Потёмкинцы откликнулись мгновенно. Не прошло и двух минут, как Матюшенко, Дымченко, Кулик, Кирилл и Шестидесятый мчались на миноносце к «Георгию». Маленький кораблик подошёл к правому борту броненосца. Видно было, как потёмкинцы взбирались по трапу на корабль.
Ещё четверть часа томительного ожидания, и мы получаем сигнал подойти. Этот сигнал передаётся с нашего миноносца, но Алексеев и тут упорствует:
— Пока офицеры «Георгия» не будут у нас на корабле, я к нему не подойду.
Споры бесполезны. Вступать в переговоры по семафору с нашей делегацией — значит, потерять ещё несколько минут драгоценного времени. Комиссия решает отправить на «Георгий» новую группу потёмкинцев. Алексеев на этот раз необыкновенно услужлив. По его приказу спускают «восьмёрку». В неё погружаются матросы Осадчий, Самойленко, Горбач и я. На полпути нас встречает ялик миноносца. Нам передают записку Матюшенко следующего содержания:
«Команда «Георгия» не решается арестовать офицеров. Пришлите караул».
Пришлось вернуться на «Потёмкин» за караулом.
Когда мы прибыли на броненосец «Георгий», его офицеры спокойно собирали свои пожитки и даже не думали оказывать сопротивление. Караул понадобился лишь для того, чтобы свести их с корабля на берег. Матросы «Георгия» просили не убивать никого из офицеров.
Восстание на «Георгии Победоносце» произошло благодаря решительности двух матросов.
Один из них, комендор Дорофей Кошуба, ворвался в капитанскую рубку и, оттолкнув командира, прокричал в рупор машинного отделения приказ: «Стоп пары!» Другой, машинист Денига, принял приказ и передал его машинной команде. Матросы «Георгия Победоносца» радостно приветствовали действия смелых товарищей. Они ждали, что сейчас остановятся и другие броненосцы и восстание будет всеобщим. Но пока «Георгий» разговаривал по семафору с «Потёмкиным», эскадра скрылась за горизонтом. Исчезла надежда на всеобщее восстание.
Команда «Георгия» растерялась. В матросах всегда воспитывалось сознание единства и неделимости флота. Всем флотом они ничего и никого не боялись.
Оставшись одни, георгиевцы почувствовали себя одинокими. Силу народа они тогда ещё не осознали; силу флота знали хорошо. Правда, с ними был «Потёмкин», но самим фактом восстания он как бы вывел сам себя из состава флота. Без эскадры «Потёмкин» был, в их представлении, обречён на гибель.
Матюшенко, Кулик и Кирилл, поднявшись на «Георгий», обратились к команде с речами. Их сочувственно слушала сотня матросов. Остальные стояли в отдалении. Одна группа матросов прерывала потёмкинцев криками: «Не желаем к «Потёмкину», «Идём в Севастополь». Офицеры сгрудились на штормовом мостике. Один из них застрелился, другой пытался даже вступить в полемику с Куликом. Георгиевцы не решались арестовать их. Денига, Кошуба и ещё несколько георгиевцев умоляли потёмкинцев: «Действуйте скорее! Действуйте, а то офицеры собьют команду!» Тогда-то Матюшенко и отправил нам требование о присылке потёмкинского караула для ареста офицеров. Однако ещё до прибытия караула он вместе с Кириллом и Дымченко отправился на капитанский мостик. Эта тройка смелых людей и арестовала двадцать офицеров «Георгия», которые без всякого сопротивления сдали оружие и сняли погоны.
Глава XXII«У нас дело плохо»
Вместе с арестованными офицерами с «Георгия» уехали Кирилл и Матюшенко.
Командиром корабля матросы «Георгия» избрали кондуктора Кузьменко.
Я спросил матросов, чем они руководствовались в своём решении. Они заявили мне, что только один Кузьменко хорошо знает корабль и может вести его.
Достаточно было взглянуть на нового командира, чтобы понять, с кем имеешь дело.
В нём сразу чувствовался враг — решительный и непримиримый.
Собрали команду. Начались выборы комиссии. Стали выкрикивать имена. Без всякого обсуждения команда подхватывала их. Пришлось объяснить георгиевцам, что в комиссию должны пройти самые достойные, самые смелые, самые самоотверженные. Матросы, разобравшись, выбрали новую комиссию.
Был уже вечер, когда выборы закончились. К нам подошли матросы Денига и Кошуба — весь революционный актив корабля.
— У нас дело плохо, — откровенно сознался Денига. — Ребята сомневаются, сверхсрочные шкуры орудуют...
Он был очень огорчён нерешительностью своих товарищей. Была какая-то невыразимая печаль в его голосе, когда он рассказывал:
— Ребята меня и Кошубу корят: «Вы, — говорят они, — втравили нас, вы и выручайте!»
Вдруг он спохватился:
— Но вы о них плохо не подумайте: хороший они народ, только тёмный. Их таких нарочито подбирали. «Мне орлов не надобно, мне смирненьких давайте», — просил в штабе командир нашего броненосца Гузевич.
Его прервал Кошуба. Этот говорил совсем другим тоном. В его голосе звучали гнев и страсть:
— И всё равно: шкурникам не отдадим корабль. Разве это можно такую силищу уступить? — Он схватил меня за руку, точно боясь, что я не дослушаю его. — Переведём триста георгиевцев на ваш корабль, а триста потёмкинцев на «Георгий». Я знаю ваших ребят... они быстро переделают наших матросов. Не оставите нас? Поможете? Правда? — уговаривал он, и столько революционной страсти звучало в его словах, что у Кулика, который, несмотря на свою мужественную натуру, отличался душевной впечатлительностью, навернулись слёзы на глаза.
Вскоре после этого мы с Куликом, заканчивая проверку караульных постов в минном отделении, услышали, как горнист трубил сбор: горн призывал на молитву.
Мы бросились на ют. Перед матросским хором вместо арестованного священника стоял вновь избранный командир «Георгия» Кузьменко. До такой открытой наглости
Алексеев никогда не доходил. Религиозные обряды были упразднены на «Потёмкине» с первых же часов восстания.
Я подошёл к командиру.
— Именем флагманского корабля, — заявил я ему, — категорически запрещаю вам впредь играть сборы на молитву.
Злой огонь сверкнул в его глазах. Он хотел что-то сказать, но, спохватившись, произнёс по-военному: «Слушаю!», круто повернулся и пошёл прочь...
После нескольких часов пребывания на «Георгии», где царила атмосфера неуверенности, возвращение на «Потёмкин» доставило нам огромную радость. Несмотря на уход эскадры, настроение у всех было боевое. Эскадра ушла, но она отказалась действовать против «Потёмкина», а один броненосец присоединился к восставшим.
Итоги были неплохие. И они были ясны каждому потемкинцу. Оттого весело было на корабле. Все были готовы завтра начать штурмовать город. С уходом эскадры оставалось одно только направление для дальнейшего движения восстания: наступательные действия на берегу. Это теперь отчётливо сознавал каждый потёмкинский матрос. И после героического напряжения, когда «Потёмкин» один шёл на бой со всей эскадрой, ничто уже не было страшно.
Я доложил потёмкинской комиссии о положении на «Георгии». В прениях по докладу приняли участие прибывшие с «Георгия» на «Потёмкин» матросы Денига и Кошуба. Предложение перевести триста потёмкинцев на «Георгий», а триста георгиевцев — на «Потёмкин» вызвало много возражений. Говорили, что, действуя таким образом, мы ослабим боевую способность обоих кораблей, так как матросы, не знающие хорошо корабль, не смогут быстро и легко исполнять свои обязанности во время боя. Решили поэтому перевести на «Георгий» только шестьдесят — семьдесят потёмкинцев, отсутствие которых не могло бы ослабить боеспособность «Потёмкина».
Но и это решение требовало времени для своего осуществления. Начались споры между квартирмейстерами. На «Георгий» надо было послать лучших из лучших. Начальники отделов не хотели расставаться с ними. Шёл торг из-за каждого человека.
Я поднялся на штормовой мостик. Над нами нависла тёмная южная ночь. Сегодня она была полна коварства.
В каждой складке моря чудилась притаившаяся мина. В эту ночь мы опасались не только атаки миноносцев. Вполне вероятной казалась какая-нибудь попытка одесских властей, отчаявшихся в помощи эскадры, подорвать броненосец. Алексеев предлагал поставить защитные противоминные заграждения вокруг броненосцев. Присутствовавший на заседании нашей комиссии Кошуба категорически возражал.
— Противоминные заграждения, — говорил он, — паутина для обороняющихся и панцирь для атакующих. Передовой миноносец, прорвав заграждения, может, и застрянет в них, но следующий проскочит. Эти заграждения лишают корабль подвижности. Он не сумеет поэтому ни потопить прорвавшиеся миноносцы, ни избежать пущенной в него мины. Сила военного корабля не только в его огне, но и в подвижности. Нельзя механически разъединять эти элементы. Я могу привести десятки примеров из морской практики!
В течение пятнадцати минут этот небольшого роста матрос с голубыми глазами рассказывал нам о различных морских эпизодах. Коснулся он, между прочим, и минной атаки японцев в Порт-Артуре. Японцам, по его мнению, потому и удалось подорвать русские корабли, что наши броненосцы были окружены противоминными заграждениями.
С восхищением слушали мы этого простого матроса, обнаружившего такое знание и тонкое понимание морского дела.
Вместе с Денисенко и Костенко это был уже третий матрос, раскрывший свой талант в эти дни. А сколько таких народных талантов на других кораблях флота!
— Противоминные заграждения — это надежда для лентяев и лежебок. В бою не годится надеяться. В бою надо бодрствовать и глядеть в оба! — закончил Кошуба свою речь.
Комиссия согласилась с Кошубой. И теперь два прожектора — потёмкинский и георгиевский — неутомимо обшаривали морскую даль, катера и шлюпки ходили дозорными вокруг броненосцев, далеко на горизонте патрулировал миноносец.
Я почувствовал непреоборимое утомление. Слипались глаза. Все эти дни дела было столько, что не оставалось времени для сна. Ни разу не удалось даже прилечь. Засыпали на ходу на час, на два где-нибудь в креслах адмиральской.
Но сейчас в адмиральской продолжались споры квартирмейстеров, кого перевести на «Георгий». Я повернул в кают-компанию. Сюда же пришли, вероятно, с тем же намерением, Матюшенко, Денисенко и ещё несколько матросов. Но как только матросы встречались в эту ночь, сон бежал от них. Они оживлённо делились впечатлениями богатого событиями дня. Особенно радостно переживали они тот момент, когда «Георгий» прошёл на стоянку, салютуя «Потёмкину» как флагману революционной эскадры. Но к радости примешивалось и чувство горечи. Одного движения «Потёмкина» было достаточно, чтобы захватить эскадру, а вместе с нею весь обширный район Чёрного моря. Какой-то волосок отделял восставший броненосец от победы. И этот волосок перерезал Алексеев. Чего же можно было ожидать от него ещё? Он не остановится перед самым низким предательством.