— Понимаю. Я просто… облажался. Простите.
Он все еще возился с блокнотом — бледный, съежившийся, словно ожидая выволочки. Днем раньше он бы, скорее всего, ее получил, но в то утро я уже сомневался, стоит ли тратить на это силы.
— Не страшно, — сказал я. — Что бы она сейчас ни говорила, в суде эти ее слова значения иметь не будут. Она принимает столько болеутоляющих, что любые показания судья сразу же выкинет. Мы вовремя ушли.
Я рассчитывал, что это его успокоит, но его лицо оставалось напряженным.
— Когда попробуем еще раз?
— Когда врачи снизят дозу. По словам Фионы, долго ждать не придется. Навестим ее завтра.
— Наверное, она еще не скоро сможет нормально разговаривать. Вы же видели — она почти в невменяемом состоянии.
— Ей лучше, чем она показывает, — возразил я. — В конце — да, она быстро угасла, но до того… Согласен, ей больно, сознание замутнено, но со вчерашнего дня она порядком окрепла.
— По-моему, выглядит она хреново. — И Ричи двинулся к машине.
— Стой. Давай передохнем минут пять.
Ему, да и мне тоже, нужно было глотнуть свежего воздуха. Я слишком устал, чтобы продолжать этот разговор за рулем.
Я направился к ограде, на которой мы сидели в перерыве между вскрытиями, — казалось, с тех пор прошел десяток лет. Иллюзия лета исчезла, солнечный свет был жидким и неверным, холодный воздух прорезал пальто насквозь. Ричи сел рядом со мной, дергая вниз-вверх застежку молнии.
— Она что-то скрывает, — сказал я.
— Возможно. Из-за лекарств сложно понять наверняка.
— Я уверен. Слишком уж она старается убедить нас, что до ночи понедельника в ее жизни все было идеально: кто-то проникает в дом — пустяк, зверь на чердаке — пустяк, все просто чудесно. Она щебетала так, словно мы с ней встретились за чашечкой кофе.
— Некоторые люди так и живут. У них все и всегда прекрасно. Что бы ни стряслось, ты никогда в этом не признаешься, а стискиваешь зубы, повторяешь, что все шикарно, и надеешься, что так и будет.
Он в упор смотрел на меня, и я не смог сдержать кривую усмешку.
— Верно, привычка — вторая натура. И ты прав — это похоже на Дженни. Но, казалось бы, в таких обстоятельствах она должна всю душу наизнанку вывернуть. Разве что у нее есть чертовски веская причина этого не делать.
— Очевидное объяснение — она помнит ночь понедельника, — произнес Ричи после секундной паузы. — И если это так, то все указывает на Пэта. Ради мужа она стала бы молчать. Ради человека, которого несколько лет и в глаза-то не видела, — ни за что.
— Тогда почему она пытается замять историю со взломщиком? Если она действительно не боялась, то почему? Любая женщина, заподозрив, что кто-то проник в дом, где живут она и ее дети, непременно что-нибудь предпримет. Напрашивается единственный вывод: она отлично знает, кто такой этот взломщик, и его пребывание в доме ее ничуть не беспокоит.
Ричи пожевал заусенец и обдумал мои слова, щурясь на тусклое солнце. На его щеки уже возвращался румянец, однако спина по-прежнему была напряжена.
— Тогда зачем она вообще рассказала об этом Фионе?
— Потому что сначала она не знала. Но ты же ее слышал: она пыталась застукать взломщика. Что, если ей это удалось? Что, если Конор набрался храбрости и решил оставить Дженни записку? Не забывай, их многое связывает. Фиона, по ее собственному утверждению, считает, что ничего романтического между ними никогда не было, — но если это не так, сомневаюсь, что она бы о чем-то узнала. Они по меньшей мере друзья — близкие старые друзья. Узнав, что Конор до сих пор крутится где-то рядом, Дженни, возможно, решила возобновить дружбу.
— Ничего не сказав Пэту?
— Может, она боялась, что он вспылит и накостыляет Конору. Он же ревнивец. Кроме того, Дженни, возможно, знала, что у мужа есть повод для ревности. — Когда я сказал это вслух, по телу пробежал такой мощный электрический разряд, что я едва не соскочил со стены. Наконец-то, черт побери, дело начало вписываться в один из шаблонов — в самый древний и банальный.
— Пэт и Дженни были без ума друг от друга, — возразил Ричи. — Все на этом сходятся.
— Ты же сам утверждал, будто он пытался ее убить.
— Это другое. Люди убивают на почве страсти сплошь и рядом. Но никто не станет изменять тому, от кого без ума.
— Человеческую природу не переделаешь. Дженни застряла в безлюдной дыре, без друзей, без работы, без денег, Пэт зациклился на каком-то звере на чердаке — и вдруг, как раз когда она нуждается в поддержке сильнее всего, появляется Конор. Человек, который знал ее, еще когда она была золотой девочкой, у которой все идеально, который полжизни ее обожал. Перед таким искушением устоит разве что святой.
— Возможно, — отозвался Ричи, продолжая покусывать заусенец. — Допустим, вы правы, но в таком случае у нас по-прежнему нет мотива для Конора.
— Дженни решила порвать с ним.
— Тогда у него появился бы мотив убить только ее одну — ну или только Пэта, если Конор рассчитывал таким образом вернуть Дженни, — но не всю семью.
Солнце скрылось, холмы начали сереть, ветер кружил листья в безумном хороводе, прежде чем снова швырнуть их на мокрую землю.
— Все зависит от того, как сильно он хотел ее наказать, — сказал я.
— Ладно. — Ричи поплотнее завернулся в куртку и сунул руки в карманы. — Возможно. Но почему же тогда Дженни молчит?
— Потому что не помнит.
— Не помнит ночь понедельника — допустим. Но последние несколько месяцев из ее памяти никуда не улетучились. Она бы запомнила, если бы у нее был роман с Конором, — и даже если бы она просто с ним общалась. Она бы помнила, что собиралась его бросить.
— По-твоему, Дженни хочет, чтобы ее полоскали во всех газетах? «У матери убитых детей был роман с обвиняемым». Думаешь, она добровольно примерит на себя титул «Шлюха недели»?
— Да, думаю. Сами же говорите, что он убил ее детей. Она ни за что не стала бы его покрывать.
— Стала бы — из-за сильного чувства вины. Если у них был роман, значит, она виновата в том, что Конор появился в их жизни, значит, то, что он совершил, — ее вина. Немногим хватило бы сил, чтобы с этим смириться, — не говоря уже о том, чтобы признаться в этом полиции. Не стоит недооценивать чувство вины.
Ричи покачал головой:
— Даже если вы правы насчет романа, это указывает не на Конора, а на Пэта. Вы сами говорите, что у него потихоньку ехала крыша. Вдруг он узнаёт, что жена трахается с его бывшим лучшим другом, и в голове у него что-то щелкает. Дженни он убивает в наказание, детей — чтобы не остались без родителей, себя — потому что ему больше незачем жить. Вы же видели, что он написал на форуме. «Она и дети — все, что у меня есть».
Двое студентов-медиков — заросшие щетиной, с мешками под глазами — вышли из больницы покурить, хотя, казалось бы, кому как не им вести здоровый образ жизни. Внезапно меня накрыло мощной волной раздражения, которая унесла прочь и усталость, и все, что меня окружало, — вонь сигаретного дыма, нашу беседу с Дженни, похожую на замысловатый бережный танец, назойливый образ Дины, не идущий из головы, Ричи, упорно донимавшего меня путаными возражениями и гипотезами. Я встал и отряхнул пальто.
— Ну, для начала давай выясним, прав ли я насчет романа.
— Конор?
— Нет. — Я так хотел взять в оборот Конора, что почти чувствовал его запах, резкий и смолистый, однако именно в таких обстоятельствах и нужен самоконтроль. — Его оставим на потом. К Конору Бреннану я пойду только с полным боекомплектом. Нет, сейчас мы снова побеседуем с Гоганами. И на сей раз буду говорить я.
С каждым разом Оушен-Вью выглядел все хуже. Во вторник он казался побитым жизнью изгоем в ожидании своего спасителя, словно все, что ему нужно, — это богатый и энергичный застройщик, который придет и, в полном соответствии с изначальным замыслом, заставит поселок засиять яркими красками. Теперь же он напоминал конец света. Остановив машину, я почти ожидал увидеть, как нас крадучись окружают одичавшие собаки, а последние выжившие, пошатываясь, со стонами выбираются из скелетообразных домов. Я представил, как Пэт нарезал круги вокруг пустырей, пытаясь выбросить из головы шебуршание и скрежет; я представил, как Дженни слушала свист ветра за окном, читала книги в розовых обложках, чтобы сохранить позитивный настрой, и спрашивала себя, что же стало с ее «долго и счастливо».
Шинейд Гоган, разумеется, была дома.
— Чё вам надо? — требовательно спросила она с порога.
На ней были те же серые легинсы, что и во вторник, — я узнал их по жирному пятну на дряблом бедре.
— Мы хотели бы побеседовать с вами и вашим мужем.
— Нету его.
Облом. В этой семейке Гоган, можно сказать, был мозгом, и я рассчитывал, что он сообразит, что в их интересах поговорить с нами.
— Не страшно, — сказал я. — Если понадобится, мы вернемся и пообщаемся с ним позже. А пока посмотрим, чем вы сможете нам помочь.
— Джейден уже рассказал вам…
— Да, рассказал. — Я протиснулся мимо нее в гостиную. Ричи последовал за мной. — На этот раз нас интересует не Джейден, а вы.
— Почему?
Джейден снова сидел на полу и отстреливал зомби.
— Я не в школе, потому что болею, — тут же сказал он.
— Выключи эту штуку, — велел я ему и с удобством расположился в одном из кресел.
Ричи сел в другое. Джейден скорчил недовольную гримасу, однако повиновался, стоило мне еще раз указать на джойстик и щелкнуть пальцами.
— Твоя мама хочет нам кое о чем рассказать.
Шинейд так и стояла в дверях:
— Не хочу.
— Ну конечно, хотите. Вы что-то скрывали еще во время нашего первого визита. А сегодня выложите все начистоту. Что вам известно, миссис Гоган? Вы что-то видели? Слышали?
— Про того парня я ничего не знаю. Я его даже не видела.
— Я спросил вас не об этом. Мне плевать, связано ли это с тем парнем или с каким-либо другим, я просто хочу знать, что вам известно. Сядьте.