— Бинни?
— Моя дорогая женушка.
— В Глостершире?
— Именно.
— И дети с ней?
— Они все, слава богу, в пансионах.
— А мне казалось, твоему младшему всего семь.
— Да. Он в подготовительной школе в Аскоте. Но на выходные приезжает домой.
— Ну и чудесно.
— По правде сказать, не все так чудесно. — Торквил нахмурился. — Его это немного расстраивает. Начал писать в постель. Никак не может справиться. Я твержу Бинни, что все это из-за дурацких приездов домой. Он, видите ли, не хочет возвращаться обратно. А я говорю, надо смириться.
Лоример бросил взгляд на часы.
— Ну, мне уже…
— А вот и она.
Лоример обернулся и увидел, как сквозь шумную толпу осторожно пробирается молодая девушка, лет двадцати с небольшим, в замшевом пальто, застегнутом до самой шеи. У нее были редкие соломенные волосы и густо накрашенные глаза. Кого-то она ему смутно напоминала.
— Лоример, это Ирина. Ирина — юный Лоример, мой коллега.
Лоример пожал ее слабую руку, стараясь не очень таращиться, но в то же время усиленно припоминая, где мог ее видеть. Ну конечно же: официантка из заведения «У Чолмондли».
— Ты не помнишь Лоримера?
— Кажется, нет. Как дела?
Торквил не ответил и отвернулся, чтобы заказать ей пива. Тогда Лоример напомнил девушке о том, где они виделись в первый раз, и задал из вежливости несколько вопросов. Оказалось, что Ирина — русская, а здесь занимается музыкой. Оказалось, что Торквил обещал ей как-то помочь с заявлением о разрешении на работу. Она приняла у Торквила предложенную сигарету и, прикуривая, низко наклонила голову. Выпустила дым в потолок и неловко отставила сигарету, в другой руке зажав бутылку пива. Лоример почувствовал, как меланхоличное настроение этой девушки передается ему. Потом она что-то произнесла, но ни Лоример, ни Торквил ее не расслышали.
— Что?
— Я говорю — здесь очень мило, — прокричала она. — А где тут дамская комната?
Она ушла искать уборную, и Торквил проводил ее взглядом, а потом ухмыльнулся Лоримеру и склонился к нему, неприятно приблизив рот к уху.
— Мне показалось, что я тогда за обедом слишком уж придирался к ней, — стал объяснять Торквил. — И вот, на следующий день я туда вернулся, чтобы извиниться, а потом предложил ей сходить вместе куда-нибудь выпить. Она флейтистка, кажется. Наверное, у нее такие крепкие, податливые губы.
— Она довольно мила. Есть в ней что-то очень грустное.
— Чушь! Слушай, Лоример, а ты не против теперь свалить, а? Думаю, я прилично поступил. Скажу, что тебя срочно вызвали.
— Да мне действительно пора.
Он с облегчением выбрался из бара, но Торквил снова нагнал его у выхода.
— Ах да, чуть не забыл, — сказал он. — Что ты делаешь в следующие выходные? Приезжай к нам пообедать в субботу, а останешься на ночь. И привози с собой клюшки для гольфа.
— Я не играю в гольф. И вообще, я…
— Я попрошу Биннз черкнуть тебе пару строк со всякими подробностями. Это недалеко, в Хертфорд-шире. — Торквил приятельски похлопал Лоримера по плечу и стал пробираться обратно к стойке бара. Там, выпутываясь из своего замшевого пальто, его уже ждала Ирина. В голубоватом освещении «Эль-Омбре-Гуапо» Лоример разглядел ее бледные руки и бледные плечи, белые как соль.
Глава шестая
В ту ночь Лоример спал плохо — даже по собственным заниженным меркам. Алан заверил его, что в институте никого, кроме него, нет, а обычно такие заверения помогали. Следуя Алановым наставлениям, Лоример долго пытался сосредоточиться на сложной и богатой событиями жизни Жерара де Нерваля, однако мозг упрямо отказывался повиноваться, и мысли лихорадочно перескакивали с образа Флавии Малинверно на предстоящие переговоры с «Гейл-Арлекином». Он вновь усилием воли обращался мыслями к несчастному, измученному Жерару и его безнадежной любви к актрисе Дженни Колон. Однажды, морозной зимней ночью — 25 января 1855 года — де Нерваль повесился. О фактах подобного рода в биографиях читаешь довольно хладнокровно — если сам никогда собственными глазами не видел висельника. Мистер Дьюпри, Жерар де Нерваль. Рю де ла Вьей Лантерн — там он повесился, наверное, на какой-то решетке… Дженни Колон порвала с Нервалем и вышла за флейтиста. Ирина — тоже флейтистка… Совпадения это или знамения? Тонкие параллели… Существует фотография Нерваля (работы Надара[12]), снятая незадолго до его смерти: никогда не видел более изможденного, опустошенного лица… Visage burine[13] — сказали бы французы, — на нем высечена история горя и моральных страданий длиной в целую жизнь… Должно быть, где-то здесь Лоример все-таки уснул, потому что ему привиделся сон — сон про Флавию и Ринтаула. Оказывается, это Ринтаул, взъерошенный и угрюмый, ждал ее в своем шикарном доме с мощеным двором, Ринтаул мчался в объятия Флавии…
Лоример пробудился и старательно описал увиденное в дневнике сновидений, лежавшем у него в изголовье. Потом он опять ненадолго забылся и задремал, но его ум то и дело вновь возвращался к прагматичным деталям работы — например, нужно ли потратить побольше времени на прощупывание «Гейл-Арлекина» или можно смело вступать в игру и импровизировать. Примерно в 4.30 Лоример заварил себе крепкого чаю — два пакетика на чашку, подержал три минуты, — а потом непонятно как проспал целый час без сновидений.
— Только одно сновидение, — сказал наутро Алан, не скрывая разочарования.
— У меня сейчас в голове столько всего вертится, — запротестовал Лоример. — Скажи еще спасибо, что я вообще уснул, что хоть что-то вышло. Боже мой.
— Этот малый, — Алан заглянул в дневник снов, — Ринтаул, — ты его недолюбливаешь?
— Пожалуй, это он меня недолюбливает. Угрожал разделаться со мной.
— Любопытно. А разве ты не мог убрать его из сна, устранить эту фигуру возмездия?
— Это же не было прозрачное сновидение, Алан.
— А что за девушка? Ты с ней знаком?
— Я видел ее в такси. Она снималась в рекламе для телевидения. Я разузнал ее имя.
— А ты не мог сексуально вторгнуться в этот сон?
— Я же говорю тебе, Алан, это не было прозрачное сновидение! Вот уж чего я хотел бы меньше всего — это увидеть Кеннета Ринтаула в объятиях этой девушки, Флавии Малинверно.
— Вот черт! Черт всех подери! Какие многообещающие элементы, Лоример! В следующий раз сосредоточься на них.
— Я изо всех сил пытался думать о Нервале, как ты велел.
— В следующий раз можешь оставить своего Нерваля на скамейке в метро. Я хочу, чтобы в следующий раз ты фантазировал об этой девушке. Пусть это будут безудержные сексуальные фантазии, сколь угодно извращенные. Ты сегодня ночью сможешь прийти?
Лоример ответил, что нет. Он уже начинал сомневаться в этой Алановой программе прозрачных сновидений. Поначалу-то все выглядело весьма заманчиво, но теперь казалось, что никакой пользы нет и не будет. У чутко спящих, уверял Алан, бывает на 50 % больше прозрачных сновидений, чем у обычных людей, а еще он утверждал, что в механизме прозрачных сновидений — то есть в том способе, которым сновидец контролирует их и на них влияет, — как раз и скрыта разгадка нарушений его сна. Но в этом месте его теория становилась несколько туманной, звенья в цепи причинности размыкались, и Лоример переставал понимать, о чем Алан толкует, — уж слишком непонятным был его жаргон. А что раздражало больше всего — после шести недель участия в программе института Лоримеру стало совершенно ясно, что доктора Алана Кенбарри куда больше интересовала сновидческая часть исследований, а отнюдь не целительный результат.
— Тебе же на самом деле наплевать — сплю я когда-нибудь нормально или нет? — обвинял его Лоример.
— Глупости, — энергично возражал Алан. — Если в конце концов ты не будешь спать нормально, то моя работа бессмысленна: в этом-то вся соль.
Это оптимистичное заверение приободрило Лоримера, и, проходя вместе с Аланом через институтское здание, он даже воспрял духом. В коридорах мыли и начищали полы, и воздух сотрясался от жалобного гула включенных машин. Доносился и свежий запах общепита из какой-то столовой или буфета; возле вращающихся дверей уже безмолвно собрались первые заспанные длинноволосые студенты, потягивавшие сладкую колу из своих двухлитровых бутылок и терпеливо крутившие в пальцах тонкие сигареты.
— Откуда же у тебя такая уверенность, Алан, что все это сработает? — спросил Лоример: к нему снова вернулся скептицизм. — Я-то в этом не уверен, совсем не уверен.
— Я вижу знаки, — загадочно ответил тот. — Ты мой лучший пациент из чутко спящих, Лоример. Семь добротных прозрачных сновидений за пять недель.
— За шесть.
— Уже шесть недель прошло? Не расстраивай меня, сынок. Не бросай меня на полном ходу.
— Да, но я…
— Как только я выясню спусковые механизмы твоих прозрачных сновидений, ты будешь хохотать. Врачу, исцелися сам, — вроде того. — Алан улыбнулся. — Возвращайся поскорее, мы на пороге великих открытий, дитя мое. Прислушайся к моим словам.
Было какое-то неестественно хмурое утро — казалось, тяжелые облака уселись прямо над крышами ближайших домов, всего футах в пятидесяти, и никуда не собирались двигаться. Облака эти не сулили ни снега, ни дождя, но дневной свет — необычайно тусклый для этого часа, будто вымученный и блеклый — окутывал все вокруг своей серостью. Может, я страдаю от «бессолницы», или как там это называется — синдром сезонной нехватки солнечного света, подумал Лоример, забираясь в машину. Может, стоит посидеть часок перед мощной кварцевой лампой — так вроде бы поступают скандинавы, чтобы сбросить оцепенение зимней спячки, и поток ультрафиолета разгоняет всю их зимнюю мерехлюндию?.. Хорошо еще, что дождь не идет.
Возвращаясь к себе в Пимлико — вверх по Черч-стрит и Крик-роуд, затем через реку по мосту Тауэр-Бридж, далее по Лоуэр-Темз-стрит, через Парламент-сквер до Воксхолл-Бридж-роуд, — Лоример снова задумался о том, насколько заслуживает доверия и имеет смысл Аланова программа. Правда, все было солидно, если не сказать внушительно, обставлено: лаборатория сна и контрольные машины были оплачены неким исследовательским фондом при Министерстве образования; у Алана имелись два ассистента-аспиранта, которые собирали и обрабатывали данные; вдобавок у него был подписан договор с университетским издательством на написание книги —