Социал-демократы корабля решили было приняться за политическое воспитание Мурзака. Он отмахнулся:
— Да что вы меня агитируете: у меня дел по горло, а с командой я и без того завсегда вместе.
Воспитание революционного командира требует времени. А походы «Потёмкина» длились всего одиннадцать дней. За эти дни Мурзак сумел раскрыть перед матросами свою чудесную душу, но не успел вырасти в боевого руководителя. Это случилось с ним, как мы увидим дальше, во время битв Октябрьской революции. На восставшем «Потёмкине» Мурзак не выходил за рамки усердного исполнителя решений комиссии. Он был старшим офицером, по не командиром, преданным солдатом, а не руководителем восстания.
19 июня показались румынские берега. Отдавая положенные по международному морскому коду сигналы и салюты, мы бросили якорь на рейде румынского порта Констанца.
Через десять минут на борт «Потёмкина» поднялись румынские власти: командир стоявшего в порту румынского крейсера «Елизавета» и префект города.
Они рассыпались в любезностях. Они говорили, что всё европейское общественное мнение с симпатией следит за борьбой «Потёмкина». Они говорили, что, будь они русскими, они непременно дрались бы в рядах потёмкинцев. Но на просьбу разрешить нам закупить провиант и уголь ответили вежливым отказом. Они должны снестись со своим правительством. Румыния — нейтральная маленькая страна. Она не может ссориться с русским правительством. Вот, если бы матросы захотели высадиться...
Матросы решительно прервали вкрадчивое воркованье королевских офицеров.
Они уехали, обещав завтра же дать ответ.
Глава XXIXДень восьмой восстания«Великий молчальник» заговорил
Своё слово они сдержали. На утро следующего дня префект известил нас об отказе румынского правительства выдать нам провиант и уголь. В то же время он вручил нам телеграмму румынского правительства. В случае высадки в Румынии нам гарантировали неприкосновенность.
Наступил критический момент восстания. Перед глазами восставших лежал румынский берег. Он избавлял их от угрозы быть взорванными минной атакой, он спасал от виселиц и каторжных работ.
Потёмкинцы с честью выдержали испытание. Комиссия не скрыла от команды предложения румынского правительства. Матюшенко огласил на общем собрании матросов правительственную телеграмму. Команда ответила отказом.
Быть может, это был самый героический момент восстания.
В Румынии команда вручила представителям печати и иностранным консулам «Воззвание ко всему цивилизованному миру» и извещение, адресованное ко всем европейским державам. Вот текст последнего:
«Команда эскадренного броненосца «Князь Потёмкин-Таврический» начала решительную борьбу против самодержавия. Оповещая об этом все европейские правительства, мы считаем своим долгом заявить, что гарантируем полную неприкосновенность всем иностранным судам, плавающим по Чёрному морю, и всем иностранным портам, здесь находящимся».
Об этом извещении В. И. Ленин писал:
«И в Румынии революционный броненосец передал консулам прокламацию с объявлением войны царскому флоту, с подтверждением того, что по отношению к нейтральным судам он не позволит себе никаких враждебных действий. Русская революция объявила Европе об открытой войне русского народа с царизмом. Фактически, русская революция делает этим попытку выступить от имени нового, революционного правительства России. Несомненно, что это лишь первая, слабая попытка, — но «лиха беда начало», говорит пословица»[40].
Мы решили идти на Батум. Нелегко досталось это решение. Алексеев и его сообщники бешено сопротивлялись. Вели агитацию, пророчествовали гибель «Потёмкину». «Батум?! — кричал Алексеев, — попробуйте подойти к нему, и крепостные пушки раздолбят броненосец, как орех».
Решён был спор выступлением Денисенко. Он был самым молчаливым человеком на «Потёмкине». Мы называли его «великим молчальником». На заседаниях комиссии, на общих собраниях команды он выступал обычно последним; его речь состояла из двух, редко трёх-четырёх фраз. Но все с нетерпением всегда ожидали его выступления. Ибо в короткой речи Денисенко было всегда решение. Он никогда не увиливал от ответственности, не шёл окольными дорогами.
У команды Денисенко пользовался огромным авторитетом. К его словам прислушивались, его имя произносилось с подчёркнутым уважением.
И вдруг Денисенко прорвало.
— Батум будет громить нас?! Чей шершавый язык посмел выплюнуть такую гнусную ложь? — Его густые брови нахмурились. — Да знаете ли вы, что такое Батум?
Он стал рассказывать о своей встрече с Микладзе, о революционных настроениях солдат батумской крепости и батумского пролетариата.
— А вы говорите «Батум»! Верно... могучая крепость Батум. Только и солдат в Батуме промашки не даст... он ещё в 1902 году о «Потёмкине» мечтал. — Денисенко обвёл взором всю команду. — Верите мне, ребята?
— Верим!
Одним дыханием сотни людей сказали это слово.
— А если верите, идём на Батум! Наша будет эта крепость, защита и опора нам.
— На Батум!.. На Батум!..
Как ни велики были наши надежды на помощь кавказских большевиков, для «Потёмкина» не исключена была возможность бомбардировок побережья и длительного крейсирования вдоль берегов Кавказа. А между тем корабль не был готов для боевых операций.
Больше всего тревожил надвигавшийся угольный голод. Угля оставалось на несколько суточных переходов.
И вот теперь, когда было достигнуто решение идти на Кавказ, возник вопрос: в каком из русских портов сможем мы пополнить наши запасы?
В комиссии возникли горячие споры.
Некоторые матросы предлагали взять курс на Керчь. Там обычно грузились углём и провиантом корабли Черноморского флота. Через Керченский пролив шли пароходы, гружённые донецким углём. Матросы предлагали подойти к проливу и захватить какой-нибудь угольщик. Кирилл предлагал захватить такой угольщик у берегов Кавказа. Я звал в Феодосию. Во-первых, потому, что в Феодосии, крупном железнодорожном узле, должны были быть запасы угля. Во-вторых, потому, что Феодосия лежит на пути нашего следования на Кавказ.
В спор внезапно ворвался Алексеев.
— Никуда всё это не годится, — кричал он. — Правительство отлично знает, как мы нуждаемся в угле. Все угольщики задержаны уже в портах. Можете не сомневаться И насчёт Феодосии вас морочат, братцы. Я всё побережье как свои пять пальцев знаю. В Феодосию уголь доставляется железной дорогой, и то в ограниченном количестве. Евпатория — вот куда надо держать курс, там всегда есть уголь. Верьте мне, братцы, худа вам не пожелаю.
Это было уже слишком! Черноморцы хорошо знали, что такое Евпатория. Маленький городок в стороне от железной дороги, он стоял на таком морском мелководье, что даже небольшие шхуны вынуждены были бросать якорь за версту от берега. Но Евпатория находится на расстоянии четырёхчасового перехода от Севастополя. Предатель хотел заманить нас поближе к Севастополю, откуда «Потёмкина» могли неожиданно атаковать миноносцы, минные крейсера и катера.
Замысел Алексеева был мгновенно разгадан матросами. Наступило тягостное молчание. Его прервал спокойный голос «великого молчальника». Только чуть сдвинутые брови выдавали гнев Денисенко, когда он обратился к Алексееву:
— Думаешь, ковырнул сверлом — и ладно!
И, не глядя на онемевшего от неожиданности Алексеева, добавил:
— Айда в Феодосию, ребята!
Денисенко никогда не командовал, но его предложения звучали всегда как общее решение. Так было и на этот раз.
Мурзак побежал на свой командирский мостик. Костенко взялся за штурвал. Раздалась команда. Матросы начали готовить корабль к отплытию.
20 июня мы покинули румынские берега.
Глава XXXДень девятый восстанияВ походе
«Потёмкин» снова в открытом море. Ночью шли с потушенными огнями. Матросы хорошо знали: царское правительство не найдёт ни одного крупного корабля, команда которого согласилась бы действовать против «Потёмкина». Но в распоряжении командования флотом были миноносцы. В то время это были небольшие корабли. На крайний случай их могли обслужить небольшие команды в пятнадцать — двадцать человек. Укомплектованные одними офицерами, миноносцы были опасными врагами. В тёмную ночь миноносцы, обладавшие большой скоростью, могли незаметно подкрасться к броненосцу. Днём море было нашим надёжным союзником, ночью за каждой волной его таилась опасность.
В Румынии перед матросами стоял выбор: сдаться под покровительство румынских властей или вступить в беспощадный бой с царизмом. Команда решилась вступить на последний путь. Надежда на помощь эскадры исчезла. Надо было идти на соединение с революционным народом. И это сознание бесповоротности избранного пути ярко сказалось в решении поднять красное революционное знамя. Социал-демократы с первого дня восстания требовали поднять над броненосцем красное знамя. Это требование всегда встречало решительное сопротивление команды и даже комиссии «Потёмкина»[41]. Люди обманывали самих себя, избегали точного определения своих действий.
Теперь это предложение было восторженно принято командой.
С рассветом матросы принялись украшать корабль. Весь корабль был увешан флажками. Строевые матросы занялись чисткой и уборкой броненосца. За всё время восстания на «Потёмкине» царила строжайшая, хотя и добровольная дисциплина. Уклоняющиеся от исполнения своих обязанностей насчитывались единицами. Особо упорствующим давали наряды на работу в кочегарке. Матросы рассказывали мне, что при начальстве броненосец никогда не знал такого ухода. Здесь всё блестело и сверкало. Ежедневно проверялись и прочищались сложные механизмы корабля. Смотр боевой готовности команды производился беспрестанно. Даже по ночам матросов поднимали звуки боевой тревоги.
Весь этот день мы провели в море. Корабль медленно двигался среди безбрежных вод. Мы выбрали такой ход, чтобы прийти в Феодосию на утро следующего дня.