Александр Петров спокойно ждал казни. По словам защитника, Петров «мало интересовался казнью, его больше занимало, какой отзвук нашло в стране потёмкинское восстание».
В ожидании казни Петров пишет из тюрьмы свои замечательные письма. Он размышляет о причинах неудачи «Потёмкина», он стремится вооружить накопленным опытом участников грядущего восстания, в неизбежность которого он глубоко верил. Он жил будущим. Смерть оборвала его дыхание, но она бессильна была остановить историю, в которую вошёл уже тогда этот вдохновенный большевик с чистой и благородной душой солдата своего класса.
Вот как описывает смерть этих замечательных людей один из очевидцев:
«Над Севастополем стояла тёмная южная ночь. Звёздное небо отражалось в тихих водах рейда, где стояли броненосцы Черноморской эскадры.
Послышался перезвон: колокола на всех судах пробили один за другим два часа. Спокойствие было нарушено. На судах зашевелились, задвигались; то на одной мачте, то на другой начали вспыхивать сигнальные электрические огоньки; послышались слова команды.
Через некоторое время от каждого стоявшего на рейде корабля тихо начали отваливать катера и шлюпки, развозившие матросов, командированных для присутствия при казни, приблизительно по сорок человек от каждого судна...
Приведение смертного приговора в исполнение происходило в Севастополе, около Михайловской крепости. Здесь были вбиты в землю четыре столба на некотором расстоянии один от другого...
Время приближалось к рассвету. Приехало начальство, командиры судов. На месте казни, прямо против столбов, выстроилась рота матросов с «Чесмы», а позади неё для наблюдения за порядком — три батальона Брестского полка...
Было около половины шестого утра, когда привели приговорённых к смертной казни матросов. На приговорённых надели особые холщовые рубашки, вроде мешков, совершенно закрывающие головы, и привязали каждого из них к столбу.
Командовавший офицер махнул платком, грянул залп.
Как подкошенные, сползли к земле тела осуждённых.
Тотчас подъехали две телеги, на каждой из которых находился простой деревянный ящик-гроб, куда казнённых сложили по двое.
Печальная процессия тронулась к Брестскому кладбищу. Телеги, проезжая, оставляли на дороге кровавый след».
29 августа судили семьдесят пять матросов с «Георгия Победоносца». Из них двое — матросы Денига и Кошуба — были приговорены к расстрелу, девятнадцать — к каторжным работам в общей сложности на сто восемьдесят пять лет, тридцать четыре были отправлены в арестантские роты и двадцать оправданы.
На суде Кошуба произнёс четырёхчасовую речь. Он называл себя социал-демократом. «Я горжусь принадлежностью к партии, которая стремится освободить от гнёта капитала все трудящееся человечество», — начал он свою речь.
Кошуба вскрыл в своей речи все преступные ошибки русского морского командования во время русско-японской войны. Над залом суда нависла мёртвая тишина. Судьи сидели с опущенными головами. Рука председателя неоднократно тянулась к звонку. «Этот маленький матрос в буквальном смысле слова загипнотизировал зал», — рассказывал о нём защитник Александров. Все переместилось в зале. Кошуба превратился в обвинителя, судьи — в обвиняемых.
— Мы прозевали в этом матросе русского Нельсона, — обмолвился после суда в разговоре с защитником военно-морской прокурор Кетриц.
Прокурор принадлежал к семье балтийских баронов, презирал все русское, в том числе и прославленных русских флотоводцев.
Защитники Кошубы и Дениги от своего имени послали царю телеграмму с просьбой даровать жизнь приговорённым к смерти матросам. На их телеграмме Николай II написал собственноручно: «Привести приговор в исполнение перед городом и эскадрой».
17 сентября 1905 года Кошуба и Денига были казнены. По приказу царя их расстреляли матросы. За взводом матросов стояла армейская рота. Ей было приказано расстрелять матросский взвод, если он откажется открыть огонь.
Суд над потёмкинцами состоялся значительно позже — в конце января 1906 года. Процесс откладывали в ожидании подсудимых. Из семисот шестидесяти трёх человек экипажа «Потёмкина» только сорок восемь матросов отказались высадиться в Румынии. Это были шептуны. Правительство знало, что делали на «Потёмкине» шептуны. Но суд над потёмкинцами должен был состояться. На худой конец и шептуны могли фигурировать в качестве подсудимых.
Царское правительство хлопотало о выдаче ему экипажа «Потёмкина», «обвиняемого в совершении убийств и грабежей».
Румынское правительство отказалось выполнить требование царя. Оно боялось гнева своего народа, который с подлинным энтузиазмом встретил высадившихся потёмкинцев. Царское правительство не прекращало своих усилий.
Засланные в Румынию тайные агенты охранки предприняли настоящую охоту за потёмкинцами. Они знакомились с матросами, соблазняли их посулами «царской милости», а то и просто заманивали их на русскую границу. Таким образом удалось выловить ещё с полсотни потёмкинцев. Теперь можно было начать массовый процесс.
Главную группу подсудимых составляли захваченные в Феодосии матросы Заулошнев, Мартьянов, Задорожный и Горбач. Их всех обвиняли в принадлежности к социал-демократической партии. То же обвинение предъявили матросам Луцаеву, Гузю и Кошугину.
Матросы Луцаев и Гузь не были активными участниками восстания. Вопреки утверждениям обвинительного акта они не входили в состав потёмкинской комиссии. Они никогда не выступали ни на комиссии, ни перед командой с революционными заявлениями. В Констанце, во время сдачи корабля румынам, Луцаев припрятал сигнальные шифрованные книги русского флота. Он понимал, что русский военный код не должен попасть в руки иностранного правительства. Он отнёс сигнальные книги в русское консульство. Но и здесь он согласился передать их в руки консула лишь в присутствии капитана Банова, командира русской канонерки, стоявшей в Констанце. Консул и Банов благодарили Луцаева, поздравляли его, уговорили его вернуться в Россию, гарантировали ему не только свободу, но и награду правительства за «патриотический поступок». Банов сам отвёл Луцаева на «Потёмкин». Здесь уже командовал контр-адмирал Писаревский. Адмирал приказал взять Луцаева под стражу, а правительство наградило его каторжными работами. Луцаев получил высшую меру наказания: его приговорили к смертной казни, но по амнистии, вырванной у царя октябрьской забастовкой, казнь ему, как и матросам Мартьянову и Заулошневу, была заменена пятнадцатилетней каторгой. Унтер-офицер Кошугин был приговорён к двенадцати годам каторжных работ с заменой, на основании амнистии, шестью годами. Матрос Гузь получил десять лет с применением амнистии. Один из самых активных участников восстания, комендор Иван Задорожный, был приговорён всего лишь к трём годам каторги: следствие не добыло материалов о партийности Задорожного.
В общей сложности эти семь матросов получили шестьдесят пять лет каторги. Матросы Фотин, Неупокоев и Гусеников, ходившие в почётном карауле провожать тело Вакуленчука, были посланы в арестантские роты. Это был один из самых тяжёлых видов наказания в царской России. На работу в арестантских ротах были осуждены также писарь Сопрыкин и весёлый боцман Журавлёв.
На суде Алексеев объявил себя спасителем броненосцев «Ростислав» и «Три Святителя».
— Боцман Мурзак сказал мне, — показывал на суде Алексеев, — что он слышал от Матюшенко, что тот предполагал ударить «Ростислав» тараном, а «Три Святителя» взорвать миной. Узнав о таком плане, я решил помешать исполнению его и для этого дал телеграфом в машинное отделение приказание: «Левой машине полный вперёд, а правой назад». Этим манёвром я изменил направление судна, и оно прошло между броненосцами «Двенадцать Апостолов» и «Георгий Победоносец».
Алексеев врал суду. Он не только не мешал манёвру Костенко и Мурзака, но вполне одобрил его.
Во время встречи с эскадрой он был заложником потёмкинцев, теперь на суде он стал заложником Мурзака. Одного слова Мурзака было достаточно, чтобы подвести Алексеева под расстрел.
Верный себе Алексеев всячески выгораживал Мурзака. Мурзак отделался лишением чинов и увольнением из флота.
Суд отпустил Мурзака на свободу, но жандармы зорко следили за ним. Они включили его в чёрный список. После увольнения Мурзак пытался устроиться на службу в торговом флоте. Он был отличным моряком, желанным боцманом, но все частные пароходства получили уже извещение охранки. Ему всюду отказывали. У Мурзака была большая семья, а работы не было. В 1907 году ему удалось с помощью друзей поступить объездчиком в лесничество. Охранка немедленно вмешалась, и Мурзака уволили. Бедственное положение не сломило энергичную натуру Мурзака. Потёмкинские дни дали новое направление его жизни. Преследования правительства лишь закалили его решимость идти по новому пути. Он стал искать сближения с социал-демократами. Революция 1917 года застаёт его в рядах большевиков. После Октября он трудится над созданием в Крыму советской власти. В 1919 году в Феодосию ворвались белые. В числе захваченных большевиков оказался и Мурзак. Случилось так, что в Феодосию зашёл в этот час пассажирский пароход, где штурманом служил Алексеев. Пароход пришёл из Одессы, которая находилась тогда в советской зоне. Белые тотчас же арестовали всю команду парохода. Прихватили и Алексеева. Увидев в тюрьме Мурзака, Алексеев рассказал белым о деятельности Мурзака на «Потёмкине». На этот раз его показания обвиняли Мурзака. Алексеев думал убить двух зайцев: избавиться от опасного свидетеля собственной слабости и заработать прощение белых. Он заработал себе смерть. Белые ненавидели самое слово «Потёмкин». Алексеев назвал себя его командиром. Белые не стали разбираться в его деятельности. Его расстреляли даже раньше Мурзака.
Мурзак умер смертью храбрых, мужественно глядя в лицо смерти, как человек, знающий, за какое великое дело он отдаёт свою жизнь.
В том же 1919 году в Крыму был схвачен и расстрелян белыми другой герой «Потёмкина», матрос Тихон Мартьянов. Мартьянову было всего двадцать три года, когда он пошёл на каторгу. Там он пробыл двенадцать лет. Страшен был каторжный режим, но велико было революционное мужество Тихона Мартьянова. Он вышел оттуда зрелым борцом, большевиком и сражался за торжество Октябрьской революции с той же беззаветной отвагой, с какой бился с царём в славные дни потёмкинского восстания.