Может быть, я устал и несколько пал духом в тот вечер, но мне показалось, что целеустремленности, единства и согласованности у человеческого общества не больше, чем у сессии Всеаркадийского Совета.
Однако следующее утро преподнесло сюрприз. Я помогал аморфу приладить кусок обшивки к одному из поплавков, сгибая лист, пока аморф закручивал винты, когда над моей головой раздался голос Эзры Блейка.
— Эй, Монкриф, — позвал он. — У меня есть для тебя работа.
— Да? — ответил я, никак не ожидая его: со времени регаты мы не разговаривали. — Я как раз сейчас очень занят.
Он проигнорировал мое замечание.
— Это скиттер Пола. Водозаборник поврежден.
— Вот к чему приводит езда по грязи.
— Не думай, что я ему не говорил.
Мы прошли вниз по причалу, и я осмотрел катерок. Пол поставил его на кирпичи и стоял рядом со смущенным видом.
— Ремонт займет не меньше двух часов, — сказал я. — Вы можете подождать до завтра?
— Два часа, — задумчиво пробормотал Эзра Блейк. — Это около шести дюжин яиц по расценкам Организации. Вот что. Ты можешь получать бесплатные яйца и молоко в течение недели. Идет?
— Я не пью молоко, — озадаченно протянул я. — А что случилось с твоей карточкой? У тебя перерасход?
— Перерасход? У меня? — Он покраснел от гнева. — Дьявол! Монкриф, ты что, принимаешь меня за какого-нибудь батрака?
— Послушай, как-то странно, что ты пытаешься расплатиться яйцами.
Эзра посмотрел на меня.
— Ну, конечно. Ты же не был на собрании. Как я не сообразил! В общем, Монкриф, у нас в Риверсайде новая система расчетов. Никто не пользуется карточкой без необходимости. На черта Организации все про нас знать?
— Ты хочешь сказать, что мы докатились до бартера?
— Вот-вот. Это предложила миссис Эрншоу — у нашей старушки мозгов хватает. Раз уж мы все платим по одной и той же идиотской шкале и все товары и услуги оцениваются в стандартных рабочих часах, мы решили, что нашей денежной единицей будет стандартный час, понимаешь? Это первый шаг к независимости, Монкриф.
Мы договорились о цене, и он ушел довольный. Но меня этот случай встревожил. Никакой это, по-моему, не шаг к независимости. Я воспринимал бартерную систему как откат назад.
Дни складывались в недели, и «Аркадянин Монкриф» начал приобретать свои очертания. Поначалу смотреть было особенно не на что, и несколько случайных зевак — которые всегда имелись из-за нехватки в Риверсайде рабочих мест — открыто над нами насмехались. Два узких поплавка и вправду не производили впечатления судна для кругосветного плавания. Они выглядели просто жалко рядом с массивным корпусом «Арктура» — траулера Перса Уолтерса, стоящего рядом.
Однако мы соединили поплавки солидными поперечными балками, а вскоре уже строили просторную каюту. «Аркадянин Монкриф» начал напоминать судно. Однажды утром Мортимор Баркер привез съемочную группу, и они отсняли материал в стиле непотопляемого оптимизма, для чего Стренг героически позировал в недостроенной рубке.
Впоследствии Стренг заявил:
— Эти поперечные балки мне не нравятся.
Мы втиснулись в каюту, и он проверил качество работ — с недавних пор он завел такую привычку, весьма неприятную. Я открыл водонепроницаемый люк, который пел в крошечную носовую каюту, приспособленную для отдыха, и осмотрел поперечную балку. Массивная балка проходила под передней переборкой и была сделана из привозной твердой древесины.
— По-моему, отличные балки, — кратко резюмировал я.
— Но они примут на себя всю нагрузку от волн, — объявил Стренг. — Этот катамаран ни черта не скрепляет, кроме них. Сделай их многослойными.
— Как-то уже поздновато, Ральф, — негромко заметил я.
— Знаешь что? — прогремел он, и мне сразу стало тесно в одной каюте с этим верзилой. — На кон, черт побери, поставлена моя жизнь. Ты установишь многослойные поперечные балки или ищи другого капитана. Я не намерен плыть вокруг света на развалюхе.
Понятно, он нервничал. Понятно, что он нервничал больше любого из нас. Но его претензии могли задержать нас не на один день и выбить из графика.
Однако Ральф уперся. В конце концов я пожал плечами и велел бригадиру начать разборку кабины.
В результате нам пришлось увеличить темп, и я начал терять счет дням. Несколько раз в день являлась Сюзанна и подвергала меня принудительному кормлению кофе и белковыми фрикадельками — у меня развилось извращенное пристрастие к этим долгожующимся комочкам, закупленным в качестве долговременного запаса для Стренга.
Сюзанна рассказывала мне о продолжающемся конфликте между Риверсайдом и Организацией.
— Я начинаю беспокоиться, Кев, — сказала она однажды. — Уже были случаи вандализма.
— Например? — рассеянно спросил я, работая с электрической отверткой.
— Например, зверские изнасилования прекрасных невинных блондинок по имени Сюзанна.
— Ай-ай-ай, — кажется, пробормотал я набитым латунными шурупами ртом. Потом смысл ее слов просочился в мой заполненный фока-штагами, кильсонами и спинакерами мозг. — Что? — вскричал я, чуть не проглотив шуруп.
— Например, в автомобиле Синклера Синглтона заткнули выходные воздушные отверстия, а еще глушили частоту дистанционного управления бронтомехами, ехидно ответила Сюзанна. — Ты что, Монкриф, оглох?
— А известно, кто так развлекается?
— Организации — нет, а в поселке, конечно, все знают. Опять эти, как их, Свободолюбивые граждане.
После таких разговоров я стал на всякий случай выставлять по ночам сторожа. Спонсором проекта выступала Организация, и мне уже приходилось слышать ворчание в свой адрес, так что можно было всего ожидать.
Мы практически ничего не знали о том, что творится в других районах. Как высказался однажды вечером Стренг, когда телегазета находится в руках Организации, а личные поездки стали редки из-за уменьшения доходов, в мире может происходить все что угодно.
— Впрочем, — добавил он, — какого черта нам переживать из-за вещей, на которые мы все равно не можем повлиять? Вся эта мура из телегазеты, всякие новости с другого края Сектора — они не имеют никакого смысла. Они меня не касаются. Важно только то, что влияет на мои решения, и те новости, которые касаются лично меня. Если новость не попадает в эту категорию, я просто не желаю о ней знать.
В тот раз с нами был его преподобие.
— Ральф, — сказал он, — ты ужасный эгоист. Неужели ты, например, не чувствуешь сожаления, услышав о катастрофе космического корабля?
Стренг улыбнулся.
— Какое еще сожаление? Погибшие не имеют ко мне никакого отношения. Вообще, какова цель подобных передач? Огорчить меня? Если так, то, спасибо, не надо. С какой стати средства массовой информации будут диктовать, что я должен чувствовать! Да, Энрико, я эгоист. Но разве плохо, что я беспокоюсь о себе? Мы все это делаем.
— Но лишь ты признаешь это, — улыбнулся Бателли, цитируя одно из высказываний Стренга.
В этой дискуссии вновь мелькнул старый Ральф Стренг, которого мы знали и к которому привыкли. Но он беспокоил меня все больше и больше.
Он повадился приходить в мастерскую, горя желанием помочь, хотя в основном мешал. Чтобы заставить его сидеть спокойно, мы находили какие-нибудь мелкие поручения, на которые он тратил не один час, стремясь все довести до совершенства. Он снимал рубашку и терпеливо шлифовал руль, стараясь достичь идеальной закругленности и гладкости, которые удовлетворили бы в нем некоего внутреннего художника. Обычно гидродинамическая эффективность получаемой формы никого не волновала; она не была решающим фактором.
Но только не для Стренга.
Большой скандал разразился, если не ошибаюсь, в четверг.
— Послушай, Монкриф, мы ни за что не закончим этот идиотский катамаран к сроку! — выкрикнул он, сжимая в руке измочаленную наждачную бумагу. Пот ручьями стекал по его грязному лицу.
— Убирайся отсюда к черту, — огрызнулся я, — и не действуй мне на нервы. Постройка катамарана — не твоя забота.
Он продолжал нарочито спокойно:
— Я все равно собирался сказать тебе, Монкриф, так скажу сейчас. Я всерьез недоволен катамараном. Во-первых, запланированная тобой парусная площадь слишком велика. Я рискую опрокинуться. Нужно или уменьшить ее, или расставить пошире поплавки. Объясни мне, как, по-твоему, я смогу вернуть его в нормальное положение, если он действительно перевернется?
— Побойся Бога, Ральф, ты же знаешь, как ведут себя катамараны. Если они опрокидываются, их уже не поднимешь. Тут ни ты, ни я ничего не сможем поделать.
— И ты так спокойно об этом говоришь? О том, что я обречен из-за выбранной тобой конструкции?
— Когда ты соглашался, ты знал, что поплывешь на катамаране. Постарайся уж как-нибудь не опрокидывать его, только и всего.
— Я хочу, чтобы ты установил на топе мачты антигравитационное устройство, Монкриф. Тогда, если он кувырнется, я смогу поднять его.
— Но мачта уже готова! Для того чтобы она могла нести дополнительную нагрузку, нужно делать новую мачту. Придется перепроектировать всю оснастку! Мы потеряем много времени. Это сумасшествие, Стренг!
— Желание остаться в живых — не сумасшествие, — спокойно сказал он. Это первичный инстинкт. Ни тебе, Монкриф, ни кому другому не удастся меня убить.
После нескольких стаканов скотча в «Клубе» мы с Сюзанной прошлись по главной улице поселка к причалу. Ночь была теплая, но пасмурная; на небе находились три луны, но они спрятались за облаками. Пробираясь с прекрасной девушкой по улицам в непривычной темноте, я чувствовал себя немного заговорщиком.
— Ну как, тебе получше, Монкриф? Алкоголь притупил твои чувства, и ты в состоянии снова жить?
— Проклятье! Мерзавец Стренг меня достал. Наверное, у него свои проблемы.
Когда мы вышли к берегу, Сюзанна заметила:
— Он тебе дорого обошелся. Я бы сказала, около двух тысяч пятисот мозговых клеток.
— Что-что?
— Каждая порция скотча разрушает около пятисот мозговых клеток, Монкриф. Алкоголь — самый вредный из известных человеку наркотиков. Содержимое твоего черепа постепенно превращается в суп. Клетки мозга, видишь ли, никогда не регенерируют.