Глава IVСкитания и казнь Матюшенко
Командир румынского полка, окружившего потёмкинцев, когда они сошли на берег, сказал правду. Как только потёмкинцев довели до приготовленной для них казармы, полк ушёл. Матросам была предоставлена свобода. Трудящееся население и студенчество радушно встретили потёмкинцев: помогали им найти квартиры, старались устроить на работу.
Обеспокоенное тёплым приёмом, оказанным в Констанце румынскими трудящимися, королевское правительство решило разбить матросский коллектив и расселило потёмкинцев по разным городам.
Матюшенко по настоянию румынских социалистов уехал в Швейцарию. Они считали опасным для него пребывание в Румынии. Агенты царского правительства фабриковали материалы, с помощью которых можно было бы объявить Матюшенко уголовным преступником и потребовать выдачи его России.
Вместе с Матюшенко выехали из Констанцы Кирилл и инженер-механик Коваленко: Кирилл — в Вену, Коваленко — в Париж.
Потёмкинцы были отправлены в Бухарест, в Плоешти, в Бузаэу, в Браилу, в Кымпин.
Команда «Потёмкина» перестала существовать. Сохранить весь коллектив было невозможно. Разъезжались компактными группами, в сто — двести человек каждая.
Основавшись на новых местах, эти группы оформляли своё коллективное существование в виде потёмкинских комитетов. В групповой комитет г. Констанцы входили матросы Денисенко, Кулик, Самойлов. Комитетом в г. Галаце руководили матросы Дымченко, Курилов; секретарём коммуны потёмкинцев в г. Кымпине был избран матрос И. Лычёв.
Комитеты эти заботились не только о быте потёмкинцев. За время восстания все матросы, даже самые отсталые, заинтересовались политической жизнью России. Теперь конец эмигрантской жизни со всеми её страданиями зависел от развития революционного движения в России. Появилась тяга к политическим занятиям, к науке, к знаниям, к литературе. Потёмкинские комитеты устраивали для матросов лекции, беседы. Некоторые из них, как, па-пример, бухарестский и кымпинский, создавали даже школы, где потёмкинцы занимались по программе среднего учебного заведения, изучали математику, грамматику, географию и т. п.. Большую помощь в работе по самообразованию оказывала потёмкинцам семья народовольца Арборе, встретившего потёмкинцев в Констанце. Каждый потёмкинец находил в этой семье радушный приём и помощь в нужде.
Иногда потёмкинские комитеты перерастали в коммуны. В кымпинской коммуне всё было общее — жильё, столовые, вещевые и продовольственные склады. Коммуна объединяла около восьмидесяти потёмкинцев. Все члены коммуны вносили в её кассу свой заработок и жили в одном большом, арендованном коммуной доме. Всё же коммуны часто распадались. Заводы в Румынии то расширяли своё производство, то сокращали его. И занятость потёмкинцев часто сменялась безработицей. Члены коммуны разбредались по городам и сёлам Румынии. Коммуна распадалась. Но как бы ни разбрасывала жизнь потёмкинцев, они всегда собирались, когда надо было постоять за товарищей.
Наиболее ярко эта солидарность потёмкинцев проявилась в дни ареста Матюшенко, приехавшего из Женевы в Бухарест вместе с князем Хилковым.
Революционное воодушевление никогда не покидало Матюшенко. Мысль об упущенных возможностях «Потёмкина» постоянно грызла его. Человек бунтарского темперамента, он презирал теорию и вместе с нею и партии, которых разделяли «программная и всякая другая теоретическая чепуха». Его тянуло к анархизму. Весь строй его жизни, одинокое детство в подвале, где Матюшенко до самой юности тачал сапоги, чтобы прокормить многочисленную семью, располагали его к идеям анархизма.
Революция рисовалась ему как ряд боевых вспышек. Он начал искать сближения с «энергичными людьми», которые помогли бы ему создать и вооружить отряд для вторжения в Россию. Однажды он вступил в переговоры с князем Хилковым.
Это был богатый русский аристократ, высланный из России за принадлежность к одной религиозной секте. Из России князь Хилков был выслан личным приказом царя. Князь обозлился и стал носиться с планами военного переворота. Он мечтал во главе вооружённого отряда въехать в Петербург на белом коне, свергнуть обидчика-царя и, кто знает, может быть, самому провозгласить себя императором. Ему нужны были люди, и Матюшенко с потёмкинцами были для Хилкова весьма желанными помощниками. Матюшенко не вникал в замыслы князя, а Хилкова не интересовали цели, которые преследовал Матюшенко. Хилков искал людей для осуществления своего плана, а Матюшенко искал денег для вооружения отряда. У Хилкова были деньги, Матюшенко рассчитывал на потёмкинцев. Договорившись, оба они примчались в Констанцу и ввалились к Денисенко.
Князь стал излагать свой проект. Он доставит потёмкинцам оружие и поведёт их на Петербург. По дороге они будут арестовывать офицеров, обрастать отрядами присоединившихся войск. Так дойдут они до столицы, арестуют правительство и царя...
Денисенко впервые разговаривал с князем. Он с любопытством разглядывал выхоленное лицо Хилкова.
Князь ожидал ответа. Ждал его и Матюшенко.
— От границы до Петербурга не десять, а две тысячи вёрст, — ответил Денисенко Хилкову. — Царя нынче не любят, это верно. Но тысяч сто верноподданных войск уж он как-нибудь да соберёт. Вот и всей сказке конец.
Вся эта история чуть не кончилась весьма драматически для Матюшенко. Румынская полиция, узнав о приезде Матюшенко, арестовала его и препроводила в Бухарест. Русская агентура к тому времени располагала рядом фальшивых документов о якобы уголовных преступлениях Матюшенко. Его обвиняли в попытке присвоения кассы броненосца «Георгий».
Потёмкинский комитет Констанцы немедленно разослал всем другим потёмкинским комитетам приглашение прислать в Бухарест представителей для делегации протеста. Через несколько дней из разных городов прибыли сто матросов. Рискуя потерять работу за самовольную отлучку, они примчались в Бухарест, чтобы спасти товарища. Делегаты построились в два ряда и отправились в городское управление. Часовой не пропустил их всех. После долгих переговоров в управление впустили Денисенко, Кулика и Дымченко. Остальные ждали на улице, продолжая стоять в военном строю. Вокруг собирались любопытствующие. Толпа увеличивалась. Все сочувствовали потёмкинцам. Получилась довольно внушительная демонстрация. Правда, не было ни знамён, ни криков. Потёмкинцы стояли молчаливые и решительные. Они готовы были так простоять день, два и больше, пока не освободят их товарища.
Наконец появились Денисенко, Кулик и Дымченко. Они сообщили, что Матюшенко освобождён и выслан в Америку. Тревога матросов, однако, не рассеялась. Накануне в одной румынской газете было напечатано заявление какой-то румынской дамы. Эта особа обращалась к правительству с просьбой сдать ей Матюшенко на поруки. Она бралась за свой счёт переправить его в Америку... через Константинополь. Последние слова выдавали её с головой, как агента царского правительства. Теперь матросы опасались, что Матюшенко попал в руки этой дамы. В Бухаресте у них был верный друг — русский политэмигрант Арборе. Прямо из городского управления они отправились к нему. Арборе успокоил их. У тюремных ворот Матюшенко поджидали румынские товарищи. Они отправили его с надёжным провожатым в Нью-Йорк.
В Нью-Йорке он прожил недолго. Его тянуло в Россию. Несмотря на все уговоры Денисенко, жившего тогда тоже в Нью-Йорке, Матюшенко вскоре отправился в Париж. Здесь он раздобыл паспорт и деньги, необходимые для возвращения на родину.
Через месяц Матюшенко был арестован в Николаеве. Его отправили в Одессу. В камере полицейского управления, куда посадили Матюшенко, «случайно» оказался один из потёмкинских шептунов. «Да ведь это Матюшенко!» — вскричал предатель.
Арест и угроза казни не сломили Матюшенко. Его показания проникнуты бесстрашием настоящего революционера.
Описав в нескольких строках восстание «Потёмкина» и свою роль в кем, Матюшенко переходит к рассказу о своей жизни за границей после восстания.
«Зарабатывал на пропитание личным трудом. Жил в Бухаресте, Комнане[48] и Констанце, а в июне прошлого года переехал в Америку, где зарабатывал 5 рублей 5 копеек в день на фабрике Зингера. Потом был в Париже, и 28 июня этого года приехал в Одессу, а 29-го поехал в Николаев, где пробыл три или четыре дня и был арестован. Деньги в сумме 146 рублей — мои собственные. Браунинг и патроны приобрёл за границей; там же купил паспорт на имя Мякотина и бланк.
Больше показать ничего не имею.
И присовокупляю, что знакомых в Одессе не имею.
Крестьянин Афанасий Николаев Матюшенко».
И как геройски принял он смерть! Об этом рассказывает его товарищ по заключению, вернувшийся нелегально из Румынии и заключённый в севастопольской тюрьме матрос Е. Бредихин.
«1907 год, 27 октября. Дорогой друг, сообщаю скорбную весть о казни дорогого товарища Матюшенко. 3 июля в Николаеве он провокаторски был предан, а из Севастополя офицеры ездили устанавливать личность. Узнали и доставили в одесскую тюрьму. 10 октября взят на миноносец, а 11-го доставлен в Севастополь. Когда вели в морскую тюрьму, его сопровождало шестьдесят человек конвоя и семь офицеров.
У дверей его камеры — часовой и под окном — усиленная охрана. Как только привезли, оставили без постельных вещей и горячей пищи на пять суток за то, что не вставал на поверку. На прогулку вывели один раз за всё время. 16 октября получил обвинительный акт. 17-го суд. Около ста человек конвоя водило его на суд. После суда разрешили табак курить. С 18-го на 19-е мы не спали всю ночь: думали, что его возьмут. 19-го в восемь часов вечера привезли гроб и столб — готовую виселицу. Тут мы узнали, что его вешать будут здесь, во дворе, чего ещё не было.
В начале пятого часа утра стали вводить войска всех частей. Половина шестого утра входят в мою камеру и заявляют, что Матюшенко желает проститься со мной. Меня повели в караульное помещение, которое было наполнено офицерами разного ранга. Двери открыты. Он стоит, правым плечом опершись о стенку, и смотрит на эту свору, собравшуюся смотреть на его смерть. Мы обнялись, и я зарыдал. Он сказал: «Не стоит плакать!» Оставил мне медальончик и вещи, и когда я хотел у него спросить, кому это передать, то меня схватили и вывели.