Арест поручено было произвести Алексееву. Матросы расступились, чтобы дать ему дорогу. Алексеев стоял неподвижно, не в силах вымолвить слово. Командир «Вехи» был выше его чином. Алексеев не мог оторвать глаз от золочёных погон. Он был испуган не менее капитана. Оба они боялись друг друга.
Немую сцену прервал Резниченко.
— Вы на революционном корабле, капитан, — обратился он к командиру. — Мы, матросы, восстали против своих угнетателей и присоединились к борьбе народна за свободу. Именем народа мы вас арестуем.
Тут-то понял, наконец, капитан, что случилось.
— Что вы, братцы? Я всегда был за вас: у меня людям хорошо живётся, — произнёс он заплетающимся от страха языком.
— Ладно, ладно, потом будешь разговаривать, а теперь давай погоны и кортик, — сказал Матюшенко.
Он не терпел проявлений трусости. Малодушный человек выводил его из себя.
Командир поспешно снял с себя погоны.
Затем с нашего корабля дали сигнал «Вехе», что командир её требует всех офицеров к нам на борт. Последние не замедлили явиться и так же поспешно, как и их командир, сняли погоны. Ни один из них не пробовал протестовать. Процедура ареста первого царского судна революционным кораблём была закончена.
Глава XIIIВраги
С военной точки зрения «Веха» не имела никакого значения. Команда превратила её в свой плавучий госпиталь. Но захват «Вехи» и арест её офицеров сильно подняли настроение матросов. Теперь у восставших была уже маленькая эскадра: «Потёмкин», миноносец № 267 и «Веха».
В этот вечер на горизонте показался ещё один военный корабль: то было военно-учебное судно «Прут». Корабль держал курс на Николаев. Матросы предложили выйти в море для преследования «Прута». Алексеев ответил отказом. Он ссылался на быстроходность «Прута». Между тем «Прут» в это время был готов к восстанию, и если бы «Потёмкин» начал преследование, команда «Прута» сама пошла бы к нему навстречу. Это было первое предательство Алексеева.
Несмотря на то что на «Потёмкине» было организовано матросское самоуправление, несмотря на то что высшим органом власти на корабле была комиссия, власть Алексеева была огромна. Однако в боевые минуты, когда всё зависело от командира, Алексеев проявлял преступную медлительность. Чтобы изменить положение, «тройка» предложила избрать из среды комиссии исполнительный комитет, который должен был разделить с командиром исполнительную власть. В этот комитет вошли самые преданные революции матросы: Дымченко, Резниченко и Матюшенко. Но они не решились взять на себя командование. «Тройка» не сумела настоять на этом. Это был только орган контроля. Командование попрежнему находилось в руках предателя.
Для того чтобы победить, нужен был командир — сильный, решительный человек и обязательно моряк, знающий военное дело.
Его не было...
Алексеев был не один. За его спиной орудовали кондуктора.
Кондуктора убеждали матросов в незаменимости Алексеева. Они говорили, что без его помощи они не смогут справиться с управлением корабля. Они поддерживали Алексеева, и Алексеев опирался на них для проведения в жизнь своих предательских планов. Создавалась круговая порука предательства и измены. Кондуктора никогда не решались открыто выступать против «тройки». Но каждый раз, когда кто-нибудь из нас поднимался на кнехт, чтобы взять слово, они кричали: «Опять «вольные» говорят!» Они хорошо знали, что делали, вселяя в матросов недоверие к нам, как к представителям чуждого мира «вольных».
Когда комиссия приняла решение спустить на берег арестованных офицеров, трое из них — мичман Калюжный, инженер-механик Коваленко и доктор Галенко — заявили о своём сочувствии восстанию. Они просили оставить их на корабле.
Несмотря на протесты «тройки», комиссия решила удовлетворить их просьбу. Матросы простодушно радовались, что офицеры добровольно решили участвовать в восстании. Они наивно верили всем, кто заявлял о сочувствии их делу.
Дорого стоила эта ошибка.
Из троих оставленных на «Потёмкине» офицеров только инженер-механик Коваленко остался до конца верен восстанию.
Однако большой пользы делу он не принёс. С механизмами и без него неплохо справлялся превосходный мастер и отважный революционер — старший машинист Денисенко. Он не очень доверял Коваленко и старался обойтись без его помощи.
Мичман Калюжный за всё время пребывания на броненосце ни на одно мгновенье не вышел из своей роли безучастного и молчаливого свидетеля событий. Он не пожелал высадиться с остальными офицерами «Потёмкина» из одного только страха перед восставшим народом.
Доктор Галенко остался на корабле, намереваясь взорвать восстание изнутри. Это был вкрадчивый, умный, деятельный провокатор.
Всё в этом человеке — внешний облик, речь, жесты — выдавало русского старорежимного чиновника. Раньше он пресмыкался перед начальством, теперь он льстил матросам. Революционный пафос давался ему нелегко. Но ему нельзя было отказать в силе логических аргументов. Его речи производили впечатление. Он быстро завоевал доверие матросов тем, что хорошо поставил санитарную службу на корабле. Он выступал в качестве пропагандиста и агитатора, иногда даже критикуя действия Алексеева.
В числе злейших врагов восстания находилась и группа шептунов. Это были шкурники, думавшие только о том, как бы скорее и благополучнее выкарабкаться из «истории», в которую они попали; те самые матросы, которые отказались впоследствии высадиться в Румынии вместе со своими товарищами.
Их было не более пятидесяти человек. Но кондукторы, хорошо знавшие весь личный состав корабля, быстро сплотили их. У шептунов была своя тактика. Они старались поменьше попадаться на глаза матросам социал-демократам. Они никогда не посещали заседаний комиссии, прятались в тайниках корабля, вели свою агитацию осторожно и тонко, бросали как бы невзначай, на ходу, с виду незначительную, но по существу разъедающую душу мысль. Они, как кроты, медленно, но систематично подтачивали боевой дух команды, оставаясь в тени до той минуты, когда решалась судьба восстания. Если какой-нибудь матрос прибегал в помещение комиссии и, бледный от волнения, спрашивал: «Верно ли, что машины броненосца скоро откажутся работать?» — это значило, что шептуны пустили в ход новую выдумку с целью посеять панику среди команды.
Зато в критические минуты восстания шептуны выходили из своих укрытий, проявляли энергию, бегали, орали, окружали матросов социал-демократов, пытавшихся остановить панику, старались изолировать последних от команды.
Алексеев, кондуктора и доктор Галенко создали тайную контрреволюционную организацию на корабле. Они искусно распределили между собой роли. Алексеев саботировал, кондуктора вели агитацию против восстания. Они преувеличивали трудности, обвиняли во всём «вольных». Галенко прикрывал всех своей неутомимой деятельностью и лицемерными речами и терпеливо ждал случая, когда можно будет всадить нож в спину восстания.
Но все усилия «тройки» изолировать и удалить с корабля этих изменников были напрасны. Матросы видели в кондукторах незаменимых специалистов. Даже сам Матюшенко резко выступил против предложения отставить Алексеева от командования и избрать командиром его, Матюшенко.
Глава XIVПередом
С шептунами «тройка» столкнулась в первый же день пребывания на броненосце.
Вечером, после церемонии спуска флага, команда была созвана на общее собрание в батарейной палубе.
До сих пор каждый из нас выступал перед отдельными группами матросов. То были стихийные собрания. Люди тут могли слушать, возражать, одобрять или не одобрять, но не решать. Другое дело общее собрание — верховный орган власти на корабле.
В частности, в этот вечер общее собрание должно было обсудить предложение ввести Афанасия, Кирилла и меня в состав судовой комиссии «Потёмкина».
Мы должны были выступить после чисто делового доклада Алексеева.
Но не успел председательствующий, унтер-офицер Дымченко, произнести: «Вот, ребята, хорошие люди хотят нам слово доброе сказать», как шептуны бросились в решительную и отчаянную атаку.
В задних рядах кто-то крикнул: «Долой «вольных!» Это был сигнал. Его подхватило несколько голосов в противоположном конце помещения. Шептуны были расставлены умело. Хор их голосов нарастал слаженно. Он увлекал за собой колеблющихся. Выкрики усиливались. Голоса ударялись о стальные стены и потолок батарейной палубы, отражались, неслись отовсюду. Помещение было слабо освещено. Создавалось впечатление, что вся команда против нас. Если «организованным» не удастся отбить эту атаку, нам придётся покинуть корабль.
Дымченко растерянно смотрел на Алексеева. Его взгляд молил о помощи. Алексеев молчал. На губах показалась радостная усмешка. Спохватившись, Алексеев отвернулся. Очевидно, Дымченко успел перехватить его улыбку. Как ветром сдуло с Дымченко обычное выражение добродушия. Он стал похож на заправского унтер-офицера. Начальственно загремел его голос:
— Смирно!..
Окрик подействовал. Шептуны боялись начальства. Повиновение было их второй натурой. Враждебный хор стихал, как ворчание отброшенной от берега волны И вдруг совсем умолк.
В наступившую тишину стремительно ворвался голос товарища Афанасия. Ему было трудно говорить перед такой большой аудиторией. Но минута была решающая: на карту была поставлена, быть может, судьба восстания. С партией или без неё? Кондуктора отлично понимали это, поэтому и была такой бешеной их атака. Афанасий был революционером и большевиком. Такие люди умеют, когда надо, преодолевать все, даже природные недостатки.
— Матросы! Вы не смеете не выслушать нас: мы говорим не от своего имени, а от имени всего русского рабочего народа. Вы сыновья этого народа и должны выслушать его слово, обращённое к вам. Если не согласитесь с нами, мы уйдём. Но выслушать нас вы должны. Мы требуем! Именем народа!
И матросы услышали этот призыв.
Три часа длилось собрание. На