— Ваша сестра только что призналась в том, что убила мужа и детей. Я почти уверен, что для вас это не является полной неожиданностью.
Ничто не дрогнуло в ее лице.
— Дженни не в себе из-за обезболивающих. Она понятия не имеет, что говорит.
— Поверьте, мисс Рафферти, она прекрасно понимала, что говорит. Все подробности соответствуют имеющимся уликам.
— Вы на нее надавили. Она в таком состоянии, что ее можно заставить сказать что угодно. Я на вас жалобу подам.
Фиона вымоталась не меньше меня, не смогла даже подпустить суровость в голос.
— Мисс Рафферти, пожалуйста, не надо. Все, что вы сейчас мне говорите, — это не для протокола, я даже не смогу доказать, что мы вообще разговаривали. То же относится и к признанию вашей сестры: с юридической точки зрения его не существует. Я просто пытаюсь положить конец этому ужасу, пока не пострадал кто-то еще.
Фиона вгляделась в мое лицо усталыми воспаленными глазами, пытась сфокусировать взгляд. Из-за резкого освещения ее кожа казалась серой и неровной, сейчас Фиона выглядела старше и болезненнее, чем Дженни. Где-то дальше по коридору безутешно рыдал ребенок, словно его мир только что рухнул.
Что-то подсказало Фионе, что я говорю правду. При нашем первом разговоре я посчитал ее необычной, проницательной, тогда я был от этого не в восторге, но в конце концов ее проницательность сработала мне на пользу. Сейчас боевой дух покинул ее, она прислонилась затылком к стене.
— Почему… — начала Фиона. — Она же так их любила. Какого черта?.. Почему?
— Этого я не могу вам сказать. Когда вы узнали?
— Как только вы сказали, что Конор признался, я поняла, что это не он, — ответила Фиона после паузы. — Что бы ни случилось с ним со времени нашей последней встречи, даже если он снова поссорился с Пэтом и Дженни, даже если бы совсем рехнулся, он бы такого не сделал.
В ее голосе не было ни тени сомнения. На миг я ощутил странную зависть к ней и Конору Бреннану. Почти все в мире ненадежно, все готово вывернуться наизнанку и изменить обличье в любую секунду, но жизнь стала бы совсем другой, если бы в ней появился человек, в котором ты уверен, уверен на все сто, — или если бы ты смог стать таким человеком для кого-то еще. Я знаю такие супружеские пары. Я знаю таких напарников.
— Сначала я решила, что вы все придумали, но обычно я вижу, врет человек или нет, поэтому стала думать, почему Конор признался. Скорее всего, он сделал бы это, чтобы защитить Пэта, спасти его от тюрьмы, но Пэт ведь умер. Значит, оставалась Дженни. — Фиона болезненно сглотнула. — Так я и догадалась.
— И поэтому вы не сказали Дженни про арест Конора.
— Да. Я не понимала, чего от нее ожидать — признания или, может, она свихнется или еще что…
— Получается, вы с самого начала не сомневались в ее виновности. Вы были уверены, что Конор никогда бы такое не совершил, но в собственной сестре вы сомневались.
— А по-вашему, я не должна была сомневаться?
— Не знаю. Просто интересно почему.
Правило номер какой-то там: подозреваемые и свидетели должны верить, что ты всеведущ и не знаешь сомнений. Отчего это важно, я уже не помнил.
Фиона снова принялась наматывать шарф на руку, подбирая слова.
— Дженни все всегда делает правильно, у нее все всегда получается, — сказала она наконец. — У нее по жизни так. А когда все вдруг пошло наперекосяк, когда Пэт потерял работу… Она не знала, как с этим справиться. Вот почему я испугалась, что Дженни сходит с ума, когда она заговорила про взломщика. Но беспокоиться за нее я начала, как только Пэта уволили. И в итоге оказалась права — Дженни сломалась. Значит… Поэтому она, да?..
Я не ответил.
— Я должна была догадаться, — тихо, с ожесточением сказала Фиона, с силой затягивая шарф. — После того случая Дженни хорошо скрывала, что с ней творится, но если бы я была повнимательнее, если бы чаще к ним заезжала…
Она ничего не могла сделать, но я этого не сказал — мне было нужно, чтобы ее терзала вина.
— Вы уже обсуждали это с Дженни?
— Нет! О боже, нет. Она либо послала бы меня куда подальше, либо… — Фиона поежилась. — По-вашему, я хочу, чтобы она мне обо всем рассказала?
— А с кем-то еще вы не говорили?
— Нет. Да и с кем? С соседками о таком не пооткровенничаешь. А мама об этом узнать не должна. Никогда.
— У вас есть доказательства? Может, Дженни что-то сказала или вы сами что-то видели? Или это просто интуиция?
— Нет никаких доказательств. Если я ошибаюсь… Боже, как я была бы рада ошибиться.
— Я не думаю, что вы ошибаетесь, но проблема вот в чем: у меня тоже нет доказательств. Для суда слова Дженни непригодны, а улик, которые у нас есть, недостаточно даже для ареста, не говоря уже про обвинительный приговор. Если я не добуду чего-то еще, она выйдет отсюда свободной.
— Вот и хорошо. — Фиона прочла что-то на моем лице, или ей так показалось. Она устало пожала плечами: — А чего вы ожидали? Да, я знаю, что она, наверное, должна отправиться в тюрьму, но мне плевать. Она моя сестра, я ее люблю. И если ее арестуют, обо всем узнает мама. Да, с моей стороны дурно надеяться, что кто-то избежит наказания, но тем не менее… Такие дела.
— А как же Конор? Вы вроде говорили, он по-прежнему вам небезразличен. Неужели вы позволите, чтобы он провел остаток жизни за решеткой? Впрочем, долго он не просидит. Знаете, как относятся к детоубийцам? Хотите, расскажу, что с ними делают в тюрьме?
Фиона уставилась на меня:
— Постойте. Вы же не посадите Конора! Вы ведь знаете, что он этого не делал!
— Его посажу не я, мисс Рафферти, а система. У нас предостаточно улик, чтобы предъявить ему обвинения, и я не могу ими просто пренебречь, а уж признают ли его виновным, будет зависеть от адвокатов, судьи и присяжных. Я просто работаю с тем, что есть. Если у меня нет ничего на Дженни, остается только Конор.
Фиона затрясла головой:
— Вы этого не сделаете.
В ее голосе снова, будто кованая бронза, зазвенела уверенность. Она показалась мне странным подарком, крошечным согревающим огоньком в холодном здании, где я никак не рассчитывал его обрести. Эта женщина, с которой я даже не должен был разговаривать, которая мне даже не нравилась, была во мне уверена. Ей я солгать не мог.
— Нет. Не сделаю.
— Хорошо. — Кивнув, Фиона устало вздохнула.
— Волноваться стоит не о Коноре. Ваша сестра собирается при первой же возможности покончить с собой.
Я постарался, чтобы это прозвучало как можно жестче. Я ожидал, что у Фионы будет шок или паника, но она даже не повернула головы. Ее взгляд был устремлен куда-то вдаль по коридору, на выцветшие плакаты, провозглашающие спасительную пользу антибактериального геля для рук.
— Пока Дженни в больнице, она ничего с собой не сделает, — сказала Фиона.
Она уже все поняла. До меня вдруг дошло, что она, возможно, хочет, чтобы это случилось, что, как и Ричи, считает это актом милосердия или наказания. Или же ее чувства к сестре настолько запутанны, что даже она сама не смогла бы в них разобраться.
— Что вы собираетесь делать, когда ее выпишут? — спросил я.
— Следить за ней.
— Только вы? Круглые сутки?
— Я и мама. Она ничего не знает, но считает, что после всего случившегося Дженни может… — Фиона дернула головой и принялась с удвоенным вниманием разглядывать плакаты. — Мы будем за ней следить, — повторила она.
— Как долго — год, два, десять? А когда вам нужно будет на работу, а вашей матери — принять душ или вдремнуть?
— Возьмем сиделку.
— Для начала вам нужно выиграть в лотерею. Вы не интересовались, сколько стоят сиделки?
— Если понадобится, мы найдем деньги.
— Воспользуетесь страховкой Пэта? (Это заставило ее умолкнуть.) А если Дженни уволит сиделку? Она свободный взрослый человек, и если она не захочет, чтобы за ней присматривали, а мы оба знаем, что так и будет, то вы ни черта не сможете поделать. Молот и наковальня, мисс Рафферти, вы не сможете ее уберечь, если не посадите под замок.
— В тюрьме тоже совсем небезопасно. Нет, мы за ней присмотрим.
Судя по резкости в голосе, я до нее достучался.
— Возможно, вам это удастся — на время. Может, как-нибудь управитесь несколько недель или даже месяцев. Но рано или поздно вы отвлечетесь. Позвонит ваш парень и захочет поболтать, или друзья станут уговаривать вас посидеть в пабе, и вы подумаете: «Только один раз. Ничего же не произойдет, если я пару часов поживу как нормальный человек. Я это заслужила». Может, вы оставите Дженни в одиночестве всего на минуту. На то, чтобы найти инсектициды или бритвенные лезвия, больше и не надо. Если кто-то всерьез настроен убить себя, он найдет способ. И если это случится по недосмотру, вы будете корить себя до конца жизни.
Фиона втянула ладони в рукава пальто.
— Чего вы хотите? — спросила она.
— Мне нужно, чтобы Конор Бреннан рассказал о событиях той ночи. Я хочу, чтобы вы объяснили ему, что он не просто препятствует отправлению правосудия, а плюет ему в лицо. Он позволяет убийце Пэта, Эммы и Джека остаться безнаказанной. И обрекает Дженни на верную смерть.
Сделать то, что сделал Конор в те жуткие минуты паники и ужаса, когда Дженни цеплялась за него окровавленными руками и умоляла, — это одно, но стоять сложа руки и безучастно наблюдать, как любимый человек бросается под автобус, — совсем другое.
— Меня он слушать не станет, решит, что я морочу ему голову, но к вам он наверняка прислушается.
Уголок рта Фионы дернулся, и на миг ее губы почти сложились в горькую усмешку.
— Вы совсем не понимаете Конора, да?
Я едва не рассмеялся.
— Нет, совершенно не понимаю.
— Ему плевать на правосудие, на долг Дженни перед обществом и прочую ерунду. Для него важна только Дженни. Он наверняка понимает, что она собирается сделать. Если он признался вам, то только для того, чтобы дать ей этот шанс. — Рот Фионы снова дернулся. — Меня он, скорее всего, считает эгоисткой, думает, что я пытаюсь ее спасти только для того, чтобы она была рядом. Может, он и прав. Мне все равно.