Неожиданное появление солдат вызвало всеобщее возмущение. Потёмкинцы решили, что их обманули. Обещали неприкосновенность, пока в их руках были пушки броненосца, а теперь под охраной штыков поведут на русскую границу.
В это время на «Потёмкине» наряду с румынскими властями находились представители румынской социалистической партии и русский эмигрант, старый народоволец Арборе, который эмигрировал из России в Румынию в 80-х годах. Они образовали «комитет защиты» потёмкинцев. Сигнальщики броненосца, наблюдавшие за берегом, известили «комитет защиты» о появлении войск. Румынские социалисты немедленно отплыли на берег. Они потребовали объяснений от командира румынского полка.
— Войска прибыли лишь для охраны матросов от покушений злоумышленных лиц, — заявил офицер. — Под их охраной матросы пройдут в город, где для них заготовлены казармы.
Румынские социалисты поняли, в чём дело. Под «злоумышленными лицами» подразумевались, конечно, румынские трудящиеся. Под «покушениями» — братание их с потёмкинцами.
Объяснение командира, а больше всего присутствие нескольких тысяч рабочих, устроивших потёмкинцам такую тёплую встречу, ободрило матросов.
По договорённости с комиссией, Денисенко должен был отбыть с броненосца с последней шлюпкой. Ему предстояло увезти с собой судовую кассу для распределения среди потёмкинцев корабельных сумм. «Потёмкин» был уже занят румынским караулом. У денежного ящика стоял часовой с примкнутым штыком. Денисенко попросил его посторониться. Румын не знал русского языка. Он не понял Денисенко, но на всякий случай сделал угрожающий выпад штыком. Денисенко не знал румынского языка, но он знал, как нужны товарищам эти деньги. Он отвёл рукой штык, подошёл к денежному ящику, извлёк оттуда шкатулку с деньгами и пошёл к трапу, не взглянув даже на остолбеневшего от изумления часового.
На корабле остался один только машинный унтер-офицер Кошугин. Ему поручено было передать по описи машины корабля румынским механикам. Но они почему-то не появлялись. А с берега доносились приветственные крики толпы. Денисенко между тем беспрепятственно достиг берега. Там у пролётки извозчика его поджидал Матюшенко. Обо всём этом они договорились заранее с «комитетом защиты».
«Мы уселись и поехали, — рассказывает Денисенко в одном из своих писем. — День был ясный, и народу было так много, что ничего, кроме голов, не было видно. Извозчик вёз нас очень тихо. Из толпы слышались выкрики: «Матюшенко! Матюшенко!» — как будто знали его. Лицо его то бледнело, то краснело.
Так мы доехали до назначенного («комитетом защиты». — К. Ф.) места, где нас встречал один румынский социалист и офицер порта. Мы сдали им деньги.
Деньги эти были поровну разделены между всеми товарищами, по 84 франка на каждого». Высадка потёмкинцев закончилась. Окружённых солдатской цепью, их повели в город. Тяжело переживали матросы расставание с любимым кораблём. Только теперь, удаляясь от него, они осознали эту потерю. До сих пор они были гордыми солдатами революции, за действиями которых следил весь мир. Теперь они стали бездомными скитальцами. Вместе с «Потёмкиным» они теряли родину. «Потёмкин» был последним куском родной земли.
Матросы шли привычным военным шагом.
— Левой... левой... раз... два!.. — командовал Дымченко, желая подбодрить товарищей.
И действительно, каждому становилось легче от ритмичной поступи семисот своих товарищей. Почти полный флотский экипаж. Они шагают по чужой земле, их будущее закрыто завесой, но пока они ещё крепко спаянный коллектив. Сохранить бы его!.. Жить одной семьёй, чувствовать локоть товарища, чего только тогда не одолеешь!
Позади матросской колонны, впереди и по флангам её двигались толпы румынских трудящихся. Они не переставали выражать потёмкинцам своё сочувствие: забрасывали их цветами, то и дело прорывались к потёмкинцам через солдатские цепи, пожимали их руки, говорили им ласковые слова.
Глава IIСудьба «Потёмкина»
Простые люди Румынии понимали чувства потёмкинцев. Собравшимся же в префектуре не было никакого дела до них. Дамы и кавалеры с нетерпением ждали ухода матросов. Как только колонна их удалилась, были поданы катера. Под предводительством премьера экскурсанты бросились на штурм «Потёмкина». В несколько минут тут всё было предано разграблению.
Матросы «Потёмкина» не тронули ни одной вещи из корабельного имущества. Даже в офицерских каютах все вещи лежали на своих местах так, как их оставили арестованные офицеры.
Но туристам, хлынувшим на обозрение «Потёмкина», нужны были сувениры. Без малейшего стеснения они стали набивать ими свои карманы, сумки. Всё, что можно было унести с собой, расхищалось самым бесцеремонным образом: морские бинокли, подзорные трубы, корабельные приборы, салфетки с инициалами броненосца, скатерти, графины, рюмки, стаканы, стенные часы, книги, ключи. Очистив адмиральскую и кают-компанию, они принялись за офицерские каюты. Часы, безделушки, вазы, фотографии родных, личные альбомы — всё годилось в качестве сувениров. Потом наступила очередь боевой рубки и ма-шинного отделения. «Гости» отвинчивали залитые маслом мелкие детали машин и механизмов. Трудно представить себе тот беспорядок, который царил на корабле после ухо-да этой шайки великосветских громил. Всё было захламлено и перевёрнуто вверх дном на броненосце: опрокинутые столы и диваны, расколотые ящики, груды бумаг валялись на палубах и в помещениях всегда блиставшего безукоризненной чистотой корабля. И среди всего этого разгрома бродил растерянный и не знавший, что предпринять, машинный унтер-офицер Кошугин. Самое благоразумное было бы сойти с корабля и присоединиться к товарищам. Но какое-то внутреннее чувство не позволяло ему это сделать. Подвергшийся поруганию броненосец стал ему особенно близким и дорогим. Он знал, что завтра с рассветом придёт за «Потёмкиным» эскадра из Севастополя.
«Если адмирал застанет меня здесь, я пропал», — думал Кошугин.
А всё же не мог покинуть корабль русский матрос, машинный унтер-офицер Кошугин. Всю ночь провозился он с румынскими механиками, составляя подробную опись машин и порчи, причинённой великосветским сбродом. А на утро на горизонте показались дымки русской эскадры. Так и не удалось уйти от каторжных работ матросу Феодосию Кошугину.
Посещение высокопоставленных гостей не прошло даром для «Потёмкина». Сувениры, унесённые ими, привели в негодность машины броненосца. Своим ходом он не мог уже идти в Севастополь. Его взяли на буксир, и, как раненную насмерть птицу, тащили славный броненосец по волнам Чёрного моря. Это было его последнее плавание. В Севастополе «Потёмкин» переименовали в броненосец «Святой Пантелеймон». Царь не верил донесениям адмирала Чухнина о благонадёжности команды «Святого Пантелеймона». Он приказал снять с пушек броненосца ударники. Их свезли в артиллерийские склады. Пушки без ударников — пустые игрушки. Броненосец без пушек — плавающее корыто, лайба.
И всё же, когда в ноябре 1905 года в Севастополе вспыхнуло новое матросское восстание, команда броненосца присоединилась к нему, и «Святой Пантелеймон» снова обернулся «Потёмкиным».
После Октябрьской революции «Потёмкин» разобрали, и его мощную броню переплавили в сталь. Молодая Советская республика нуждалась в металле. В последний раз послужил русской революции славный корабль. Он сгорел в её огне.
Глава IIIРасправа
Восстание на «Пруте» происходило под руководством большевика Петрова. В движении отсутствовали черты бунтарства. Петров приказал арестовать офицеров, но не убивать. «Их будет судить народ, а не мы», — заявил он матросам.
Когда миноносцы окружили «Прут», Петров приказал освободить офицеров. Обрадованные благополучным для них исходом восстания офицеры обещали прутовцам просить начальство предать забвению «проступок команды». Они сдержали слово: им не хотелось вызвать против себя новый взрыв ненависти. Чухнин согласился с ними. Он тоже опасался обострять ещё сильнее обстановку в Севастополе.
Петербург распорядился иначе. Царь приказал строго наказать «мятежников». Начались аресты. Следствие производилось с головокружительной быстротой. 21 июля 1905 года сорок два матроса «Прута» предстали перед военно-морским судом.
Суд происходил за городом, в Киллен-бухте. Кругом на расстоянии версты от места суда всё было оцеплено солдатами. Матросам охрана не доверялась. Вход в Киллен-бухту охранялся двумя миноносцами. Судей из зала суда на Графскую пристань доставляли на катере под охраной миноносцев.
В этом суде не было скамьи подсудимых. По царскому военно-морскому уставу нижние чины не имели права сидеть в присутствии офицеров. За судебным столом блистали офицерские мундиры. Суд длился десять дней, и матросы вынуждены были выстоять всё это время. Стоя слушали они чтение обвинительного акта, стоя отвечали на вопросы, стоя выслушивали показания свидетелей и речи товарищей, прокурора и защитников. К моральной пытке прибавляли физическую.
За несколько дней до суда руководитель восстания на «Пруте» Петров послал в Севастопольский социал-демократический комитет письмо, в котором просил директив о том, как ему держаться на суде, и спрашивал, сказать ли о своей принадлежности к партии. Письмо это не дошло до комитета, и Петров вынужден был на суде выступить без директив. Он не уронил своего достоинства революционера, не просил пощады. Он старался выгородить товарищей, принимая на себя всю ответственность за восстание. Впоследствии это письмо стало известно комитету. Петров рассказывал в нём, что начальство упорно уговаривало его выдать других участников и руководителей организации («Централки»). Ему обещали за это помилование, обещали даже провести в Государственную думу. Петров ответил презрительным отказом.
30 июля был объявлен приговор. Матросы Александр Петров, Иван Чёрный, Дмитрий Титов и Иван Адаменко были присуждены к расстрелу, остальных приговорили к каторжным работам в общей сложности на сто восемь лет. Судьи поздравили защитников. Они считали этот приговор чрезвычайно мягким!