еро моряков во главе с боцманом побежали к «Шахтеру», а Зайцев по кромке берега добрался до «Верного». Позади оглушительно грохнуло.
Лейтенант обернулся и увидел, что взрыв боезапаса разломил корпус пополам. Вспучило, вскрыло, как консервную банку, палубу, сбросило на песок носовую орудийную башню. Огонь бил извивающимися языками из разорванных топливных систем. Корма полностью погрузилась в воду, а передняя половина катера представляла собой горящую груду.
На «Верном» он пробыл несколько минут. Двигатель уже пробовали запустить, пока не получается, но лейтенанта заверили, что максимум через полчаса катер будет на ходу.
– Тимоху Донцова, помощника механика, крепко осколками посекло, – сказал Морозов. – Жалко парня, толковый.
– Это который ушастый, фуражку любит носить?
– Он самый. Нашли еще специалистов, и механик Зотов молодец, дело свое знает.
– Сколько раненых принял?
– Сто тридцать человек. Несут еще.
– Возьми еще человек двадцать… ну, тридцать в крайнем случае. У тебя шрапнель есть?
– С десяток зарядов, не больше.
– Увидишь красные ракеты, выпускай все десять. Там позиция минометчиков. И сразу по моей команде уходим.
Мина рванула возле носа корабля, осколки лязгнули по броневой обшивке. Зайцев бежал назад. У входа в рубку его встретил замполит Малкин.
– Скоро отходим? – встревоженно спросил он. – Без тебя еще одна мина в палубу угодила. Сигнальщик погиб.
– Когда надо, тогда уйдем. Сколько раненых погрузили?
– Не знаю. Много. И столько тяжелых…
– Сам знаю, что тяжелые. Легких всех оставляют.
Приказал позвать боцмана, который наверняка следил за погрузкой. В это время взлетели четыре красные ракеты, обозначая позиции вражеских минометов. Сразу открыли огонь башенные орудия обоих катеров. Минометы, штук семь, не меньше, находились в разных местах. Много ли толку будет от огня четырех горных пушек! Подбежал боцман и доложил:
– Приняли сто семьдесят два раненых.
– Достаточно. Больше не потянем.
– Там еще толпа остается. Винтовки наводят, стрелять грозятся.
Ничего не ответив боцману, Зайцев связался по рации с «Верным». Там наконец запустили двигатель и доложили, что приняли сто шестьдесят пять раненых.
– Шрапнель всю выпустил, – сквозь помехи доносился голос Николая Морозова.
– Отходи. Я – следом.
– Раненые лезут.
– Ну, возьми еще с десяток. Вместе тонуть будем.
Моряки с усилием сталкивали тяжело загруженный «Шахтер». Кто-то, не выдержав, помогал взобраться на низкий борт раненому. За ним лезли другие. Выдернули из воды и подняли еще двоих-троих.
Минометы приутихли, но отдельные мины продолжали лететь вслед. Одна разорвалась в воде, разбросав несколько раненых. Катер уходил все дальше, а на берегу продолжалась стрельба. «Верный» уже отошел на полста метров, когда с берега засвистели, замахали руками:
– Эй, мореманы! Возьмите комбата, осколками ранило.
Вернулись и подхватили с вытянутых рук командира штурмового батальона, перевязанного от пояса до шеи. Комбат был в сознании, пытался вырваться, что-то выкрикивал.
– Все в порядке, – успокаивал его один из бойцов. – Нас здесь много, товарищ капитан. Даем жару гадам!
– Фрицев бить! – выкрикнул, хрипя, комбат. – Бить до конца…
– Так точно!
Пятиминутная задержка, пока забирали комбата, едва не стала для «Верного» роковой. Немцы подтянули или привели в порядок несколько полевых орудий. Фонтаны взрывов поднимались то ближе, то дальше. Катер брали в вилку.
Костя, развернув башню, отчетливо видел вспышки. Кажется, вели огонь три орудия. Обе башни посылали в их сторону снаряд за снарядом. Ступников опустошал очередную пару лент, целясь по вспышкам. Заклинило правый ствол. Возиться с ним не было времени. Костя опустошил ленту левого ствола и, откинув крышку казенника, перехватил очередную коробку.
Вспышка, грохот и сильный удар. Ступников выпустил коробку, ударившись головой о броню. В который раз выручила меховая шапка. Перед глазами плыли круги, но руки-ноги, кажется, были целы. Он кое-как установил коробку, вставил ленту и вдруг замер.
С кормовой башней что-то было не так. Ее перекосило, на боку виднелась большая вмятина. Костя высунулся, чтобы узнать, в чем дело, но по броне застучал кулаком боцман Ковальчук:
– Стреляй, мать твою! Не видишь, кормовое орудие из строя вышло.
Костя хотел спросить, живы ли близнецы, но Ковальчук уже исчез. Ступников снова открыл огонь. Морозов, сам встав за штурвал, вел тяжело груженный катер, делая повороты, то замедляя, то давая полный ход. Его интуиция и опыт помогали уходить от прямых попаданий.
До протоки, разделяющей два крупных острова Голодный и Сарпинский, добрались почти благополучно. Но при входе в затон снаряд разорвался совсем рядом, убив двоих раненых, сидевших на палубе. Крупный осколок как зубилом просадил борт.
Катера и буксир (уже без парома) остановились в протоке, защищенной деревьями, выгрузили двоих погибших раненых и еще человек шесть, умерших за время переправы от ран. Остальных предстояло перевезти на левый берег. Часть выгрузить в госпиталь напротив острова, другую часть везти в Красную Слободу. Моряки, получившие раны и контузии средней тяжести, настаивали, чтобы их доставили в медсанбат возле Ахтубы. Бросать свои корабли и друзей они не хотели.
Хвалили капитана буксира, который под огнем доставил на неуклюжем деревянном пароме несколько сот красноармейцев. На обратном пути, несмотря на тихоходность, перевез человек сорок раненых и получил два попадания снарядов.
– Где же ты корыто свое оставил? – по привычке зубоскалил Вася Дергач.
– Хай ему морока, – отмахивался капитан-хохол. – Другое дадут. А в этом немцы дыр понаделали. Притонул паром возле берега. Ребятам доски для землянок пригодятся.
Впервые за много часов Костя вылез из башни, с трудом разминая затекшее тело. Голова после удара о броню кружилась, к горлу подступала тошнота.
Катер было не узнать. Осколки и пули оставили десятки отметин, в том числе несколько сквозных. Перебило и согнуло в двух местах леерное ограждение, с мачты свисали порванные провода. В борту, возле машинного отделения, виднелась пробоина от снаряда, которым тяжело ранило Тимоху Донцова. Еще один снаряд угодил в рубку, но не пробил броню, оставив вмятину и опаленное пятно. Больше всего пострадала кормовая орудийная башня. Ее смяло и перекосило взрывом фугасного снаряда. Не слишком толстая боковая броня лопнула. Сквозная трещина шла снизу вверх сварного шва.
Серега, командир башни, старший из близнецов, был смертельно ранен. Сильным ударом ему раздавило грудную клетку, сломало ребра и отбило легкие. Он часто и тяжело дышал, изо рта сочилась черная струйка. Фельдшер дивизиона Репников и санинструктор Скворцов, осмотрев артиллериста, переглянулись и сообщили Морозову:
– Дай бог, если полчаса проживет. Вынесите его на берег. Пусть хоть на твердой земле полежит. Долго стоять будем?
– Не меньше часа, – ответил Морозов. – «Шахтеру» тоже досталось, а у нас двигатель чинить надо. Выносите парня.
Второй близнец, Антон, которому недавно исполнилось восемнадцать, похоже, был не в себе. Шел следом за носилками и улыбался всем своим широким, почти детским лицом:
– Сережа поспит, отдохнет, и я тоже.
Его с трудом оттащили от носилок. Тогда парень заплакал и стал вырываться из рук:
– Пустите, я без Сережи не останусь!
Его пришлось связать. Тяжело раненному комбату меняли пропитанные кровью повязки. Советовались, оставить на острове в санбате или везти в госпиталь. Врач из санбата, который пришел оказать помощь, посоветовал:
– Везите в госпиталь. Ранения тяжелые, а у нас одни землянки. Не сможем мы ему помочь.
Костя слышал, как раненые бойцы из его батальона говорили о своем комбате:
– Войну взводным начал. Двумя орденами награжден, батальон в двадцать четыре года принял. Мужик хороший, к людям душевный. Жаль, если помрет.
Крепко досталось Тимохе Донцову. Он поймал десятка полтора осколков 37-миллиметрового снаряда. Тоже был весь перевязан, но оставался в сознании и просил:
– У меня только руки-ноги побиты. Нутро не повредило. Я в нашем санбате полежу. Корабль не хочется покидать.
При этом оттопыренные уши шевелились, но никому это не казалось смешным, как и его прозвище – Ушан.
– Выдержит, – еще раз осмотрев Тимофея Донцова, сказал врач. – Крепкий парень, молодец!
А в кубрике ворочался связанный по рукам и ногам второй номер кормовой орудийной башни Антон. До него стало доходить, что брата, или друга, унесли далеко, и требовал отпустить его к Сереге:
– Вам что, жалко, что ли? Развяжите меня.
Он тревожил остальных раненых, катался по полу, и его заперли в тесную каюту – канатный ящик.
– Свихнулся, – коротко ответил на вопрос Морозова фельдшер Репников. – Чего удивительного? Я такой мясорубки, как на том плацдарме, никогда не видел.
А один из уцелевших моряков с «Каспийца» рассказывал остальным:
– Пока мы возле катера возились, я сорок с лишним убитых на одном пятачке насчитал. Воронками весь берег изрыт, люди с оторванными ногами в разные стороны ползут, кричат, а от некоторых вообще одни ошметки остались. Да что это за война такая? Сколько же там народу за ночь погибнет?
Костя попросил командира катера:
– Николай Прокофьевич, разрешите я на берегу посижу. Мутит и голова кружится. Свежим воздухом дыхну.
– Далеко только не отходи. Тебе помочь спуститься?
– Не, я сам.
– Иди, дыши. Мы еще как минимум час здесь проторчим.
Костя спустился по трапу на берег, глянул на такой же избитый «Шахтер», на котором тоже шел спешный ремонт. Присел на бугорке. На левом берегу у Купоросного по-прежнему шла стрельба, взлетали ракеты. Достал кисет с табаком, хотел свернуть самокрутку, но раздумал.
К нему подошел младший сержант в странной форме: черный морской бушлат, тельняшка, солдатские шаровары и ботинки. Попросил закурить. Костя протянул ему самокрутку.