Глава VIВосстание румынских крестьян
Весною 1907 года по всей Румынии вспыхнули крестьянские восстания.
В движении участвовали сотни тысяч крестьян. Они требовали, чтобы бояре и посредники[50] вернули им отчуж-денные у них земли. Восставшие захватывали имения помещиков, изгоняли посредников, сжигали экономии[51], уводили скот.
Целый месяц длилась война правительства со своим народом. Это бросало тень на государственный строй страны. Румынские правители решили найти виновников. Проще всего было объявить, что это — зараза, внесённая в страну извне. Тут-то вспомнили о потёмкинцах.
О потёмкинцах вспомнили через несколько недель после того, как восстание было подавлено. В один и тот же день газеты консерваторов и либералов объявили потёмкинцев зачинщиками беспорядков. Очевидно, по этому вопросу договорились лидеры обеих партий. «Мы дали потёмкинцам убежище, — вопили газеты, — а они возмутили всю страну».
Это было вступление к репрессиям против потёмкинцев.
На другой же день было арестовано несколько членов потёмкинских комитетов — Бредихин, Солохин, Савотченко, Овчаров и другие. А дня через два в Кымпин и Плоешти, то есть в города, где жила основная масса потёмкинцев, нагнали войска с артиллерией. В Кымпине при выходе с завода во время обеденного перерыва были схвачены сорок три потёмкинца. Без вещей, даже не дав возможности сообщить об этом своим семьям, их отправили в Плоешти и посадили под замок в тюремные конюшни. Здесь уже находились двадцать три потёмкинца, арестованных в Плоешти. Каждый день прибывали всё новые партии арестованных матросов. Условия заключения были тяжёлыми. В душных и тёмных конюшнях помещалось более ста потёмкинцев. Спать приходилось на истоптанной соломе. Арестованным объявили, что часовым приказано стрелять при малейшем проявлении протеста. Обвинений никаких не предъявляли.
Многие потёмкинцы успели обзавестись семьями в Румынии. Их жёны стали съезжаться в Плоешти. Женщины с ребятами на руках подняли настоящий бунт. Они ходили к прокурору, выстаивали часами на улице возле тюрьмы, собирая вокруг себя толпы народа. Мужественно борясь за освобождение своих мужей, женщины втягивали в борьбу рабочих, студентов и прогрессивную интеллигенцию Румынии. По всей стране начались митинги протеста. «Потёмкинцам грозит высылка в Россию». Эта весть облетела все европейские страны. Из Парижа, из Лондона, из Рима, из Берлина посыпались в адрес румынского правительства требования трудящихся освободить потёмкинцев. В Бурбонском дворце[52] с протестом выступил Жан Жорес, основатель «Юманите» — впоследствии центрального органа Французской коммунистической партии. Каждая фраза этого народного трибуна громовым раскатом носилась над миром.
Румынское правительство отступило. Потёмкинцев освободили с условием, чтобы они не вмешивались в политические дела Румынии, не нарушали тишины и спокойствия. «Под страхом выдачи России», — гласило правительственное заявление. Кроме того, освобождённые потёмкинцы были отданы под надзор полиции города Плоешти. Это означало, что им запрещено было жительство в других городах. Плоешти — небольшой город. Он не мог предоставить работу такому количеству потёмкинцев. Им и их семьям грозила голодная смерть. Высылать их из страны после скандального ареста, о котором шумела вся прогрессивная Европа, было неудобно. Поэтому румынское правительство поставило потёмкинцев в такие условия, чтобы они добровольно и по собственной инициативе покинули страну. Возможно, что за кулисами действовало царское правительство.
Королевское правительство добилось своего. Загнанные в Плоешти потёмкинцы обратились к правительству с просьбой выдать им бесплатные паспорта и вспомоществование для переезда в другую страну.
Румынское правительство согласилось приобрести для потёмкинцев проездные билеты... до австрийской границы и выдать каждому по 50 франков.
На эти деньги можно было добраться только до Болгарии или Австро-Венгрии. Но болгарский царь Фердинанд выдавал потёмкинцев русскому царю, а в империи Габсбургов свирепствовала тогда безработица.
Среди русских эмигрантских колоний в Женеве, в Париже и других городах начался сбор денег в пользу потёмкинцев. Русские политические эмигранты сами находились тогда в бедственном положении. Но люди отдавали последние гроши, чтобы как-нибудь помочь потёмкинцам.
В Париж, где я тогда проживал, прибыли два высланных из Румынии потёмкинца. Фамилии их точно не помню. Кажется, это были Костенко и Солохин. Я направил их в Лондон с письмом к вдове знаменитого народовольца Кравчинского (Степняка)[53].
Мария Павловна Кравчинская обладала обширными знакомствами среди прогрессивных кругов Лондона. Она энергично взялась за сбор денег в пользу потёмкинцев. В короткое время ей удалось собрать триста фунтов стерлингов. По тому времени это была довольно значительная сумма. На эти деньги удалось выписать в Лондон и отправить в Америку ещё десять потёмкинцев с их семьями. Перед отъездом потёмкинцев лондонские рабочие устроили в их честь митинг, в котором приняли участие около десяти тысяч лондонцев.
Глава VIIДенисенко в Канаде
Денисенко в это время находился в Канаде. Приехал он сюда прямо из Швейцарии. Поселился сначала в Монреале. Здесь его застало письмо из Нью-Йорка.
«Ну чего застрял там? — писал ему Матюшенко. — Приезжай в Нью-Йорк, будем делать революцию».
В Нью-Йорке Денисенко работал вместе с Матюшенко на заводе швейных машин Зингер. Вскоре после отъезда Матюшенко в Париж Денисенко вместе с несколькими потёмкинцами переехал в город Бетлехем. У Денисенко возникла мысль основать потёмкинскую сельскохозяйственную коммуну в Канаде. Товарищи поддержали его. Накопив немного денег, «бетлехемские» потёмкинцы послали двух ходоков в Канаду. Близ Монреаля была ими куплена за пять тысяч долларов ферма в двести акров земли с хорошей постройкой, с лошадьми и сельскохозяйственными машинами. Малую часть денег потёмкинцы уплатили наличными, остальную сумму внёс за них банк. Коммунаров было семь человек (Бородин, Лычёв и др.).
Денисенко тотчас же написал в Румынию, чтобы ехали к нему потёмкинцы. Он уже знал об их плачевном положении и надеялся по приезде потёмкинцев прикупить ещё земли и устроить наконец на прочной основе их жизнь.
Увы, купленная в кредит земля оказалась довольно зыбкой основой. Банк безжалостно требовал уплаты в срок по выданным ссудам. Приходилось залезать в новые долги, уплачивая большие проценты. Началось обычное для малоимущих фермеров хождение по мукам. Долги росли, как снежный ком. Коммунары мужественно боролись. Для пополнения кассы коммуны часть их уходила на заработки в Монреаль. И всё же коммунарам удалось продержаться только год. Банк отобрал землю и инвентарь, а коммунарам пришлось разъехаться в поисках работы.
Денисенко не хотелось возвращаться в США, куда двинулось большинство коммунаров. Вместе с потёмкинцем Бородиным он подался в канадскую провинцию Саскачеван. Он знал, что в сельском хозяйстве там широко применялись машины. А там, где машины, нужны механики. Здесь и осел Денисенко, здесь и пропал его след.
После Октябрьской революции он прислал два письма своим русским друзьям. В одном из них он извещал о гибели Бородина, ноги которого попали в цилиндр молотилки.
В другом письме он писал, что его «корабль» застрял в Канаде. «Но машина ещё сильна, и мы в скором времени будем сниматься с якоря».
Неизвестно, что помешало Денисенко вернуться на родину. Возможно, что он погиб, как и многие другие потёмкинцы.
Глава VIIIКаторга
Всеобщая октябрьская забастовка 1905 года вырвала у царя «манифест 17 октября». Манифест этот провозгласил весьма куцую амнистию для политических заключённых. По манифесту значительному большинству революционных узников суждено было и дальше оставаться в темницах. Царь не дал им свободу, но их освободил народ.
С утра 18 октября к воротам российских тюрем стали стекаться толпы трудящихся. Они требовали освобождения всех политических заключённых. Тюремное начальство перепугалось. Царская полиция всегда терялась, когда народ проявлял свою волю и силу. Без малейшего сопротивления тюремщики выпускали на волю всех политических узников, независимо от того, попали они под манифест или нет.
Так случилось и в Москве. Администрация Бутырской тюрьмы освобождала заключённых по списку, составленному старостами тюрьмы. Освобождённых узников встречали восторженными криками и революционными песнями.
Этот радостный гул донёсся и до камер московской пересыльной тюрьмы. Там находились осуждённые на каторгу матросы-прутовцы. Их привезли сюда накануне. Заключенные не знали об их появлении в тюрьме. Староста политических заключённых не внёс их в свои списки. Администрация не сочла, конечно, нужным напомнить о них.
Матросы с замиранием сердца ждали своего освобождения. Внезапно гул стал стихать. Песни и крики доносились уже издалека. Всё стихло. В тюрьме наступила тишина кладбища. Рухнули надежды.
«О нас забыли», — с горечью думали матросы.
В ноябрьском выпуске 1905 года еженедельника «Право» появилось письмо заключённых прутовцев. Вот текст этого скорбного человеческого документа:
«Записка матросов, заключённых в московской тюрьме:
Товарищи! Мы, нижеподписавшиеся, бывшие матросы, находящиеся в настоящее время в московской центральной пересыльной тюрьме для следования в каторжные работы, слёзно просим вас, товарищи, и свободных граждан обновлённой России о нижеследующем:
Мы почти ежедневно читаем газету «Русское слово»; мы следили с тревожным чувством за теми волнениями русского общества, какие происходили в памятные для всех борцов за свободу дни октября месяца. Мы с радостью в сердце прочитали манифест от 17 октября с. г., дарующий полную свободу гражданам многострадальной нашей матушки-России. Но вместе с тем мы глубоко страд