Сближение и наступление ночью происходит обычно в полной тишине. Когда глаз не видит, слух обостряется, поэтому соблюдению тишины следует уделять самое пристальное внимание. Секретность — твой шанс. Команда двигается в колонне по два или три танка в одну линию на сокращенных интервалах. Для подравнивания и ориентировки делают короткие остановки. В отделениях назначаются замыкающие — лучшие бойцы. Для непосредственного охранения вперед высылались дозорные. Для связи с ними и соседями устанавливаются условные сигналы. И так далее — бесконечно …
Малярийкин встряхнул сонной головой.
Гойгу рассказывал о ночном бое много и со знанием дела. Вот только слишком много, пожалуй. Малярийкин не успевал запоминать. Выделить из всего этого потока информации рациональные зёрна, применимые к конкретной боевой ситуации, было очень сложно.
К тому же хотелось спать. Мозг просто отказывался работать. Усилием воли и энергетиком и вспышкой адреналина в случае опасности боя, Малярийкин мог заставиться себя бодрствовать, не закрывать слипающиеся глаза, вести танк, наводить орудие, стрелять и отдавать приказы подчинённым. Но вот мыслить творчески, вернуть хотя бы на пару минут ту ясность ума, что бывает свойственна человеку после отдыха и глубокого сна, — заставить уже не могло ничто.
Маляр понимал одно: противник был явно ошеломлен неожиданным поражением в ловушке между лесных массивов. То ли шапроновцы были сильно расстроены случившимся, то ли у них просто не было времени оставлять заслоны, но отряд Малерийкина без потерь и событий прошёл в направлении 134й не менее десяти километров от места последней схватки. Ни с флангов, ни с фронта враг себя не проявлял. Более того, за всю дорогу колонна Малярийкина ни разу не встретила даже противотанковых мин. А уж поставить мину для опытных танкистов Шапронова было делом пары секунд. Про засады и заставы не стоило даже говорить. Всё это обещало Малярийкину неплохие шансы на ночной бой. Противник — явно паниковал.
Тем временем, помянутая ночь сгущалась больше и больше с каждой минутой.
К двадцати трём часам ночь сгустилась настолько, что без ноктовизора, невооруженным взглядом увидеть было ничего просто невозможно. Малерийкин приказал экипажам двигаться в колонне более плотно, с меньшими интервалами. И без того незначительную скорость продвижения пришлось сбавить ещё больше. Танки ползли с выключенными фарами. Чтобы хоть как-то контролировать окружающее пространство Малярийкин назначил ответственных за секторы наблюдения. Каждый экипаж, учитывая сложный рельеф местности и смешанный растительный покров (кустарник, высокая трава, лесные массивы, рощи), а также, разумеется, ночные условия, должен был вести круговое наблюдение и быть готовым в любой момент открыть огонь по противнику. Свой танк Малерийкин поставил во главе колонны, четвёртым по счёту, сразу за авангардным взводом. Уже привычно. Как всегда.
Вскоре заморосил дождь. И без того плохая видимость ещё больше ухудшилась. К удивлению Малерийкина дорога ближе к высоте 134 оказалась сильно разбитой. Стали появляться воронки. Старые. Возможно от прошлых боёв. Это было интересно. Быть может, Шапронов уже вёл на этой позиции оборонительный бой когда-то? Возможно. Воронки, однако, затрудняли машинам движение. Скорость по изуродованной трассе уменьшилась до минимума. Малерийкин приказал экипажам закрыть люки на башнях и все люки корпуса. Включить приборы ночного видения и ориентироваться по ним. По подозрительным местам на опушках леса и вдоль дороги головной взвод неоднократно открывал огонь. Таковы были меры предосторожности. Они ещё больше задерживали колонну. Стало понятно, что Шапронова им при всем желании не догнать. Шапронов тупо двигался первым. А значит — двигался быстрее, без оглядки на возможные засады, заставы, мины и ловушки. Обозлившись на невезение, Малярийкин дал приказ ускориться. Было уже совершенно очевидно, что в подобных условиях никто не станет отвлекаться на установку мин или постановку каких-то иных пассивных препятствий. Шапронов явно спешил к своему передовому отряду Хорнетов и Хантеров, обогнавших обе колонны ещё в обед и первыми прибывших на заветную высотку. Ни на что более он внимания не обращал. Как и люди Малярийкина, бойцы Шапронова устали. Машины пёрли на последнем издыхании, почти каждая (как и в отряде Малярийкина) наверняка имела те или иные повреждения.
По радио Малярийкин то и дело слышал резкий голос Гойгу, который давал распоряжения относительно движения танковой массы в походном ордере. В отличие от быстроходного отряда Малерийкина (его Мамонт был, возможно, самой тихоходной машиной в группе), корпуса у Гойгу были собраны разные и средняя скорость его колонн равнялась скорости самого медленного танка группы. Гойгу, кстати, из-за многочисленности своего отряда двигался тремя колоннами. Не по шоссе, а через луга и поля. Это также сказывалось на темпе. Колонны Гойгу шли сначала параллельно, но потом — всё с большим интервалом одна от другой. Команды, отдаваемые старшим старшиной, это взаимное расположение регулировали: правофланговому взводу ускорить продвижение, а левофланговому — держать больший интервал. И так далее.
Судя по отдельным фразам, вопросам Гойгу и ответам его командиров, их отряд также видел колонну Малярийкина и отмечал всё, с ней произошедшее.
Вскоре, Малярийкин услышал в аппарате громкой связи свой позывной. Гойгу считался младше по статусу в игровой команде, но требовал доложить обстановку. Слушал внимательно, задавал вопросы. Под конец спросил:
— Как ты, сынок?
— Ничего. Как вам последний бой?
Гойгу усмехнулся в микрофон.
— Ничего. Надеюсь, ты не слишком гордишься, что надрал Шапронову задницу. Это всего лишь эпизод.
— Я понимаю.
— Ты быстро думаешь и быстро принимаешь решения, сынок. Это хорошо. Но торопишься. Это плохо. Иногда над решением стоит подумать чуть дольше, чем тебе хочется. Просто остановиться. Не мельтешить. Скорость — ещё не всё, поверь мне.
— О чем вы, товарищ старший старшина?
— Да подождал бы ты меня, сынок. Вместе и веселее.
— Никак нет. Чем дольше будем ждать, тем больше форы дадим Шапронову. Больше времени на подготовку и укрепление оборонительной позиции на высоте 134. Больше жертв, больше крови, тяжелее будет выбивать. Я подойду, хотя бы свяжу его боем до вашего прихода … Кстати, Вы ведь поняли, что он шпарит к 134й?
— Понял, конечно. Более того, я скажу тебе ещё одну вещь. Ты ведь понял, что Шапронов в этой локации играет не в первый раз?
— Догадался.
— Молодец.
— И что это нам даёт?
— Нам ничего. Но это даёт кое-что ему. Шапронову. А тебе одну мысль. Не спеши!
— Ладно, — Малярийкин был убежден в своей правоте, а потому проявлял упрямство. — Я всё понял про осторожность и торопливость. Однако ждать вас всё равно не буду. У вас в колонне средняя скорость ниже моей в два раза. К тому же вы отстаёте от нас почти на три часа. Мои вымотались сильно, если они сейчас остановятся, то просто уснут. А до утра эту катавасию лучше не растягивать. У Шапронова машин то — с гулькин нос осталось. Найти и добить!
— Решай.
Не став спорить, Гойгу отключился.
Получив, таким образом, то ли одобрение, то ли осуждение от наставника, Малярийкин приказал ещё больше ускорить темп. Шапронов, вероятно, удирал с такой скоростью, что не отвлекался ни на что вообще. Ближе к полуночи впечатление буквального „бегства“ прославленного чемпиона усилилось ещё больше. Шапронов — стал откровенно бросать своих.
Около 24.00, когда отряд находился уже в пятнадцати — шестнадцати километрах от 134й высотки, Малерийкин увидел два вражеских слабовооружённых танка идущие навстречу (или просто стоящих на дороге) с включёнными подфарниками. Это уже наводило мысль о безумии.
— Вижу два танка! — доложили с головной машины авангарда. Но Малярийкин сквозь оптику видел и сам.
— Снимайте! — приказал он.
Грохнув дуплетом, головная машина выбила оба вражеских танка почти в упор.
Бац! Бац!
Обе коробки вспыхнули.
„С ума сошли, что ли? — подумал Малярийкин. — Кто же двигается ночью в условиях возможного боестолкновения с включёнными подфарниками, да ещё прожекторами?“
В этот момент он обратил внимание, что подфарники не погасли. Во-первых, судя по высоте от дороги, они находились под нижним краем корпуса, где-то на уровне бульдозерного щита — огонь на крышке корпуса танка, соответственно, их не повредил. А во-вторых, они, очевидно, имели автономный источник питания вроде отдельного аккумулятора, спрятанного под бронёй и независимого от батарей самой бронированной машины. Но главное, это были не просто подфарники. Это были именно мощные уличные прожектора. Которые на машины — не ставят …
— Мать вашу!!! — заорал что есть мочи Маляр в микрофон громкой связи. — С дороги, сука!!! Боевая готовность!!! Увеличить интервал между коробками!!!
В то же мгновение ушах громогласно рявкнуло. Малярийкина бросило вперёд и ударило головой об один из мониторов. Ни голова, ни плазма не пострадали. Однако эффект был что надо. Сон сняло как рукой.
Погоня, которая преследовала Шапронова вот уже восьмой час подряд, порядком трепала нервы. Маляр, этот молодой сосунок, оказался упорным осликом. Давил грамотно, наседая на плечи, тревожа дозорами, выставляя заставы. То есть, всячески проявляя инициативу. Возможно, лет двадцать назад это произвело бы на Шапронова впечатление. Но не сейчас.
Для победы в большой локации кроме инициативы и энтузиазма требовалось кое-что ещё. Даже не опыт, наверное. Просто чутьё. Звериное чутьё, накопленное годами практики, возрастом и старыми ранами, полученными на сотнях локаций по всей Матушке-Сибири.
Эти раны, каждая из которых оставляла рубец не только на теле, но, главное, на извилинах мозга, были сами по себе энциклопедией. Никаким лекциями и статистикой их было не заменить.
Малярийкин был отчасти прав — у Шапронова оставалось мало машин, мало людей, техника была истерзана, люди вымотаны. Никого из своих проверенных бойцов, после двух поражений подряд, ночью, после боя и погони, которые без перерыва длились почти сутки, Шапронов не поставил бы на дороге умирать, чтобы прикрыть поспешный отход (читай — бегство) основной колонны. Никого, кроме одного человека.