— Ну что, танкисты! — заговорил он, тряхнув фляжкой. — Давайте с разрешения командира за сегодняшний день, который мы пережили. За то, что мы выстояли и отбили все атаки. И за тех, кто погиб сегодня.
Он протянул фляжку Соколову, тот взял ее и поднес к губам. Запах водки заставил немного поморщиться, но Алексей этого даже не заметил, потому что его мысли сейчас были далеко. Там, на востоке Белоруссии, в таком же вот небольшом городке, оставалась девушка. И ее больной отец, и ее одноклассники. Молодые, горячие сердца, которые не смогли смириться с присутствием врага. Совсем дети, вчерашние школьники.
Алексей сделал большой глоток, с шумом выдохнул, приложив ладонь к губам. И каждый, кому передавали фляжку, чуть задерживал ее в руке, прежде чем сделать свой глоток. Логунов, наверное, подумал о женщине, с которой они скрывали отношения из-за ее взрослого сына, боясь, что он осудит, что возьмет в нем верх юношеский эгоизм. А теперь они воюют вместе в одном экипаже, под одной броней. И вместе думают о ней. Один как о жене, второй как о матери.
Вот и Коля Бочкин принял флягу. Мельком бросил теплый взгляд на Логунова, выдохнул и сделал небольшой глоток. Семен Михайлович Бабенко похлопал парня по плечу, взял из его рук фляжку и, не задумываясь, отпил свою долю. Все у него так. Инженер-испытатель, человек, который учил «тридцатьчетверки» ездить, преодолевать препятствия, который наездил на этих, да и на других танках столько километров по полигонам и испытательным участкам, что другим и за всю жизнь столько не намотать на гусеницы. И в этом весь Бабенко. Отпил, не задумываясь.
Фляжку протянули Омаеву. Молодой чеченец не употреблял алкоголь, и все это знали. Знали и то, что он возьмет флягу, деликатно приложит к губам, чтобы не обижать других и соблюсти традицию. И у этого молодого горца есть, о чем вспомнить в эту минуту затишья между боями. Экипаж помнил любовь Руслана и молодого санинструктора Людмилы. По-доброму подшучивали, улыбались им вслед. Искренне извинялись, если чья-то шутка казалась Омаеву оскорбительной, потому что так любить, так уважать женщину мог только горец. А потом ее не стало. И парень как будто зачерствел, казалось, в нем не осталось ничего, кроме мести врагу, который нарушил мирную жизнь родного аула, отобрал первую чистую любовь.
Потом пили танкисты 313-й. Фролов пригубил, потряс фляжку и решительно завинтил крышку.
— Ребятам надо оставить для сугрева. Сменятся из охранения — порадую.
— Как завтра день сложится, командир? — после долгого задумчивого молчания спросил Логунов.
— Не знаю, — чуть качнул головой Алексей, глядя на разгорающийся огонь в самодельной печке. — Будь рядом другие, я бы хвалиться стал, внушать уверенность в завтрашнем дне. Перед вами хорохориться не буду. Мы много боев вместе прошли, знаем друг друга, кто чего стоит. Скажу честно, ребята, сегодня устояли мы чудом.
— Не чудом, Алексей Иванович, а вашей выдумкой, — возразил Бабенко, как всегда не по-военному, с вежливой гражданской улыбкой. — Инженерно мыслите. Это ж надо было додуматься склон обрушить направленными взрывами. То-то немцы больше не сунулись туда. А паника какая началась! Мы хорошо видели, как они заметались.
— А мог склон и не обрушиться, — дернул плечом Логунов. — Тут бы они на нас и поперли. Пехота с «ханомагами», а сверху танки из пушек долбили бы по позициям. Они бы хорошо сверху разглядели пулеметные гнезда, расположения танковых окопов. Я вот вначале тоже с сомнением отнесся к идее лейтенанта танки закопать дальше, между домами, а не перед ними. Сделали бы по-моему, сейчас бы без единого трофейного танка остались. С двумя «тридцатьчетверками» против танкового батальона. Верю я нашему командиру, вот что я вам, мужики, скажу. Трудно будет нам завтра, труднее, чем сегодня, и он не скрывает этого. Но я знаю, что справится командир, удержимся и завтра, и послезавтра. Сколько надо, столько и будем тут стоять.
Глава 6
— Генерал! — Высокий мужчина в черном плаще с эсэсовскими эмблемами вошел, щелкнул каблуками грязных сапог и выбросил руку в партийном приветствии: — Хайль Гитлер! Позвольте представиться, оберштурмбаннфюрер[Звание в СС, соответствующее армейскому подполковнику.] Ланге.
Генерал Карлофф поежился, поправляя наброшенную на плечи шинель, потом все же решил встать из глубокого кресла возле натопленной русской печи. Ему было неприятно все. И этот эсэсовец, которого прислали из Берлина, и его грязные сапоги и забрызганный по колено черный плащ. С сапог уже нападали куски грязи на цветные русские половики, расстеленные на всех полах этого деревенского дома. Самого большого и чистого из всех, что смогли найти для генерала его адъютанты. И этот дом ему был неприятен, и эта русская осень, от которой раскисли все дороги, точнее, те накатанные колеи, где не было ни каменной брусчатки, ни асфальта. В этой грязи вязли даже танки. А потом ранняя зима, морозы, замерзшие солдаты, которым так долго не присылали зимнего обмундирования. Да и что могли прислать, когда в Европе представления не имели о том, что такое русские морозы. И не хотели знать, полагая, что Москву удастся взять до холодов. А за весь октябрь столбик термометра уже несколько раз опускался ниже десяти градусов по Цельсию.
— Вы из гестапо? — небрежно спросил генерал, рассматривая оберштурмбаннфюрера.
— Не имею чести, — дернул щекой офицер. — Я представляю СД.
Прибежавший заспанный адъютант замер с вопросительным выражением лица в дверях. Генерал велел проводить гостя в комнату для совещаний и помочь ему почиститься. Пока оберштурмбаннфюрера приводили в порядок, генерал просмотрел еще раз последние шифровки из Ставки. Ага, вот она… «представителя службы безопасности по вопросам секретного русского оружия». Два дня назад генерал не придал значения шифровке, полагая, что это очередная фантазия штабистов в Берлине, которые выдумывают все что угодно, лишь бы только подчеркнуть значимость своего департамента в глазах фюрера. Жаль, что погиб майор Герхард. Что-то он там по телефону докладывал моему адъютанту. Буквально за несколько часов до нападения русских на город. Значит, русские атаковали этот Лыков Отрог не от отчаяния, что их зажали в лесах мобильные танковые группы? И они не пришли сюда, чтобы занять выгодные оборонительные позиции? А если они действительно шли не на аэродром в Большанах?
Генерал взялся за трубку полевого телефона.
— Рихард, зайдите ко мне.
Адъютант появился через минуту. Он поспешно подошел к креслу, в которое снова уселся генерал.
— Вспомните, Рихард, — глядя на огонь в печи, сказал Карлофф, — о чем у вас был телефонный разговор с комендантом гарнизона в Лыковом Отроге?
— Я вам тогда докладывал, — осторожно напомнил лейтенант, — майор Герхард был обеспокоен тем, что у него недостаточно сил для обороны города. Разговор был в связи с информацией о появившейся в лесах механизированной группе русских. Вы приказали передать майору, чтобы он не беспокоился, что русских ни в коей мере не может интересовать эта дыра. Что целями таких рейдов бывают только стратегические объекты.
— Не то, Рихард, не то! — недовольно покачал генерал головой. — У него там были какие-то специалисты из артиллерийского инженерного управления группы армий Центр.
— Так точно! — обрадовался адъютант тому, что вспомнил, наконец, о чем шла речь. — Специалисты считали, что на складах в Лыковом Отроге хранились ракетные снаряды для русских реактивных минометов. Они там нашли накладные или секретные предписания русских о доставке этих снарядов для подготовки контрнаступления, которое так у русских и не состоялось. Мы им тогда возразили, что русская установка секретная, снаряды к ним у русских тоже секретные и они просто так на складах не могут валяться. А потом майор докладывал о погибшей русской разведгруппе, которая что-то искала на шоссе, ведущем от Лыкова Отрога в Смоленск. Там очень много разбитой и сожженной техники. Отходили войска, беженцы, эвакуировались заводы. Шоссе было просто запружено техникой. Наши самолеты устроили там ад. И русские что-то искали среди этой техники.
— Теперь мне понятно, почему мне безропотно дают любые силы, для того чтобы я снова отбил город. Понятно, почему от меня требуют немедленно выбить оттуда русских. И теперь совершенно очевидно, что в Лыковом Отроге работала не группа специалистов из инженерного артиллерийского управления. Вот почему так быстро узнали в Берлине. Где наш гость?
— Как вы и приказали, я проводил его в комнату для совещаний. Думаю, что оберштурмбаннфюрера уже привели в надлежащий вид. Прикажете подать туда кофе?
— Нет, лучше коньяк.
Генерал с сожалением вспоминал Польшу. Там он мог себе позволить занять старинный замок под штаб и личные апартаменты. Там были гобелены XVI века, картины кисти известных мастеров, там были большие камины, которые за считаные минуты нагревали залу до комфортной температуры. В тех стенах, где жила сама история, думалось легко и продуктивно. А здесь, в этих русских деревянных срубах, где из мебели только деревянная лавка и такой же стол, где тесно, думалось очень плохо. Даже вот этот старинный русский дом, состоящий из четырех проходных комнат, давил на генерала, будил нехорошие ощущения.
Пройдя в самую большую комнату, соседствующую с комнатой адъютантов, генерал увидел оберштурмбаннфюрера, стоявшего возле печки и отогревавшего руки. Сапоги у него были уже в порядке.
— Здесь немного холоднее, — сказал генерал, — но зато здесь есть карты и связь. Этот большой странный дом русские использовали под контору своего местного управления. Ужасная архитектура, дикость.
Вошедший адъютант принес поднос, на котором стояли две рюмки, графин с коньяком и несколько маленьких бутербродов с консервированной ветчиной. Генерал сделал приглашающий жест к столу, отпустив адъютанта. На правах хозяина он сам разлил по рюмкам коньяк. Выпили молча, без тостов и высокопарных слов. Гость или действительно сильно замерз, или был погружен в свои мысли настолько, что выпил коньяк как воду, без соблюдения всех ритуалов.