– Давай что-нибудь повеселее. Обжимаетесь в темноте, как мыши.
Давали веселее. По традиции в каждом экипаже имелся свой музыкальный талант – обычно баянист, но были и гитаристы, а на «Каспийце» выделывал чудеса на балалайке мелкий невзрачный парнишка Толя Кочетов. Казалось, не существовало песни или романса, который бы он не знал. И не было в его легкомысленном, как казалось многим, инструменте того шутовского, балаганного, чего зачастую от него ждали.
– Частушки про девок давай, Толян…
Давал иногда и частушки. Такие, что девчата прикрывали лица платками, изображая смущение, хотя слушать любили, и пересмеивались друг с другом. Но чаще с удивительной тонкостью выводила его обычная балалайка «Тройку», «Вечерний звон» и прочие хорошие вещи. Выжимал у женщин и девушек слезы полный тоски старинный романс «По Муромской дорожке». Тенором, под стать своему худощавому выразительному лицу, выводил Толя знакомые всем слова о неразделенной любви:
По Муромской дорожке
Стояли три сосны,
Прощался со мной милый
До будущей весны.
А когда угасающим голосом тихо пел последние строки, всхлипывала вся женская половина, и даже пускала слезу грубоватая, много чего повидавшая красивая стряпуха Настя.
Пойду я в лес зеленый,
Где реченька течет,
В холодные объятья
Она меня влечет.
Дослушав, Настя сворачивала цигарку и объявляла:
– Не стоят они наших слез, мужики-то… Я их достаточно повидала.
– Это уж точно, – ржал и хлопал себя по колену танкистским шлемом Вася Дергач. – Надоел один, меняй на другого.
– Ну, уж только не на тебя, – пренебрежительно заявляла Настя.
– Это почему ж?
– Мелкий ты и закопченный в своей железной коробке. Солидолом пахнешь, как сапог.
Теперь все дружно ржали над Дергачом. Настя молодец, за словом в карман не полезет. Хоть и смурная на вид, но подход к ней всегда найти можно. Тает быстро, откликается легко на ласковые слова. Если нравится ей кавалер, то в первый же вечер, бывает, начинается у них любовь. Кто ее осудит? Молодая привлекательная женщина – сама себе хозяйка. С кем хочет, с тем и пойдет.
На каждом бронекатере свой талант. На «Верном» – баянист Нетреба. Плечистый, атлетически сложенный, с коротко стриженными светло-русыми волосами. А лет ему двадцать шесть, повоевал, послужил, много чего видел.
На бронекатере старшина первой статьи Нетреба занимает важную должность сигнальщика. Всегда рядом с капитаном, готовый передать или принять в походе любое сообщение, встать за штурвал или заменить пулеметчика в башне, расположенной здесь же, на рубке. Видный красивый мужик. Широкую грудь обтягивает всегда постиранная отглаженная тельняшка и такая же аккуратная форменка. Положенную в походе каску надевает редко. Чаще всего стоит на своем посту в бескозырке с золотыми якорями на лентах.
Женщинам Валентин нравится, но бабником его не назовешь. Случаются романы, но тихо, без лишней болтовни. Хвалиться такими вещами он не любит. В Таганроге ждут его жена и две дочки. Валентин успел отслужить один призыв, демобилизовался, не успел достроить дом, призвали на фронт.
Репертуар у Валентина больше морской, военный. Он первый исполнил новые, только что появившиеся песни: «Землянка», «Темная ночь», а когда хочет поднять дух экипажу, сильным и веселым голосом поет про «одессита-Мишку» или «Андрюшу».
Костя Ступников петь не умеет, любит слушать. Не против и потанцевать, но моряков и зенитчиков с ближайшей батареи больше, чем девушек. Поэтому девки часто капризничают, задирают носы – не к каждой подступишься. Это Валентину только рукой махнуть, любая прибежит, а Костя обычный моряк, ничем особо не выделяющийся. Хоть и семь классов кончил, читать любит, но привлечь девушку чем-то интересным не может. Нет у него в таких делах опыта.
Пригласил одну, с накрученными кудряшками, на танец, нечаянно отдавил ногу ботинком. Смутился, отступил и едва не упал вместе с барышней на истоптанную площадку. А на той голубое нарядное платье, вывозил бы в земле. Вокруг засмеялись, а барышня надула губки:
– Какой вы неуклюжий. Все танцуют, не падают, а вы чуть меня не уронили.
– Извините… а вас как зовут?
Хотел отвлечь от конфузного эпизода, но девица закусила удила, слыша вокруг смешки.
– Если культурно танцевать не умеете, зачем девушек приглашаете? На смех выставили да новое платье чуть не извозили.
– Кавалер ваш привык на деревенских гулянках сапогами кренделя выделывать, а вы с ним танго решили танцевать, да еще в таких красивых туфельках.
Это кто-то из зенитчиков съехидничал, а девица, оттолкнув Костю, ушла, вздернув плечи, недовольно фыркая.
– Ну, и пусть шкандыляет, – возник рядом верный дружок и помощник Федя Агеев. – Накрутила кудряшек, как наш мопс, и выделывается.
Но разозлившийся Костя уже шагал к зенитчикам:
– Ну, и кто здесь такой остроумный?
Повисло недолгое молчание. Остряк, наверное, промолчал, но, сплюнув подсолнечную шелуху, отозвался заводила, рослый, с широченным загривком:
– Те че, мореман, надо?
Уже взыграла взаимная неприязнь «мореманов» и «сапог». Пехота на танцах матросню не любила, может, красивой форме завидовала, ревновала к девкам.
– Язык кто-то не по делу распускает. Могу укоротить.
– Попробуй, – засмеялся здоровяк и задвигал тяжелой челюстью, перемалывая новую порцию семечек.
Костя был не из слабаков. Умел за себя постоять, что не раз доказывал еще дома в уличных потасовках. Но против мордастого артиллериста, который, как жерновами, двигал челюстью, пожалуй, и трех минут не продержится.
– Зассал, – снова выплюнул порцию подсолнечной жвачки здоровяк.
– Ты ее с кожурой, как корова, перемалываешь? – отпустил для затравки Ступников, одновременно прикидывая, куда ловчее уделать противника.
– Хто корова? – сжал огромные кулаки любитель семечек. – Я корова?
– Похож, – заметил Валентин, подходя вместе с Федей Агеевым.
– За оскорбление личности знаешь что бывает?
Валентин даже не снял с плеча баян. Стоял с папиросой во рту, на груди тускло поблескивала медаль «За отвагу». Во всем его виде угадывалась не только физическая сила, но и уверенность побывавшего в переделках моряка, раненного, награжденного и знающего себе цену.
– Ну, и что ты из себя изображаешь? – морально гнул артиллериста Валентин. – Ты хоть раз немца живого видел или в рукопашку с ним схватывался?
– Мы из своих орудий не по мишеням пуляем, а по «юнкерсам» и «мессерам».
– Пульнул, дальше что? Приперся на танцы жвачку перемалывать и с дури свое «якало» показать? Ну, покажи его мне. Гляну, какого оно размера.
Валентин Нетреба был в одном десантном отряде вместе с мичманом Морозовым – только на разных кораблях. Прошел и бомбежку, и обстрел береговых батарей, а затем после гибели своего тральщика месяц сражался под Керчью. Вместо сигнальных флажков привык к «десятизарядке» СВТ. Однажды в штыковой атаке запорол широким отточенным штыком немецкого унтер-офицера, другого фрица свалил выстрелом в упор. Мерз в слякотных, засыпанных снежной кашей окопах, отступал, снова наступал и, получив две пули в ногу, кое-как добрался до сторожевика, вывозившего последних защитников полуострова.
Не слишком проницателен был здоровяк-артиллерист, прибывший сюда месяц назад и толком войны не нюхавший, но угадал верно, что с баянистом лучше не связываться.
– А мы че? Шутим, – с натугой пытался улыбаться зенитчик. – Отдыхаем, чего не пошутить.
– Ну-ну, только не переборщи, – почти примирительно проговорил Валентин, и похожая на судорогу улыбка исказила волевое лицо сигнальщика – след контузии.
Когда уходили, Валентин хлопнул Костю по плечу:
– Молодец, не сдрейфил.
– Если бы не ты…
– А Федька, твой помощник, на что? Он хоть и мелковат, но шустрый. Всегда на помощь придет.
Валентин вернулся на свое место и заиграл вальс «На сопках Маньчжурии». Многие моряки, в отличие от пехотинцев, умели танцевать вальс. Но красивая, ворошащая душу музыка проходила мимо Кости. Валентин внимательно посмотрел на приунывшего товарища, резко закрыл мехи баяна и подмигнул ему:
– Не треба вальс?
– Я плохо танцую, – виновато отозвался Ступников, понимая, что Валентин играет специально для него.
– Ну, тогда «Отцвели уж давно хризантемы в саду», – громко провозгласил Валентин Нетреба. – Дамское танго! Дамы, не теряйтесь.
Дамское танго всегда вызывало оживление. Бойкие, разговорчивые парни в бескозырках, пилотках вдруг прекращали болтовню, смех, кое-кто гасил цигарку, а на женской половине, наоборот, начиналось оживленное шушуканье. И вот уже выходили вперед девушки посмелее, как правило, видные, уверенные в себе.
Прошла мимо Кости его напарница по первому танцу, во время которого он оконфузился. В голубом нарядном платье (то ли шелковом, то ли еще каком), с накрученными кудряшками, и пригласила сержанта-зенитчика, рослого видного парня.
– Вы позволите вас пригласить?
– С удовольствием, – шаркнул сапогом сержант.
Когда проходили в круг танцующих, Костя поймал снисходительный взгляд девицы, а спустя минуту услышал, как она томно объясняла:
– Я так люблю это танго. Оно мне многое напоминает.
Сержант, не слишком расторопный, кивнул, а девица, не дождавшись вопроса о воспоминаниях, продолжала оживленно рассуждать о любви и даже подпевала. И крутилась, как назло, неподалеку от Кости. Он засопел, отошел подальше, полез в карман за папиросами, специально для танцев берег. Почувствовал – кто-то осторожно теребит его за рукав форменки:
– Вы меня не слышите, товарищ моряк?
Костя удивленно оглянулся. Худенькая девушка, робко улыбаясь, проговорила:
– Я вас зову, а вы не слышите. Ведь дамское танго. Вас можно пригласить?
Ступников смял и отбросил дефицитную папиросу. В пяти шагах пыталась расшевелить сержанта словами о чувствах кудрявая девица в голубом платье.