— Остается одно, товарищи, — сказал я. — Действовать артиллерийским способом, то есть бить его из орудия.
Все взглянули на нашего артиллериста Малюгу. Старик за все время разговора не вымолвил ни слова. Он стоял поодаль и, хмурясь, теребил бороду. Глаза его перебегали с одного на другого.
— Ишь нахохлился, что индюк, — шепнул мне матрос. — Промазал по бронепоезду и еще злится… — Федорчук поплевал на пальцы и опять принялся сучить свои жгуты.
А бойцы, уже забыв про Малюгу, обсуждали какой-то новый проект, на этот раз предложенный Панкратовым. Я послушал — нет, все не то. Бронированного врага мы сможем разгромить только артиллерией. Но как? Откровенно говоря, разочаровала меня наша гаубица… У Богуша пушки в башнях как вокруг пальца вертятся: вперед, назад, по бортам, куда хочешь — на 360 градусов дают они огонь! А ты с гаубицей выезжаешь — как со слоном в клетке: чуть повернешь ее вбок, и уже стоп, стена, дальше некуда. Пятнадцать градусов в одну сторону да пятнадцать в другую — 30 градусов, вот и весь угол обстрела! 360 и 30 это же разница! Ему и самое крутое закругление нипочем, а ты для боя прямой путь выискивай. Вот тут и призадумаешься над силой оружия: выходит, что трехдюймовка бывает и посильнее шестидюймовой гаубицы…
«Конечно, — раздумывал я, обкручивая паклей колобашки. — Чего проще: вызвать деповца с зубилами, да и обкорнать хвост у гаубицы, чтобы не задевал о стенки. Да ведь дело опасное, это же не дрова рубить… Тут инженеры нужны, завод: мало обкорнать, надо орудие с расчетом на тумбу поставить…»
Я взял с земли новую колобашку и протянул руку к матросу за жгутом… Гляжу, а матрос уже лицом к лицу с Малюгой сошелся… Из-под самой руки выскочил!
Матрос, оглядев всех, вздохнул и печально опустил глаза.
— Да, братишка… Как тут ни суди, как ни ряди с проектами, а уж такого случая ударить Богуша нам не будет… На десять-то столбов он уже не подойдет. Пропуделял наш уважаемый товарищ наводчик, а мы теперь колобашки ставь, и дальше будем ставить… Как это говорится — разделение труда!
Все прыснули со смеху и уставились на Малюгу.
Дело запахло ссорой. Я, отбросив колобашку, вскочил, чтобы стать между матросом и Малюгой. Но было уже поздно…
Малюга побледнел и с перекошенным лицом ринулся на матроса. Матрос увильнул от него, и тот проскочил мимо. С руганью, размахивая кулаками, старик побежал прочь…
— Федорчук! Еще только раз — и я тебя отчислю с поезда… Марш, сию же минуту привести ко мне Малюгу!
Матрос постоял, разглядывая носок сапога, и поплелся искать каменотеса.
Но не тут-то было. Малюга не показывался весь день. А к вечеру явился, подкараулил в темноте племянника и давай его бить — так, ни за что ни про что! На крики сбежались бойцы, схватили драчуна и привели его ко мне. Гляжу — человек на себя не похож: борода взлохмачена, весь дрожит, глаза страшные.
— Ты это что, кулакам волю давать? — крикнул я. — Забыл, где находишься? Под арест!
Я приказал свести его в комендатуру штаба.
«Надо будет начпобригу доложить, — подумал я, — нехорошо получилось…»
Наутро я выпустил Малюгу из-под ареста; он опять стал к орудию, и потянулись дни, похожие один на другой: выезжали на позицию, стреляли. Иной раз гонялись за Богушем, и он за нами гонялся…
Малюга при одном виде вражеского бронепоезда приходил в исступление. Все видели — он был сам не свой. Старик только о том и думал, как бы влепить ответный снаряд в Богуша.
Я ждал со дня на день приказа из штаба, но не оперативного оперативные приказы мы имели на каждый день, — а «по личному составу».
Начальник политотдела Иван Лаврентьич недавно пробрал меня с песком. «Партизанской артелью на поезде живете, а не воинской частью, — сказал он. Где у тебя воинские должности, кто заместитель командира, кто начальник орудия, кто начальник пулеметов? Почему до сих пор не утверждены приказом? Как же ты можешь с них спрашивать службу, если они и не командиры у тебя, и не бойцы, а так, серединка наполовинку?…»
Иван Лаврентьич, покричав для острастки, перешел на дружеский тон и сказал, что, пока люди не стоят на твердых должностях, не добиться мне дисциплины. Добрый час он меня так пробирал, а потом велел представить комбригу список кандидатов на командные должности. И вот я ждал приказа.
Наконец приказ вышел. Я получил его в пакете с нарочным. Поперек пакета стояла крупная надпись: «Прочесть перед строем. Теслер».
Не без волнения я выстроил команду. «Утверждены мои кандидаты или?… Может быть, тут совсем другие имена?…» Скомандовав «смирно!», я распечатал приказ и быстро пробежал его глазами с начала до конца. «Федорчук… есть фамилия… Малюга есть… Панкратов… Все в порядке!» Я вздохнул с облегчением и стал читать вслух:
— "Тысяча девятьсот девятнадцатого года, августа… Жмеринка… Штаб энской бригады… Приказ по личному составу… Нижепоименованные военнослужащие поезда тяжелой артиллерии назначаются на должности:
Федорчук Матвей Иванович — на должность начальника боевого питания поезда, он же заместителем командира поезда;
Малюга Иона Ионович — на должность начальника орудия;
Панкратов Евстигней Григорьевич — политкомом поезда, с сохранением за ним должности начальника пулеметного вагона…"
К приказу были приложены выписки, и, читая приказ, я по очереди подзывал к себе каждого из новых начальников.
— Это что же, вроде как ты меня в оглобли вводишь? — шепнул матрос, осторожно принимая от меня бумагу с печатью.
— Поздравляю, товарищ Федорчук, с высокой должностью командира Красной Армии!
Матрос вытянулся, взял под козырек, и я видел, как блеснули искорки радости в его глазах.
Вторым подошел ко мне Малюга. Каменотес был в полном смущении: то арест, а то в начальники!… «Эх, старина, — подумал я, отправляя его с выпиской из приказа на место, — придавила тебя солдатчина времен японской войны, на всю жизнь застрял бы ты на тупой муштре… А тут, брат, с тряпкой годики ходить не приходится: можешь дело вести — становись в начальники…»
Третий наш начальник и политрук Панкратов принял свое назначение с достоинством, словно иначе и быть не могло, и, деловито засунув бумагу за обшлаг, четким шагом вернулся в строй.
В приказе штаба были и другие назначения. Нам дали в команду запасного машиниста, а Федор Федорович был утвержден главным машинистом. Дали трех красноармейцев с полевой батареи — правильного (на место Федорчука), ящичного — раскрывать ящики со снарядами — и одного бойца в запас, на случай ранения кого-нибудь из основной команды.
Правда, к гаубице красноармейцы становились в первый раз, но все-таки это были артиллеристы. И Малюга, гордый своим новым положением начальника, взялся живо приспособить их к делу.
Весь этот день в команде чувствовалось приподнятое, торжественное настроение. И бойцы, а в особенности новые начальники, старались перещеголять один другого в дисциплине, четком выполнении приказаний и даже разговаривать между собой стали более строго и деловито.
Степенно посидели, покурили, и вдруг — словно вихрь налетел — все наперегонки бросились чистить оружие. Бойцы расхватали винтовки. Малюга, нацепив мешок вместо фартука, засуетился у орудия. Панкратов юркнул в свой вагон к пулеметам.
Матрос поглядел, поглядел — надо должность исполнять! — и побежал, позвякивая банками, на склад за ружейным маслом и «фроловином».
А я ходил от вагона к вагону, поглядывал на воспрянувших людей и твердил про себя: «Вот она, регулярная красноармейская часть… Рождается регулярная! А имя-то какое у нас знатное — поезд тяжелой артиллерии!»
Глава десятая
Неожиданно нашим войскам пришлось оставить Жмеринку.
В боях с превосходящими силами врага бригада была обескровлена. Чтобы восстановить ее боеспособность, требовалось пополнение обученными в тылу красноармейцами — стрелками, артиллеристами, кавалеристами. На запрос Теслера высший штаб ответил: «Резервов для вас нет. Обходитесь своими силами».
Тут же стало известно, что все резервы теперь пошли на юг страны. Там бежавшие от Советской власти царские офицеры, генералы, помещики с деньгами и тысячи и тысячи зажиточных казаков поднялись под трехцветным царским знаменем против Республики рабочих и крестьян.
С Дона широким фронтом, захватывая и Украину, повел белогвардейские казачьи и офицерские армии Деникин.
Было ясно: империалисты открыли новый поход против Советской Республики. Штаб похода по-прежнему: Париж — Вашингтон — Лондон.
Наступили грозные, тревожные дни…
Проникая все дальше и дальше в глубь нашей территории, враги — одни с юга, другие с запада — сдавливали фланги Красной Армии на Украине и наконец принудили ее к общему отступлению.
Получила приказ об отходе и наша бригада. Но петлюровцы успели уже прорвать фронт и вышли нам в тыл, на самую Винницу, — это верст пятьдесят позади Жмеринки. Они перерезали железную дорогу Жмеринка — Киев, и вся наша бригада попала в «мешок».
Мне с бронепоездом выпала задача эвакуировать станцию.
За время, пока мы стояли в Жмеринке, здесь накопилось множество эшелонов. Были тут и продовольственные эшелоны — с хлебом, мукой, сахаром, махоркой, и санитарные — поезда-прачечные, поезда-бани, и лазареты на колесах, с больными и ранеными красноармейцами, и всякие иные составы, в том числе и порожние. Около семисот вагонов надо было вывести из Жмеринки, и поручили это моему бронепоезду.
Тут меня сразу обступили начальники эшелонов; все кричали и требовали, чтобы им подали паровозы. Чудаки, они не понимали того, что первый же поезд, который самостоятельно отправится в тыл, неизбежно попадет в лапы петлюровцам. Пришлось мне прочесть этим нетерпеливым товарищам небольшую лекцию. «Не паниковать, — сказал я в заключение, — ждать моего приказа» — и объявил каждому начальнику его номер по плану эвакуации. Этот план разработал комбриг, но предупредил меня, что раньше всего следует водворить на станции строжайшую дисциплину, — иначе и план делу не поможет, добро останется врагу.