н себе не враг, то будет держать рот на замке и смирится.
О’Келли выдержал паузу на случай, если я захочу поспорить. Его взгляд сказал мне, что возражать бесполезно. Впрочем, я и не собирался.
— Думаю, это справедливый итог, — сказал я.
— Придержи коней. Тобой Расследования и начальство тоже будут недовольны. Курран на испытательном сроке, отвечаешь за него ты. Если дело накрылось, то по твоей вине.
— Понимаю, сэр. Но думаю, что хоронить расследование еще рано. Навещая в больнице Дженнифер Спейн, я встретил Фиону Рафферти — ее сестру. В то утро, когда нас вызвали на место преступления, она подобрала в прихожей Спейнов вот эту вещь, а вспомнила про нее только сегодня. — Я положил на стол конверт с браслетом, рядом с первым конвертом, и с отстраненной радостью заметил, что рука совсем не дрожит. — Она опознала браслет, он ее сестры Дженнифер Спейн. Судя по цвету и длине, зацепившиеся за него волосы принадлежат либо Дженнифер, либо Эмме. Криминалистам не составит труда определить, кому именно — волосы Дженнифер осветлены. Если это волосы Эммы, — а я готов поспорить, что так и есть, — то дело еще не провалилось.
О’Келли долго изучал меня маленькими проницательными глазками, щелкая ручкой.
— Чертовски удачное совпадение.
Я понял, что это вопрос.
— Сэр, нам просто очень повезло.
Еще одна долгая пауза, и он кивнул.
— Купи вечерком лотерейный билет, ведь ты самый везучий человек в Ирландии. Нужно объяснять, в каком дерьме ты очутился бы, не подвернись эта штука?
Снайпер Кеннеди, честнейший из честных, двадцать лет службы без единого нарушения: отбросив мимолетное подозрение, О’Келли легко поверил, что я чист, как свежий снег. Все остальные посчитают так же, даже защита не станит терять время на оспаривание улики. Квигли будет беситься и бросать намеки, однако его все равно никто не слушает.
— Нет, сэр.
— Сдай это в хранилище — быстро, пока опять не облажался. Потом иди домой и отоспись. В понедельник, когда тебя вызовут в Расследования, ты должен как следует соображать.
Он нацепил на нос очки и снова склонился над бланком показаний. Разговор окончен.
— Сэр, я должен сказать еще кое-что.
— О боже. Если речь про очередную вашу хероту в этом проклятом деле, то я не желаю ничего слышать.
— Нет, сэр, я о другом. Когда дело будет закрыто, я подам заявление об увольнении.
О’Келли поднял голову.
— Почему? — спросил он после паузы.
— Думаю, пора что-то менять.
Его проницательные глаза вперились в меня.
— Ты же не отслужил тридцатку. Пенсию получишь только в шестьдесят.
— Понимаю, сэр.
— И чем займешься?
— Пока не знаю.
Он разглядывал меня, постукивая ручкой по листу бумаги.
— Я слишком рано вернул тебя на поле. Решил, что ты снова в полной боеготовности. Я мог поклясться, что ты мечтаешь выйти со скамейки запасных.
В его голосе мне почудилось что-то похожее на заботу или даже сострадание.
— Я и мечтал.
— Надо было заметить, что ты еще не готов. А теперь этот бардак сказался на твоих нервах. Только и всего. Выспишься, выпьешь с парнями по паре пивка и придешь в чувство.
— Все не так просто, сэр.
— Почему? Не волнуйся, сидеть несколько лет за одним столом с Курраном тебе не придется. Это была моя ошибка — начальству я так и скажу. Бросать тебя на канцелярщину я хочу не больше, чем ты ею заниматься, ведь тогда я останусь с этой кучкой идиотов. — О’Келли дернул головой в сторону отдела. — Я не дам тебя в обиду. Ну получишь выговор, потеряешь несколько дней отпуска — у тебя все равно их полно накопилось, так? — и все вернется в норму.
— Спасибо, сэр. Премного благодарен. Но я готов принять любые последствия. Вы правы: я должен был догадаться о том, что происходит.
— Так вот оно что! Дуешься из-за того, что тебя провели? Бога ради, да с кем не бывало. Да, парни маленько над тобой поиздеваются: Идеальный Детектив поскользнулся на банановой кожуре и навернулся задом кверху, — они же не святые, чтобы упустить такой шанс. Ничего, переживешь. Возьми себя в руки и придержи свои торжественные прощальные речи.
Причина была не только в том, что я запятнал все, к чему отныне прикоснусь, — если эта история всплывет, ни к одному раскрытому мною делу не будет доверия. И не только в том, что где-то в глубине души, на уровне более глубоком, чем рассудок, я понимал: я завалю следующее дело, а потом еще одно, и еще, и еще. Мне самому стало ясно, что я опасен. Когда иного пути не осталось, переступить черту оказалось слишком легко. Можно сколько угодно повторять себе: «Это исключение, особые обстоятельства, такого больше не повторится». Нет, всегда найдется очередной уникальный случай, очередное особое дело, которое потребует, чтобы ты зашел чуть дальше. Достаточно первой дырочки в плотине, такой крошечной, что она ничему не может повредить. Вода найдет ее, хлынет в трещинку, будет давить на нее, размывать, бездумно и непрестанно, пока построенная тобой плотина не рассыплется в прах, пока на тебя с ревом не обрушится целое море. Остановить это можно только в самом начале.
— Я не дуюсь, сэр. Когда я косячил раньше, то спокойно принимал насмешки — да, это неприятно, однако не смертельно. Возможно, вы правы и у меня действительно сдали нервы. Могу сказать лишь, что здесь мне больше не место.
О’Келли покатал ручку по костяшкам пальцев, глядя на меня, пытаясь понять, о чем я умалчиваю.
— Ты должен быть на все сто уверен в своем решении. Если передумаешь, вернуться не сможешь. Поразмысли как следует.
— Так и поступлю, сэр. И не уйду, пока не завершится суд над Дженнифер Спейн.
— Хорошо. Я пока никому говорить не стану. Если за это время передумаешь, только скажи, и мы обо всем забудем.
Мы оба знали, что я не передумаю.
— Спасибо, сэр.
О’Келли кивнул:
— Ты хороший полицейский. Да, ты выбрал не то дело, чтобы его похерить, но ты хороший полицейский. Не забывай.
Прежде чем закрыть за собой дверь, я в последний раз оглядел кабинет. Мягкий свет, огромная зеленая кружка, которая была у О’Келли уже тогда, когда я только пришел в Убийства, на книжной полке награды за победы в соревнованиях по гольфу, латунная табличка с надписью «ГЛАВНЫЙ ИНСПЕКТОР ДЖ. О’КЕЛЛИ». Раньше я надеялся, что однажды этот кабинет станет моим. Я столько раз себе его представлял: на столе фотографии Лоры и детей Джери, на полках мои старые книги по криминологии, возможно, бонсай или маленький аквариум с тропическими рыбками. Не то чтобы я мечтал об уходе О’Келли, вовсе нет, но нужно, чтобы мечта была зримой, иначе рано или поздно она рассеется. Моя мечта была такой.
Я сел в машину и поехал к Дине. Я обзвонил все квартиры в ее задрипанном домишке, совал удостоверение под нос патлатым неудачникам, но все они не видели ее уже несколько дней. Я наведался к четырем ее бывшим, получил целый диапазон ответов — от брошенной трубки домофона до «Когда она объявится, пусть мне позвонит». Я обошел весь район, где жила Джери, заглянул в каждый паб, освещенные окна которого могли привлечь внимание Дины, не пропустил ни один зеленый уголок, который мог показаться ей умиротворяющим. Я заглянул к себе домой, прочесал все окрестные переулки, где мерзкие недочеловеки торгуют всеми мерзостями, которые им удалось раздобыть. Раз двадцать я пытался дозвониться до Дины. Подумал, не съездить ли в Брокен-Харбор, однако водить машину Дина не умеет, а для такси это слишком далеко.
Вместо этого я стал кружить по центру города, высовываясь из окна, заглядывая в лица девушек, мимо которых проезжал. Ночь была холодной, все натягивали шапки, наматывали шарфы и опускали капюшоны; раз десять при виде очередной изящной худенькой девушки у меня перехватывало дыхание от надежды, но потом я вытягивал шею и видел незнакомое лицо. Когда крошечная брюнетка на шпильках и с сигаретой в руке завопила, чтобы я отвалил, я вдруг понял, что время уже за полночь, понял, как я выгляжу. Я съехал на обочину и долго сидел в холодной машине, слушая голос Дины на автоответчике и наблюдая, как мое дыхание превращается в пар. Наконец я сдался и поехал домой.
Часу в четвертом утра, когда я ворочался без сна в постели, я услышал, как кто-то возится со входной дверью. После нескольких попыток ключ повернулся, и полоска света из коридора на полу в гостиной стала шире.
— Майки? — прошептала Дина.
Я замер. Полоска света сузилась и исчезла, щелкнула закрывшаяся дверь. Осторожные театральные шаги на цыпочках, затем на пороге спальни появился силуэт Дины — изящный сгусток темноты, неуверенно покачивающийся.
— Майки? — позвала она чуть громче. — Ты не спишь?
Я закрыл глаза и задышал ровно. Немного погодя Дина негромко вздохнула — словно ребенок, который целый день играл на улице и устал.
— Там дождь, — сказала она почти про себя.
Я услышал, как она села на пол и сняла ботинки, как они поочередно глухо стукнули о ламинат. Она забралась в постель, легла рядом со мной, укрыла нас одеялом и плотно подоткнула края. Затем стала настойчиво придвигаться ко мне спиной, пока я не обнял ее. Тогда она снова вздохнула, зарылась головой в подушку и сонно сунула уголок воротника пальто в рот.
Мы с Джери столько часов потратили на расспросы, но один вопрос так и не смогли задать. «Ты вырвалась у кромки воды, когда волны уже обхватили твои щиколотки? Выдернула руку из ее теплых пальцев и побежала обратно в темноту, в шелестящий тростник, который сомкнулся вокруг тебя и надежно спрятал от ее окликов? Или же, прежде чем уйти, она разжала ладонь и отпустила тебя с криком „Беги, беги!“?» В ту ночь я мог бы спросить ее об этом. Думаю, Дина ответила бы.
Я слушал, как она тихонько посасывает воротник, как ее дыхание становится медленным и глубоким. От нее пахло свежим холодным воздухом, сигаретами и ежевикой. Пальто насквозь промокло под дождем, вода просачивалась сквозь пижаму и холодила мне кожу. Чувствуя щекой влажное прикосновение ее волос, я лежал неподвижно, смотрел в темноту и ждал рассвета.