— На экзамене? Лишний балл, товарищ полковник? — лукаво посмотрел Горин.
— Ого, с запросом! — усмехнулся Дроздовский. — Ну, так как, идет?
Когда машина тронулась, Алексей спросил Горина:
— А здорово, что поехали, да?
— Здорово! Интересно, кто за нас будет учиться? В лаборатории хоть делом занимались. А тут на Веркина будем ишачить.
— Почему на Веркина?
— Ну на брата твоего. Какая разница?
— И не на брата. На академию.
Горин вспылил:
— Не хочу я в эти пожарные истории ввязываться! Пусть все без нас в порядок на стенде приведут.
— Как будто там заминировано! — возразил Алексей и замолчал. Он понимал, что имел в виду Горин: как ни скрывало начальство разбор дела с пожаром, до слушателей дошло, что мнение о причинах его у членов комиссии не было единодушным. Как будто все и согласились с объявленным приказом, но подозревали в чем-то Николая. Всякий раз во время таких разговоров Алексей испытывал тревожную неловкость. Не отводя взгляда от бегущего назад асфальта, он спросил Горина: — Ты-то сам что думаешь?
— А то, что ты напрасно от Воронова отшился. Без него мы до конца двадцатого века будем морочиться с накопителем. И нечестно так.
— Когда сам делаешь — все честно. Справимся как-нибудь.
— Вот именно: как-нибудь.
Алексей хорошо понял подтекст фразы, но отвечать не стал. Он сидел сгорбившись, смотрел на щербатый пол кузова. От вида шершавых, занозистых досок казалось, что и мысли в голове колючие, беспорядочные, несогласованные. С одной стороны, следовало послушаться Николая, работать без помощи Воронова. Когда-то так выучился плавать — прыгнул с лодки, нахлебался воды, но зато поплыл. А с другой? Он же не плавать пришел на кафедру. Не инженер еще, даже не дипломник. И главное для него — вовсе не приборы строить, а набираться ума-разума, поглубже залезать в дебри науки. А в таком деле лучше Воронова учителя не найти. Но как же тогда Николай? Не зря же он подбивал: сам, сам, нечего за чужую спину прятаться. Небось на опыте проверил, как лучше… Вот и сказать бы Воронову: «Хочу, Дмитрий Васильевич, еще один эксперимент произвести — сможем ли мы с Гориным без вас работу завершить. Ну а если уж чепуху пороть начнем — поправьте». Только бы это и сказать, а все остальное… В конце концов, то, что они сочиняют, не имеет никакого отношения ни к стенду, ни к пожару, ни к брату. Но теперь ничего не изменишь. Воронов тогда все понял…
В тот день было солнечно, и окно в лаборатории распахнули настежь. Когда вошел Воронов, рамы от сквозняка хлопнули, будто салютовали ему, а он подходил все ближе, грузный, сосредоточенный, и смотрел так, словно бы давно приготовился к этому разговору. Даже жалко стало его, но жалость сменило подозрение, родившееся в разговоре с Веркиным.
Чтобы скрыть растерянность, Алексей отвернулся и начал прилаживать отвертку под оконную раму. А Воронов вдруг сказал: «Алеша, я подумал, может, нам стоит изменить усиление во втором каскаде? Посмотрите, что получается». И встал возле доски.
Он тогда его по имени назвал. Просто, по-хорошему. Но показалось — ищет опору, союзника в борьбе с Николаем, да еще какого — связанного родственными узами. И подумалось: «Это я-то — пятая колонна!» От волнения уже не знал, как найти силы обернуться, посмотреть, что там Воронов, постукивая мелом, пишет на доске. Так, не оборачиваясь, и выпалил: «Дмитрий Васильевич, я с братом поспорил, что закончу работу без вас, вместе с Гориным».
Рука Воронова, державшая мел, застыла над белой закорючкой. Лицо быстро наливалось краской, будто он стоял не на ногах, а на голове. Он начал вытирать руки мокрой тряпкой, перемазал их и наконец спросил: «Это вы из-за пожара?» Ответа он не услышал и тогда продолжил: «Мне, знаете, что в вас нравится? Что вы честный и всегда поступаете прямо. Только сейчас вам кто-то мешает, пытается внушить, что нравы коммунальной кухни — самые подходящие для науки». Положил аккуратно тряпку и пошел к двери. И ладно бы, все хоть так кончилось. Но вдогонку ему сорвалось: «Еще неизвестно, кто эти нравы исповедует!»
Вот чего не надо было говорить. По-мальчишески вышло, бездарно. Конечно же, Воронов расценил его отказ работать вместе как враждебность. И про кухню поэтому сказал. А откуда она, враждебность, почему? Из-за нашептываний Веркина? Не доказано это все, не проверено. В приказе-то Воронову досталось больше всех, а он не только вину на кого-то сваливать — даже защищаться не подумал…
Алексей провел рукой по лицу, будто хотел стереть беспокойные мысли. Но они текли и текли, все такие же обидные, стыдящие, жгучие.
Расплата за сказанное наступила быстро. Блок, который сделал Николай и который с ухмылкой вытащил из шкафа Веркин, не лез в старую схему. А потом Горина с тренировок не отпускали, бюро по комсомольской линии нагрузило — организовать новый выпуск устного журнала для заводской молодежи. Хоть разорвись. И еще — неотступно стояла перед глазами, снилась по ночам недописанная на доске формула. Почему-то казалось, что в ней ключ к схеме прибора.
А теперь Горин. Подпрыгивает на лавке рядом, что-то мурлычет под нос. А сам, наверное, тоже думает про Воронова.
Машина остановилась. Послышались голоса шофера и Веркина. Над задним бортом, как из-за ширмы в кукольном театре, показалась голова в пилотке, плечи, обтянутые гимнастеркой, ствол автомата. Алексей удивленно привстал, а Горин сказал: «Привет», Голова миролюбиво заморгала и неожиданно уплыла за край кузова.
Снова послышался голос Веркина, и машина тронулась. Сзади остались растворенные ворота, забор с колючей проволокой и часовой, уже не заслоненный бортом, а в полный рост, с блестящей бляхой на ремне, в черных, тоже блестящих, сапогах.
Через минуту мотор грузовика умолк. Алексей и Горин спрыгнули на мягкую, поросшую травой землю и стали оглядываться.
Так вот он какой, стенд! Приземистый домик из бетона посреди лужайки, и на довольно большом расстоянии — строения, похожие на склады. Словно боятся приблизиться. Солнце висело уже низко, и от домика стлалась по траве длинная хмурая тень.
Веркин, звеня ключами, подошел к двери. Пока он возился с замком, Алексей с Гориным рассматривали стену, покрытую копотью. Чернее всего было у двери, дальше чернота расплывалась, переходя в серую шершавость бетона; по этой раскраске можно было представить, как пламя выплескивалось из двери, стремилось охватить домик снаружи. Замок лязгнул, обитая железом дверь отвалилась в сторону. От скрипа петель, от сказанного Веркиным «Пошли», от звука шагов дом загудел басовито и звонко; казалось, он радуется, что пришли люди и ему не нужно одиноко стоять в пахнущей гарью тишине.
И так же радостно в темноту приборного отсека ворвался свет. Он торопился показать, что внутри дома стены еще чернее, что краска у приборов, аккуратно составленных у входа, начисто обгорела, и они похожи на ржавые бидоны. Свет ухитрился завернуть за угол, в там, в проеме между приборным отсеком и стеклянным окном бокса, можно было разглядеть мрачную, закоптелую плиту силового щита, по бокам которого свисали толстые, тут и там неровно обрезанные провода. Пачкая руки в копоти, Алексей потрогал их, и посмотрел на стену, исчерченную странными отвесными полосами.
Веркин пояснил:
— Тут эти подлюги, измерители топлива, висели. Я все, что от них осталось, повыбрасывал. Чтоб и следа не было. И стену веничком обмел. Видите — щит-то рядом. Как замыкание стряслось, они и полыхнули, измерители.
Он отошел к сложенным на полу приборам, а Алексей продолжил свой невеселый осмотр. Поднял голову и понял, почему светло там, где висит щит с рубильниками: под потолком в стене проделано отверстие. Его, видно, пробивали наспех — края бетонной стенки были неровные. Алексей спросил у Веркина, почему оттуда идет свет.
— А я же там дверь открыл. Там комнатка боковая. Оттуда тоже кое-что заберем. Ну, поволокли. — Техник крякнул, подхватил обгорелый осциллограф и потащил наружу, к грузовику.
Появился Горин, тоже, видно, осматривавший домик, и они втроем быстро погрузили все в машину. Шофер стоял в кузове — принимал груз.
Оставалась боковая комнатка, о которой говорил Веркин. Вход в нее был почти с самого угла. Маленькая кладовка. Однако там был порядок, не свойственный помещениям, в которые складывают вещи «на всякий случай».
От стены к стене тянулись металлические стеллажи из уголкового железа, на них стояло несколько блоков, похожих на радиоприемники, вынутые из полированных ящиков. Огонь побывал и тут: одна стена до самого потолка была черной.
Веркин, стоявший в дверях, опять пояснил:
— Это вот — изобретение вашего брата, Николая Николаевича. Я кое-что увез, сейчас не поймешь, что к чему, но штука, скажу вам, знатная. Расход топлива меряет, как в аптеке, с сотыми долями. — Он наклонился и взял с полки один из блоков, самый большой. — Ну, давайте в машину.
Горин опередил Алексея, сгреб лапищами всю мелочь, что была на полках. Оставалась небольшая панелька с трансформатором и еще что-то черное, лежавшее на полу. Алексей поднял коробку, повертел в руках. Она оказалась переключателем с двумя кнопками. Удобная штука: нажал синюю — включено, красную — выключено. И на большую силу тока рассчитана.
— Еще добро осталось? — спросил Веркин. — Примеряетесь, как бы на свой прибор приспособить? Дам, теперь, что хочешь дам. Вот по акту спишем, и разбирайте, стройте хоть вычислительную машину. Только это барахло не трогайте. Искрят они, переключатели. Кто их только придумал!
— И этот искрил?
Веркин ответил не сразу. Глаза его, маленькие, острые, забегали. Чуть заметная краска прилила к лицу.
— Да нет… Этот нет. Хотите посмотреть, откуда все пошло? — Он показал на отверстие в стене, под потолком. — От щита все началось, из приборного отсека, И по проводу сюда перекинулось. Ну пошли, хватит тут вожжаться. У меня рабочий день кончается! — Он выхватил из рук Алексея панельку с трансформатором, на ходу обронил: — А эту холеру бросьте. Нечего ее в лабораторию тащить. Там таких сколько угодно.