиона.
Она вылезла из машины и пошла прочь, держа мусорный мешок в обеих руках и отклоняясь назад, словно несет непосильный груз.
Я поставил «БМВ» в гараж и дожидался у крепостной стены, притаившись в тени, словно шпана, чтобы смена закончилась и парни разошлись по домам. Потом я отправился к главному инспектору.
О’Келли все еще сидел за своим столом, склонив голову в круг света, отбрасываемого лампой. На кончике его носа висели очки для чтения, и он водил ручкой вдоль строк бланка с показаниями. Уютный желтый свет подчеркивал глубокие морщины вокруг глаз и рта, седые пряди; сейчас шеф был похож на доброго старика из сказки, на мудрого дедушку, который знает, как все исправить.
За окном небо налилось по-зимнему густой чернотой, и по углам, вокруг неровных штабелей из папок, начали собираться тени. В детстве я однажды увидел похожее место во сне и с тех пор всю жизнь пытался его найти. Казалось, я должен навсегда запечатлеть этот кабинет в памяти, запомнить до мельчайших подробностей, но он уже сейчас таял на глазах.
Я шевельнулся в дверном проеме, и О’Келли поднял голову, на долю секунды показавшись усталым и грустным. Потом его лицо застыло, утратив всякое выражение.
— Детектив Кеннеди, — сказал он, снимая очки. — Закрой дверь.
Я так и сделал и стоял у закрытой двери до тех пор, пока О’Келли не указал ручкой на стул.
— Утром ко мне зашел Квигли, — сказал он.
— Он должен был предоставить это мне, — отозвался я.
— Я ему так и сказал. Он с видом монашки ответил, что не доверяет тебе.
Вот гаденыш.
— Скорее, хотел выложить свою версию первым.
— Ему не терпелось утопить тебя в дерьме. Едва в штаны не кончил от предвкушения. Но вот в чем штука: да, Квигли может исказить правду, но на моей памяти он ни разу не выдумывал что-то на ровном месте. Слишком бережет свою шкуру.
— Он ничего не придумал. — Я нашел в кармане пакет для улик — казалось, я засунул его туда несколько дней назад, — и положил на стол О’Келли.
Он не прикоснулся к пакету.
— Изложи мне свою версию. Мне понадобится письменная объяснительная, но сначала я хочу услышать все от тебя.
— Детектив Курран нашел это в квартире Конора Бреннана, когда я вышел на улицу позвонить. Лак для ногтей совпадает с маникюром Дженнифер Спейн. Шерсть — с вышивкой на подушке, которой задушили Эмму Спейн.
О’Келли присвистнул:
— Нихера себе мамуля. Ты уверен?
— Я провел с ней целый день. Под присягой она не признается, однако не для протокола дала подробное описание случившегося.
— Которое без этого, — он кивнул на конверт, — нам нихрена не поможет. Если Бреннан ни при чем, то каким образом это оказалось у него в квартире?
— Он был на месте преступления. Именно он пытался прикончить Дженнифер Спейн.
— Слава богу. По крайней мере, вы не арестовали невиновного. Одним иском меньше. — О’Келли задумчиво хмыкнул. — Продолжай. Курран нашел это, смекнул, что это значит. А потом? Какого черта он просто не сдал вещдок?
— Он колебался. По его мнению, Дженнифер Спейн достаточно настрадалась и арестовывать ее нет смысла. Он полагает, что лучше всего отпустить Конора Бреннана и закрыть дело, списав преступление на Патрика Спейна.
О’Келли фыркнул:
— Прекрасно, просто прекрасно. Вот ведь засранец. Значит, он уходит, спокойный как удав, с этой штукой в кармане.
— Он решил придержать улику у себя, пока не решит, что с ней делать. Вчера вечером одна моя знакомая была в доме детектива Куррана. Она заметила конверт, посчитала, что ему там не место, и забрала с собой. Наутро она попыталась отдать его мне, но ее перехватил Квигли.
— Эта девушка… — О’Келли щелкал кнопкой шариковой ручки, завороженно глядя на нее. — Квигли пытался внушить мне, что вы втроем устраиваете какой-то безумный секс по-шведски, что его это беспокоит, поскольку наш отдел должен служить оплотом морали… и тому подобное святошество. А на самом деле?
О’Келли всегда относился ко мне по-доброму.
— Она моя сестра, — ответил я.
Это его проняло.
— Боже святый. Значит, у Куррана теперь не хватает пары зубов?
— Он не знал.
— Это не оправдание. Вот же мелкий потаскун.
— Сэр, мне бы очень не хотелось впутывать в дело мою сестру. Она нездорова.
— Точно, Квигли так и сказал. (Только, скорее всего, другими словами.) Ее вмешивать незачем. Возможно, с ней захотят побеседовать коллеги из Внутренних расследований, но я поясню им, что ей больше нечего добавить. Смотри, чтобы она не проболталась какому-нибудь репортеришке, и все будет прекрасно.
— Спасибо, сэр.
О’Келли кивнул.
— Вот это, — он постучал по конверту ручкой. — Ты можешь дать слово, что сегодня увидел его в первый раз?
— Сэр, клянусь, я не знал о его существовании, пока Квигли не помахал им у меня перед носом.
— Когда Курран это прихватил?
— В четверг утром.
— В четверг утром, — повторил О’Келли, и его тон не предвещал ничего хорошего. — Значит, он держал это у себя почти два дня. Вы двое не расстаетесь ни на минуту, говорите только об этом деле — точнее, я на это надеюсь, — и все это время ответ лежит у Куррана в кармане засаленных треников. Скажи мне, детектив, каким образом ты умудрился это прохлопать?
— Я был полностью сосредоточен на деле. Я замечал, что…
— Господи Иисусе! — взорвался О’Келли. — А это, по-твоему, что — хер без масла? Это и есть дело. И дело не про какого-то никчемного торчка, на которого всем плевать. Тут детей убили! Тебе не приходило в голову, что в данном случае надо действовать как настоящий детектив и повнимательней следить за тем, что творится вокруг?
— Сэр, я знал, что у Куррана что-то на уме, это от меня не укрылось, но мне казалось, причина в том, что мы разошлись во мнениях. Я думал, что наш человек — Бреннан и что, прорабатывая другие версии, мы напрасно потеряем время. Курран, по его словам, считал, что более перспективный подозреваемый — Патрик Спейн и нужно уделить больше внимания ему. Мне проблема виделась только в этом.
О’Келли набрал воздуху, чтобы продолжить выволочку, но уже заметно остыл.
— Либо Курран заслуживает «Оскар», — сказал он более благодушно, — либо ты заслужил хорошего пинка. — Он потер глаза большим и указательным пальцами. — Где сейчас этот кретин?
— Я отправил его домой. Не хотел, чтобы он прикасался к чему-то еще.
— И правильно, черт побери. Свяжись с ним, скажи, чтобы утром сразу явился ко мне. Если он выживет после нашей беседы, я найду для него хороший стол, где он сможет перебирать бумажки, пока с ним не закончат Расследования.
— Слушаюсь, сэр.
Напишу Ричи сообщение, разговаривать с ним я больше не хотел.
— Если бы твоя сестра не стащила вещдок, сдал бы его Курран? Или спустил бы в унитаз, не сказав ни слова? Ты знаешь его лучше, чем я. Как по-твоему?
«Сэр, он сдал бы его сегодня же. Ставлю месячную зарплату…» Все напарники, которым я завидовал, поручились бы в этом не задумываясь, однако Ричи уже не был моим напарником — если вообще когда-то им являлся.
— Не знаю. Понятия не имею.
— Неважно, — хмыкнул О’Келли. — Все равно Куррану конец. Я бы вышвырнул его назад в муниципальную конуру, из которой он пожаловал, да не хочу привлекать внимание Расследований, начальства и прессы. Поэтому он снова наденет форму, я подыщу для него милую дыру, полную наркоманов и пушек, и пусть дожидается там пенсии. И если о