– И как тебе твой последний праздник в образе человека, месье Монтанье-Алари?
Это Руслан.
Лайла ощущала улыбку в его голосе. Теплую и великодушную, ласковую и полную любопытства. Точно так же он говорил, прежде чем вскинуть свою золотую руку и ударить ее с такой силой, что у нее свело челюсть от боли. По ее спине пробежала дрожь.
– Замечательно. Теперь у меня есть все, что необходимо.
На этот раз голос Северина.
Прошло еще мгновение. Лайла слышала, как качавшаяся на воде гондола рядом с ней слегка ударялась о деревянный причал. Внутри Энрике и Зофья ждали сигнала Евы.
– Все? – повторил Руслан.
– Почти все.
Снова тишина. В жилах Лайлы бурлил огонь.
– Дай мне футляр с лирой.
Вот оно.
Сигнал.
Лайла услышала шуршание тяжелых складок плащей, а затем – Удар.
Лайла ничего не видела, но слышала, что все идет по плану. Руслан вскинул руку, металлический шип разрезал его запястье, и Сотворенное кровью Евы снадобье разлилось по его венам. Каждый день патриарх Падшего Дома принимал его понемногу, чтобы стать неуязвимым.
Однако сегодня доза была намного превышена.
Голос Руслана сделался визгливым, в нем звучала паника.
– Северин, что ты…
– Апофеоз уже близко, но, боюсь, небеса переполнены, и мне сообщили, что осталось место лишь для одного божества.
Гондола застыла неподвижно. Руслан не мог вымолвить ни слова.
– Кстати, Ева надеется, что ты сгниешь и даже воды лагуны посчитают твою душу слишком грязной, и потому ты сразу же отправишься в ад. О, а также настоящий месье Монтанье-Алари выражает тебе свое почтение.
Ева услышала негромкий смех рядом с собой.
– Отлично сказано. Bon chance[7], Ева.
Лайла повернулась и увидела рядом с собой настоящего Северина, в лунном свете его глаза казались черными. Чтобы хитрость Евы сработала, он дал ей каплю своей крови для Творения, чтобы она смогла на время сделаться им. На ней была и его одежда с защитой от пламени, сделанная из специальной ткани Зофьи, а Северин остался лишь в тонкой рубашке цвета слоновой кости, облегавшей его плечи и распахнутой на груди. Похоже, холод его совершенно не беспокоил.
Пока они ждали, что будет происходить дальше, Лайла старалась не смотреть на него.
Я не могу сейчас тратить на это время, сказала она себе.
Но когда она все-таки взглянула на него, ее охватило непрошеное чувство близости.
А затем мир взорвался.
Взрывной волной гондолу Лайлы отбросило далеко от причала. Что-то врезалось в борт лодки, деревянный остов начал рассыпаться, словно ломающиеся кости. Мир вокруг казался чересчур ярким, чересчур оглушительным. В ушах звенело.
– Лайла!
Она почувствовала, как кто-то схватил ее и поволок вниз. Какое странное ощущение дежавю. Они уже делали нечто подобное в Пэлас де Ревз. Она вспомнила измученные ноты в голосе склонившегося над ней Северина. Он обнял ее, тяжело дыша.
– Тебе больно? – спросил он.
До Лайлы донесся звук второго взрыва. Арендованная лодка, в которой она пряталась, качнулась назад. Рваный кусок деревянной обшивки настиг Северина, вонзившись ему в живот. На мгновение на его лице застыло удивление, а затем он повалился вперед.
На вымощенной булыжником пешеходной дорожке, окаймлявшей лагуну, послышался звук быстрых шагов.
– Надо уходить! – завопил Гипнос.
Голову Лайлы разрывали пронзительные крики. Перед ее мысленным взором метались лица людей: растянутая улыбка Руслана, печальные глаза Евы. Однако затем они сменились одним-единственным образом: Северин. Он ничком лежал на дне гондолы, и под ним медленно растекалась лужа крови. Лайла едва дышала. Дрожащей рукой она потянулась к нему.
Нет…
Нет, нет, нет.
– Лайла! – позвал Гипнос, на этот раз более настойчиво.
Лайла коснулась Северина, откинув волосы с его лба, словно он просто спал. Он защитил ее, как всегда обещал, но, как всегда, даже такой поступок ранил ее в самое сердце.
– Если ты умрешь, Маджнун, я не смогу больше на тебя злиться, а ты должен мне это. Оставь мне эту возможность, – произнесла она, и ее голос сорвался. – Слышишь меня? Ты должен жить.
Лайла не сомневалась, что он откроет глаза, услышав имя, которым она раньше называла его. Она смотрела на него, мысленно приказывая ему пошевелиться. Но он оставался недвижим.
Часть III
21. Северин
Первым отцом Северина была Лень.
Из всех пороков, вскормивших, одевавших его, бранивших и увещевавших его, именно от жирного следа, оставленного Люсьеном Монтанье-Алари, он больше всего на свете желал навсегда избавиться. Люсен был ленив, словно ядовитая змея, греющая на солнце свою холодную кровь, свернувшись в клубок на камне. Если кто-то пытался вмешаться в распорядок его кутежей и отдыха, во время которых он вкушал изысканные яства и предавался плотским утехам с прекрасными женщинами, его реакция была смертоносной.
Своему сыну Люсьен дал лишь то, чем сам обладал от природы: фамилию, резкую линию скул и голубоватый оттенок кожи. Последнее оказалось весьма неожиданным «даром», позволяя Северину присутствовать в высшем обществе Франции на правах равного.
В детстве Северин восхищался отцом, который казался ему столь могущественным, что мир вокруг застывал в ожидании его капризов и преподносил ему все, что он пожелает. В то время Северин был слишком молод, чтобы заметить разницу между могуществом и его ущемленным в правах кузеном – привилегией. Он был особенно очарован гербом Дома Вант, который отец носил на лацкане пиджака: золотая змея, пожирающая собственный хвост.
– Что это означает? – однажды спросил его Северин.
Люсьен разбирал корреспонденцию в своем кабинете и вздрогнул, когда Северин заговорил. Он взглянул на сына с таким видом, словно ему принесли блюдо, которое он не заказывал в ресторане, со смесью легкого любопытства и настороженности, словно не представлял, чего от него ожидать дальше.
– Эта змея, – пояснил Северин.
– О, – воскликнул Люсьен, взглянув на символ, и постучал по нему пальцами. – Полагаю, бесконечность. Или, возможно, западня для человечества. Мы не способны сбежать от самих себя, мой мальчик. Мы – свой собственный конец и начало, сдающиеся на милость прошлого, которое только и делает, что повторяется. Поэтому, – он умолк, погладив хобот статуэтки слона, недавно приобретенной Домом Вант, – мы должны брать все, что можем, прежде чем мир разберется с нами.
Люсьен улыбнулся. Он был молод. И все же некоторые его зубы почернели, а дряблая кожа собиралась складками под подбородком. И это беспокоило его.
– Я не такой, – ответил Северин, глядя на уробороса[8]. Снаружи послышались шаги, кто-то шел забрать его из кабинета отца.
– Нет ничего нового, дитя, – сказал Люсьен. – Все повторяется. И чем скорее ты это поймешь, тем счастливее станешь.
Северину совсем не понравились слова отца. В них чувствовалось бессилие и немощь. Конечно, это были слова защиты. Конечно, если он совершит ошибку, о которой пожалеет и не станет больше ее повторять, то история не повторится.
И все же случилось совсем наоборот.
В тот момент, когда взрыв разорвал в клочья гондолу Руслана, когда кусок деревянной обшивки вонзился в лодку, где они притаились с Лайлой, это было похоже на мышечную память. Броситься к ней. Закрыть ее своим телом.
Защитить во что бы то ни стало.
В эти мгновения, еще не потеряв сознания, Северин ощутил явственную связь между этим событием и тем, что случилось в Пэлас де Ревз, когда он закрыл собой Лайлу, подставив горло Тристана шляпе с полями, напичканными острыми лезвиями кинжалов на голове нападавшего.
В то мгновение, когда он упал, все вдруг изменилось. Все, чего, как ему казалось, он желал, о чем мечтал, внезапно утратило смысл, уступив место чему-то, что раньше невозможно было и вообразить.
Возможно, в чем-то его отец оказался прав.
История повторялась, но здесь все зависело от того, как на это посмотреть. Уроборос – это всего лишь змея, кусающая свой хвост. Но если взглянуть на символ издалека, он превращался в линзу, сквозь которую мир менял резкость изображения.
Именно так, придя в себя, Северин ощутил мир вокруг себя – приоритеты изменились.
Он смутно почувствовал твердую атласную поверхность кушетки, на которой лежал. Под головой у него была подложена подушка. Когда его глаза привыкли к свету, он увидел, что кто-то оставил ему стакан с водой. В комнате витал мускусный запах, близость Гранд-канала выдавала влага, пропитывавшая половицы. Тупая боль отдавала в ребра. Он стянул с себя пиджак, а затем вдруг замер, ледяной ужас сковал его тело.
Божественная лира.
Она исчезла.
Он снова ощупал себя, а затем резко выпрямился, лихорадочно шаря по кушетке.
– Она в другой комнате, – послышался знакомый голос. – Под охраной Гипноса и Зофьи. И у них и карта храма в Повелье. Мы просто ждали, когда ты очнешься.
Он услышал, как чиркнула о коробок спичка, и по комнате медленно разлился свет, когда вспыхнули десятки Сотворенных светильников, соединенных между собой. Увидев Лайлу, Северин затаил дыхание. Если это видение, он не должен шевелиться, чтобы ее образ не исчез.
– У тебя было кровотечение, – запинаясь, произнесла Лайла.
Северин взглянул на свое тело и увидел, что из одежды на нем остались лишь пиджак и брюки, а обнаженная грудь туго обвязана повязкой до самого пупка. Лайла отвела глаза.
– Мы не хотели, чтобы случилось, как в прошлый раз, когда твоя кровь залила инструмент, поэтому решили забрать его, – объяснила она.
Здравый смысл подсказывал ему, что это правильно, однако другая его часть – повинующаяся инстинкту и видевшая во всем опасность, таившуюся во тьме – замерла. После взрыва на гондоле Руслана с ним могло произойти все, что угодно. Но он был в безопасности. Они злились на него, однако забрали с собой в свое убежище, промыли раны, перевязали и оставили набираться сил, охраняя его сон.