Вот немцы остервенело застрочили из пулемета, и густую, как бы желатиновую, поверхность воды зарябили всплески пуль.
Потом, сотрясая легкое тело лимузина, застучали пулеметы Аклеева и Кутового. А Вернивечер должен был в это время сидеть в своей постылой рубке за штурвалом. Занятие для пулеметчика!
Он всматривался в приближавшийся торпедный катер, прислушивался к очередям своего «максима», из которого сейчас бил по врагу Никифор Аклеев, и чертыхался. Эх, ему бы ударить по фрицам! Он бы им дал жизни!
Три немецкие пули одна за другой оставили круглые лучистые дырочки в ветровом стекле моторной рубки и просвистели над самой его головой.
Торпедный катер был уже совсем близко, очереди Аклеева и Кутового стали длинными и яростными.
Вернивечер успел заметить на промчавшемся катере долговязого немца в мокром, блестевшем на солнце клеенчатом реглане. Немец падал, как доска, навзничь на ребро рубки. Потом катер рванулся в сторону, и сразу часто затарахтела его мелкокалиберная кормовая пушка.
Снаряды вздымали невысокие столбики воды, и брызги играли на солнце всеми цветами радуги. Но то ли немецкие комендоры нервничали, то ли им не хватало выучки, они все время били мимо, и пушка вскоре замолкла: немцы снова выводили в атаку.
Лимузин медленно покачивался на волне, оставленной торпедным катером.
- Считаю, все прекрасно! - сказал Аклеев Кутовому и вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб.
Кутовой в ответ только кивнул головой. Ему было некогда. Стиснув зубы, он с быстротой бывалого пулеметчика набивал диски. Только покончив с дисками, Кутовой счел возможным поддержать начатый Аклеевшм разговор.
- Подходяще, - промолвил он и улыбнулся. - Бо сразу и фрицев бьешь и про голод забываешь. - Он вспомнил подстреленного немца. Скорее всего это был офицер. Кутовой хотел поделиться своими соображениями на этот счет, но Аклеев его уже не слушал. Просунув голову в каюту, он окликнул Вернивечера:
- Степан! Ты живой?
- Живой! - отозвался Вернивечер через раскрытую дверцу рубки.
- А ты часом не раненый?
- Пока целый.
- Ну, смотри. Если тебя ранит, так ты не стесняйся. Сразу докладывай! - крикнул Аклеев в заключение и снова взялся за пулемет: торпедный катер ложился на боевой курс.
И тут случилось неожиданное. Вместо того, чтобы терпеть, пока немцы подойдут на расстояние действительного пулеметного огня, Вернивечер запустил мотор, и лимузин стремительно помчался навстречу торпедному катеру.
- О це вирно! О це вирно приказал! - с веселым бешенством крикнул Кутовой. Он был уверен, что Вернивечер действовал по приказанию Аклеева, и Аклееву некогда было его разубеждать.
Теперь к скорости торпедного катера прибавился самый полный ход лимузина. Они сближались с такой быстротой, словно падали друг на друга. Рев моторов, будоражащая дробь пулеметов, рокот и тяжелый плеск мощных бурунов разметали в клочья ясную и прохладную утреннюю тишину.
- Попытаемо нервы у фрицев! - не унимался Кутовой, с которого будто ветром сдуло его обычную невозмутимость.
Каждый раз, когда он участвовал в наступательном бою, когда над ним нависала угроза скорой, но славной смерти, Кутовой преображался. Его чуть тронутое оспойлицо с милыми ямочками на щеках покрывалось жарким степным румянцем, и он начинал жестоко ругаться.
- Попытаемо нервы у фрицев, трясца их матери! - кричал он, поливая торпедный катер расчетливыми и злыми очередями.
Немецкие пули невидимыми стайками посвистывали над головами краснофлотцев. С мягким хрустом прошивали они хилое тело лимузина. Летели щепки. Уже слышны были слова команды на чужом, ненавистном языке. Вот сейчас в треске дерева и грохоте взрывов столкнутся насмерть немцы и русские. Но Вернивечер продолжал идти на сближение.
Снова круто рванул в сторону торпедный катер, но не успела еще заговорить его пушка, как над машинным отделением заполыхало почти незаметное синее пламя, и тотчас же повалил густой черный дым.
- Горыть, жаба!… Горыть, гад! - восторженно закричал Кутовой и стал вместе с Аклеевым бить по немцам, выскакивавшим наверх тушить пожар. Один из немцев, коротенький, в трусах, выбежавший с огнетушителем, завертелся на месте, не выпуская из рук огнетушителя, упал на скользкую покатую палубу и плавно скатился за борт. Другой, с растрепавшейся желтой шевелюрой, тяжело свалился обратно в люк, из которого только наполовину успел высунуться.
Теперь немцам было не до повторных атак.
Вернивечер сгоряча кинулся их преследовать, но зря рисковать было ни к чему. К тому же надо было экономить горючее. Аклеев, просунув голову в распахнутую дверь каюты, рявкнул:
- Лево руля!
- Стоп! - скомандовал Аклеев минуты через две-три.
Фашистский катер выжимал из своих подыхавших моторов последние силы, чтобы выйти из зоны прицельного огня и в безопасности тушить пожар. Но огонь добрался до боезапаса, и высоко в небо поднялся в грохоте взрыва столб огня, дыма и обломков. Немного повисев в воздухе, дым рассеялся, и на расходившихся широкими кругами волнах, покачиваясь, поплыли несколько закопченных щепок и измочаленная взрывом половинка спасательного пояса.
- Считаю, нам все-таки повезло! Расскажешь, так, пожалуй, еще и не поверят! - сдержанно произнес Аклеев. Но как он ни старался сохранить безразличное выражение лица, оно невольно расплывалось в улыбке. Совсем по-мальчишески он задорно ткнул Кутового кулаком в бок и, уже нисколько не заботясь о выражении своего лица, побежал в моторную рубку, к Вернивечеру.
- Вот тебе, Степка, и «броненосец «Анюта»! Золотой у нас лимузин!… Скажешь, нет? - крикнул он, вваливаясь в рубку, и от полноты чувств хлопнул Вернивечера по плечу.
Вернивечер завыл от боли и, потеряв сознание, рухнул на палубу.
Ладонь Аклеева была в крови.
III. ЗАХОЧЕШЬ ЖИТЬ-НЕ УМРЕШЬ
Двумя фашистскими пулями был ранен Степан Вернивечер. Но, как это нередко бывает в пылу боя, он этого сначала и не почувствовал: все его внимание было приковано к форштевню стремительно приближавшегося торпедного катера. Когда немцы снова свернули с курса и особенно когда у них начался пожар, Вернивечер рванулся было за ними в погоню, но по приказу Аклеева свернул в сторону и выключил мотор. Он наслаждался зрелищем гибнущего катера и восторженно ругался, когда падали подстреленные немцы.
И только когда в свежем голубом небе совсем растаял мохнатый столб огня и дыма, возникший над местом взрыва, Вернивечер вдруг почувствовал непонятную слабость и боль в правом плече и чуть повыше локтя.
Как раз в это время и ввалился в рубку ничего не подозревавший Аклеев…
- Кутовой! - растерянно крикнул Аклеев, бросившись поднимать обеспамятевшего Вернивечера. - А ну сюда! Живо!
Сотрясая лимузин, примчался с кормы Кутовой, увидел склонившегося над Вернивечером Аклеева и испугался:
- Убили?
- Живой, - сказал Аклеев и вместе с Кутовым стал перетаскивать Степана в каюту, на сиденье.
- Тяжелый! - произнес, отдуваясь, Кутовой, с трудом перешагнув со своей громоздкой ношей через высокий коммингс. - Чистый танк, ей-богу… А с виду ведь ни за что не скажешь, чтоб толстый.
- Еще дня три не поешь, - тебе воробей тяжелее танка покажется.
- Тю-у! - протянул Кутовой. - Если еще три дня не есть, тогда готовь гробы…
- Захочешь жить - не умрешь, - сказал Аклеев и, рассердившись на самого себя за такой несвоевременный и вредный разговор, отослал Кутового назад к пулемету, а сам перевязал Вернивечеру плечо и перетянул ему руку повыше локтя жгутом.
Кровь перестала хлестать, но Степан все еще не приходил в себя.
«Другой бы, может, и вовсе помер, - с раскаянием подумал Аклеев, вспомнив, как он на радостях ахнул Вернивечера по плечу. - Здоровый и тот бы скатился с катушек. А тут у человека, может, плечевая кость раздроблена…»
Он присел на край диванчика в головах у раненого моториста, сквозь разбитое окно опустил руку за борт, зачерпнул ладонью прохладной утренней воды и плеснул в лицо Вернивечеру.
Пока тот медленно раскрывал глаза, Аклеев успел еще подумать, что Степану с перебитым плечом с рулем не справиться и что придется приставить к этому делу Кутового. Наука не очень хитрая, и Степан объяснит Кутовому что к чему. Правда, огненная мощь лимузина сократится вдвое: вместо двух пулеметов сможет действовать только один. Но тут уж ничего не поделаешь. Могло быть куда хуже.
- Ты меня, Степан, прости, - сказал он очнувшемуся наконец Вернивечеру. - Я же не знал, что ты раненый…
Но Вернивечер вместо ответа снова устало закрыл глаза.
- Ты… почему… бензином? - прерывисто прошептал он, морщась от сильной боли.
«Очумел парень! - с тоской подумал Аклеев. - Лепечет без всякого понятия».
- Ты лучше отдохни, Степа, - сказал он Вернивечеру. - Ты лучше, Степа, пока не разговаривай.
- Почему… бензином… плещешься? - строго повторил Вернивечер, не открывая глаз. - Тебе что, моря не хватает?
Аклеев благоразумно решил не вступать в пререканья с Вернивечером. Он поднял руку, чтобы поправить свисавшие на глаза давно нестриженные волосы, и вдруг почувствовал, что рука пахнет бензином.
От мгновенной догадки его словно варом обдало.
Аклеев рывком высунулся из окна каюты и увидел то, чего он опасался в этот миг больше «мессершмитта», больше торпедного катера, даже больше шторма.
Море вокруг лимузина было покрыто сплошной бледной маслянистой пеленой, мирно игравшей на веселом солнце всеми цветами радуги.
Тогда Аклеев, все еще не веря несчастью, рванулся в моторную рубку и попытался включить мотор, но тот, несколько раз чихнув, бессильно замолк.
Случилось непоправимое: фашистская пуля пробила бензобак. Все горючее ушло в море.
- Пойдем под парусом, - сказал Аклеев, когда Вернивечер, превозмогая боль и слабость, вполз кое-как в моторную рубку и самолично обследовал создавшееся положение. - Очень даже просто. Пойдем под парусом. В лучшем виде…