– И постарайся не читать им лекции, когда они начнут расспрашивать о том, что находится в Эдеме, – сказал Северин.
Энрике выглядел оскорбленным.
– Это действительно будет лекция? – Он поднял руки, пошевелив пальцами. – Или расшатывание границ привычного им мира?
Северин уставился на него.
– Думаю, достаточно и того, что расшаталось в нашем хозяйстве.
– Тьфу, – огрызнулся Энрике. Повернувшись к двери, он бросил презрительный взгляд на Аргоса, дремавшего у камина. – Ты излишне дорогой и крикливо раскрашенный цыпленок, и тебе крупно повезло, что ты даже отдаленно не годишься в пищу. Надеюсь, ты это знаешь. – Аргос продолжал спокойно спать.
Северин расхохотался. Когда Энрике ушел, он погладил перья Аргоса и вернулся за стол. На деревянной поверхности лежала покрытая пятнами эмблема уробороса, которая когда-то была приколота к лацкану пиджака его отца. Северин медленно обвел ее пальцами, вспоминая презрительную ухмылку в голосе Люсьена Монтанье-Алари, дававшего сыну самый ценный, по его мнению, совет:
Нам никогда не сбежать от себя, мой мальчик, мы собственный конец и начало, отданные на милость прошлого, которое не может не повторяться снова и снова.
– Ты ошибся, – тихо произнес Северин.
Но даже произнеся эти слова, он не знал, правда ли это. В мире было столько всего, что он не мог знать наверняка. Он не понимал, что это означало, когда Лайла сказала, что они неразрывно связаны до конца ее дней. Он не знал, сдержит ли она обещание и вернется ли к нему. Он не знал, изменят ли хоть что-то его усилия или же мир безразлично отвернется, бросив свое наследие в пыль под ногами.
Снаружи послышался стук подков по гравию. Сердце Северина забилось сильнее, когда он выглянул в окно и впервые за несколько месяцев увидел их, Луку и Филиппо, братьев-сирот из Венеции. Потребовалось много времени, чтобы отыскать их, и целый месяц ушел на то, чтобы подготовить документы на усыновление. Северин готовился к этому моменту почти целый год, но сейчас от осознания огромной ответственности, возложенной на него, у него перехватывало дыхание.
Проглотив ком в горле, он изо всех сил впился побелевшими пальцами в подоконник и, затаив дыхание, смотрел, как Лука и Филиппо вылезают из экипажа. Ступенька была невысокой, и все же Лука протянул руку младшему брату и отпустил ее, только когда Филиппо ступил на землю. Хотя Северин позаботился об их питании и доме, они по-прежнему выглядели слишком изможденными и маленькими для своего возраста. В болтавшейся на их плечах одежде и с новыми стрижками они выглядели, словно подменыши, оказавшиеся в человеческом мире. Когда Лука обнял брата за плечи, сердце Северина пронзила острая боль. Он медленно выдохнул и отошел от окна.
Аргос издал пронзительный вопль у него за спиной.
– Пора, – сказал он.
Северин последний раз взглянул на уроборос. Возможно, отец был прав. Возможно, он обманывал сам себя, и все, что он делал – всего лишь бесконечная вереница событий, не поддающаяся его контролю. Возможно, их последний поцелуй с Лайлой был всего лишь последним видением, навеянным рушившимся вокруг них храмом. Возможно, она существовала лишь в обрывках снов и не более того.
Но вера – упрямая штука, и изменения в мире лишь еще сильнее заостряли ее, помогая разрывать туман неизвестности.
Сможет ли он жить с этой неизвестностью?
Сможет ли примириться с ней?
Да, подумал он, хотя порой его уверенность не была столь непоколебимой. Но как бы там ни было, он сделает то, что делают почти все смертные. Он попытается.
Эпилог
Когда Северин впервые в жизни пек пирог, то использовал соль вместо сахара. Как любезно заметил Энрике, это был абсолютный провал.
Но Северин все равно был в восторге. Лайла считала невозможным, что он сам испечет пирог. Сделав это, хотя и не совсем удачно, он подумал, что, возможно, и другие вещи, казавшиеся невозможными, тоже могут случиться.
И, в какой-то мере, так и происходило.
Время по-доброму обходилось с Северином, и с каждым прошедшим годом он все больше понимал, что имела в виду Лайла, пообещав, что они связаны навеки.
В его волосах не появилось ни одного седого волоса. Ни одна морщина не тронула его лица. Это удивляло Энрике и откровенно бесило Гипноса, который считал, что из них всех он больше всего заслуживал вечной юности.
Самого Северина не интересовала вечная юность. На самом деле, она только усложняла его жизнь в Париже и опеку над Лукой и Филиппо, и все же это был знак. Знак, смысла которого он не понимал, пока не поговорил об этом с Зофьей.
– Это означает, что она все еще жива, – сказала Зофья. – Она пообещала связь между вами и сдержала обещание.
Пока жива я, будешь жив и ты.
Зофья улыбнулась ему. Впервые он заметил лучики морщинок, появлявшиеся вокруг ее глаз и губ, когда ей было весело, и он был счастлив, что жизнь отметила ее радостью.
– Северин, думаю, это означает, что она сдержит и другое свое обещание.
Ее другое обещание.
Об этом никто из них не осмеливался говорить, словно это обещание было слишком хрупким и любое неосторожное слово могло навредить ему.
И все же он каждый день лелеял в себе надежду: Я вернусь к тебе.
Спустя годы Лайла стала ему сниться. Сначала она каждую ночь являлась ему во сне в течение недели. Иногда исчезала на несколько лет. Но каждый раз, возвращаясь, она говорила одно и то же: Я так и не закончила то, что хотела сказать тебе в ту ночь.
Он знал, о чем она говорила. Она сказала тогда: «Я люблю…», а затем мир разъединил их.
Скажи мне сейчас, – просил он, но каждый раз она лишь качала головой. Нет, Маджнун. У меня тоже должна быть мечта.
МИР ИЗМЕНИЛСЯ. Разгорались войны, царства рушились, менялась мода. Года мелькали, и все же Северин находил мгновения, удерживавшие его на месте, словно якорь, несмотря на неумолимый бег времени. Например, когда Лука впервые обнял его, а Филиппо уснул, склонив голову ему на плечо. Как и у него, у этих мальчиков, казалось, было много родителей, но нельзя было сказать наверняка, кого из этих родителей они любили больше.
Зофья проводила научные эксперименты и помогала Филиппо с математикой, когда у него случались проблемы в школе. Гипнос впервые дал Луке попробовать спиртное, когда ему исполнилось шестнадцать, и всю ночь просидел рядом с мальчуганом, которого рвало и который обещал, что больше никогда не притронется к бутылке. Энрике рассказывал им истории, после которых они всю ночь не могли уснуть, а Северин делал то, что его мать, тетя ФиФи и Тристан пытались делать всю свою жизнь: старался защитить.
Даже Аргос полюбил мальчиков и не протестовал, когда они вставляли себе в штаны его выпавшие длинные перья и передразнивали странную птицу.
Поначалу Северину удавалось замаскировать свою непреходящую юность при помощи умелого грима. Но с каждым годом его юность оказалось все труднее скрывать. Спустя двадцать лет он не мог больше прятаться. И однажды он передал бразды правления Эдемом своим приемным сыновьям.
Вместе с Гипносом они строили музеи и создавали, выделяли деньги на научные стажировки и давали ссуды на научные изыскания по всему миру. Энрике продолжал преподавать и писать книги, получавшие международное признание. Зофья совершила серьезные научные открытия и запатентовала их и стала почетным выпускником Высшей национальной школы изящных искусств в Париже. Северин был на свадьбе Луки и провожал Филиппо, садившегося на корабль, увозивший его из Европы в Америку. Северин играл с детьми и внуками и провел бесчисленное множество приятных вечеров в компании Зофьи, Энрике и Гипноса, ставших его семьей.
Северин оставался рядом с ними до конца их жизни, а потом и рядом с их потомками, когда Энрике, Зофья и Гипнос покинули этот мир.
В своей работе он стремился продолжить наследие друзей, и все это время ждал, когда Лайла сдержит свое обещание.
В ОКТЯБРЕ 1990 ГОДА Северин вышел из парижского метро и направился к своему дом в Восьмом округе Парижа. Мороз поскрипывал в воздухе. Музыканты распевали на улицах, а школьницы, проходившие мимо, ссорились из-за плеера.
Его квартира располагалась в пентхаусе ныне перестроенного отеля «Эдем». Несколько лет назад правительство назвало его историческим памятником, как прославленное здание XIX века, отличавшееся необычной архитектурой и местом появления розы сорта Энигма, одного из самых популярных цветов во Франции.
Для Северина от дома здесь осталось лишь название. Сады исчезли. Библиотеку превратили в пользовавшийся бешеной популярностью зал для свадебных торжеств, а потайные комнаты его кабинета стали шикарным баром, где по выходным собирались супермодели и известные актеры. И все же, как и всегда, он останавливался у дверей, дизайн которых придумал сам, надеясь, что сегодня именно тот день, когда она вернется к нему. Он надеялся на это уже целую вечность, но с каждым годом эта надежда становилась все сильнее. Надежда вела его за руку, когда он продолжал свою работу во множестве музеев. Надежда заставляла его высоко держать голову. Надежда заставляла его просыпаться по утрам и встречать день, широко расправив плечи и гордо вскинув голову.
И, как всегда, с надеждой в сердце, Северин распахнул двери.
Когда он вошел внутрь отеля, то ощутил, как волосы встали дыбом у него на затылке. Он настороженно оглядел вестибюль, однако все было как обычно. Однако воздух как-то странно дрожал за окнами. Его сердце вдруг стало биться чаще, когда он вошел в свой личный лифт. Оказавшись внутри, он попытался успокоиться. Возможно, у него закружилась голова от голода или же начинался грипп… но затем двери лифта распахнулись.
Первое, что заметил Северин, войдя в холл, был не человек, а запах. Стойкий аромат розовой воды и сахара. Он затаил дыхание, не желая отпускать эту иллюзию. Но затем дверь в его квартиру распахнулась. Изящная тень упала на ковер. Северин не мог заставить себя поднять глаза. Его надежда была слишком давящей, слишком болезненной. Когда он снова смог вздохнуть, казалось, это был первый вздох в новой жизни.