речная.
— Имя не всегда соответствует характеру.
— И я так думаю. Ставлю на Аксиому.
— Ну-ну. Изучайте жизнь вплотную. Может, изобразите потом что-нибудь. И название легко придумать: «Азарт». Вон, посмотрите…
Бородач показал рукой наверх. Там, у последней скамейки, что-то кричал, размахивая руками, парень в темном плаще. Рядом с ним стояла женщина. Волосы у нее были распущены, короткое пальто распахнуто. Парень куда-то тянул ее, на чем-то настаивая, и вдруг замахнулся.
Нина отвернулась — в памяти всплыло искаженное обидой и болью лицо Воронова.
— Денег требует, — пояснил Глеб. — Все проиграл и требует еще. Мерзкое, скажу я вам, место, эти бега. Редко я тут бываю и все думаю, как мог сохраниться в центре столицы этот купеческий заповедник? Сколько бед отсюда началось!
— Вы страхи нагоняете. Если бы так было, у нас бы вмиг эту лавочку закрыли. Или перестали продавать билетики. — Нина показала на картонки, валявшиеся под ногами. — Здесь просторно, чистый воздух, красивое зрелище — почти как римские квадриги.
— На стадионе тоже просторно, красивое зрелище… — Глеб вздохнул и помотал головой. — Нет, странное заведение. Не по мне.
Ордин сунул деньги в окошко кассы, получил сдачу, отошел. Свет, бивший через дверные проемы низкого сводчатого зала, резал глаза, голубел, мешаясь с папиросным дымом. Вместо людей виделись их силуэты.
Этот тоже был сначала как силуэт. А потом подошел вплотную, покачиваясь, стал вытягивать слова:
— Здрасьте, Геннадий Петрович. Мое почтение! Я вас ищу, ищу, а вы сами на промысел пустились. Пренебрегаете мной, значит. На-апрасно! Я ведь еще парень ничего, соображаю. И кому обязан, помню.
— Здравствуйте, Веркин. — Ордин сказал равнодушно, стараясь пройти мимо. — Я тороплюсь.
— А я и не смею задерживать. Мне только непонятно, почему вы избегаете…
— Я не себе покупал. Компанией мы тут, одна дама попросила.
— Дама — это хорошо! Возвеличивает. И не смею задерживать. Прошу только минуточку внимания, ми-ну-точку! — Он потянулся к уху Ордина: — На мель сел, Геннадий Петрович, фортуна сегодня изменила. Одолжите по старой памяти!
— Сегодня не могу. И потом, ты выпил, опять проиграешь.
— Выпил — это точно. Но одолжить можете, я вас з-знаю.
Ордин отстранился, поморщился. Странный парень. Аккуратно одетый, даже застенчивый с виду, регулярно приходит по воскресеньям на трибуну, усаживается на скамью. Говорит редко, не отрываясь смотрит на беговую дорожку. Кажется, о чем-то мечтает. И только по розовеющему к концу забега лицу, по раздувающимся ноздрям широкого, чуть приплюснутого носа можно понять, что он играет. И выигрывает! Частенько возвращается от касс раскрасневшийся, задумчиво-довольный.
Однажды, после того как скамьи на трибунах покрасили и на них было опасно садиться, Веркин одолжил Ордину кусок газеты. Они разговорились. А потом стали здороваться, усаживались рядом. Понемногу Веркин рассказал Ордину, охочему до чужих биографий, о себе. Оказалось, у него, несмотря на молодость, двое детей. Жена, конечно, сердится, что он пропадает по воскресеньям, но распространяться по этому поводу ей не разрешается. В доме заведен «железный» порядок: мужчина работает, мужчине нужен отдых. Сказав это, Веркин усмехнулся, а Ордин решил, что гражданке Веркиной, видимо, живется не сладко.
Но самым удивительным оказалось то, что Веркин — офицер. В это трудно было поверить, глядя на его серую пушистую кепку, шарф, франтовато заправленный под пиджак, из-под которого торчал — ни больше ни меньше! — галстук-бабочка. И еще выяснилось, что Веркин «не в какой-нибудь казарме взводным», а работает в военной академии.
Иногда Ордину хотелось спросить Веркина, не говорит ли тот ему, гражданскому человеку, лишних вещей, но он почему-то не делал этого. Наверное, оттого, что было по-мальчишески интересно узнавать, как выглядит ракета в полете и какое ракетное топливо перспективней — твердое или жидкое. Впрочем, разговорчивость Веркина прямо зависела от выигрыша. И хотя он часто выигрывал, ставки делал не во все заезды, часто неожиданно извинялся и исчезал.
А нынешней весной Ордин узнал, что Веркин работает вместе с мужем Нины. Удивившись, подумал: «Недаром говорят, что Москва большая, а тесная» — и, странно волнуясь, попросил рассказать, что это за человек.
Из того, что сказал Веркин о Воронове, составить определенного впечатления было нельзя. С одной стороны, выходило, что это «толковый мужик, на которого начальство ставит хороший куш», а с другой — «везет ему, и никакой он не гений, просто кроме военного, имеет университетское образование и потому знает математику лучше всех». Чувствовалось, Веркин недолюбливает Воронова. Ордин поймал себя на том, что ему это приятно, и с благодарностью посмотрел на Веркина, на его синий галстук-бабочку.
Шли дни, их знакомство окрепло, и Веркин рассказал Ордину историю своих «беговых» дел.
Он играл крупно, наращивая ставки. Были, конечно, и проигрыши, но баланс всегда выходил в его пользу. Объяснял он это тем, что действовал с умом, не горячился. Но вот однажды сорвался. Сначала фантастически везло, Веркин выиграл подряд два «дубля», две ставки не на одну лошадь, а на две. Решил играть дальше, наращивая ставки, но сразу же проиграл. Потом еще и еще. Ему казалось, проигрыш временный, обычное счастье вернется, и он каждое воскресенье приходил к первому забегу и уходил последним. Улетели получка, деньги, срочно взятые в кассе взаимопомощи «на покупку мебели» и занятые у приятелей. Счастье не возвращалось. Веркин перестал ходить на бега. Голову просверлила мысль: где взять денег?
«С отчаяния, — рассказывал Веркин, — набрался духу и сунулся к своему начальнику. Правильный человек, голова, да еще холостяк, вдвоем с братом живут. Я и решил, авось ему нетрудно будет раскошелиться. Но все ж боялся: а вдруг не даст? Тогда бы мне труба». Но начальник дал. «Посмотрел понимающе, как мужчина на мужчину, и дал. И главное, ничего не спросил — зачем столько и когда отдашь. Правильный человек, я ему этого по гроб не забуду. Ну и отыгрался потом. Теперь, конечно, урок будет. Завязал я по-нервному играть, завязал…»
Ордин слушал Веркина и думал, как многолики бывают люди. Поначалу Веркин казался скромным пареньком, быть может, из приличной семьи, прилипшим к бегам не больше, чем другие к коллекции марок. А он — самостоятельный человек, установивший в семье своеобразный домострой и основательно погрязший в пороке. Ордин был уверен, что и выигрыши Веркин тратит на что-нибудь такое, о чем он не станет рассказывать каждому встречному, что его дети и жена мало от них имеют. «И на службе, — думал Ордин, — наверняка об этом не знают, там он другой. Верно, деловитый, обходительный с начальством, которому невдомек, что лейтенант отлично разбирается в «дублях» и «одинарах».
Иной бы на месте Ордина сказал все это Веркину. Но Ордин не стал. Не выгоняют же парня с работы. Значит, не очень ему мешает его бабочка, регулярно приходящая на смену строгому военному галстуку. Пусть живет. А ко всему он забавный! Однажды пришел и стал опять рассказывать про своего начальника. Толковый, мол, человек, куда большего достоин, чем имеет, и хорошо бы ему помочь. А как, Веркин не знает. И ни тени иронии, все всерьез. Ордин еле скрыл улыбку. «Есть два способа поднять какую-нибудь вещь, — сказал он. — Первый — это просто поднять, а второй — опустить все вокруг. Понимаешь? Твоему начальнику, видно, сейчас второе надо — чтобы вокруг все пониже было. Вот ты и опусти». Веркин не понял, сморщил лоб: «Это как же?» Ордин рассмеялся: «Докажи, что все вокруг него хуже. Теперь понял?» Веркин вскочил со скамьи, захлопал себя руками по бедрам, точно петух, решивший взлететь. Неподдельная радость отобразилась на его лице. «Мысль! Это мысль, Геннадий Петрович! Правильно — так я и отплачу. А как, знаю. Письмо надо написать в партком или на факультет. Наблюдений у меня хватает про личную жизнь наших гениев. Сразу сникнут. Нет, это просто гениальная мысль, Геннадий Петрович!» Ордин, не придававший большого значения всему этому разговору, подлил масла в огонь: «Ты только не подписывайся, а то за подхалимаж сочтут». Веркин согласился: «Подписи ни в коем случае не надо. И на машинке обязательно отстукать, для полной конспирации».
Это было время, когда Нина Воронова, казалось, безвозвратно ушла из жизни Ордина. Большой сердечной раны он не чувствовал, потеря Нины просто раздражала его. Он не понимал ни того, почему она пришла к нему летом, ни того, почему ушла осенью. Все получилось неожиданно, она не устраивала драматических сцен и даже не удостоила его мало-мальски серьезным разговором. Ордин поклялся вернуть ее во что бы то ни стало. Хотя бы для того, чтобы расстаться с ней еще раз, но уже по собственной инициативе.
И вот теперь она снова с ним. И снова Веркин. Странное совпадение…
— Геннадий Петрович, ну хватит меня разглядывать! — Веркин снова задышал над ухом. — Выручите, прошу вас. В воскресенье отдам!
— А ты что это не на службе? — спросил Ордин, вспомнив, что сегодня среда.
— Ага, интересуетесь? Вчера отбыл сутки в наряде и сегодня гуляю. Право на отдых соглас-сно конституции.
К ним подошла старуха в шерстяном платке:
— Программочку купите, молодцы, счастливая, везучая программочка. Проверяла только что — везучая!
— Кыш, старая! — огрызнулся Веркин. — Так как, Геннадий Петрович?
Ордин поморщился: низкие своды давили, как потолок бомбоубежища, крики, разноголосица раздражали. И ко всему, он вспомнил, что оставил Нину одну.
Надо было сказать «нет», и все. Но рука потянулась в боковой карман. Он зло вырвал из бумажника деньги, сунул Веркину. Тот еще что-то говорил, но Ордин не слушал. Расталкивая встречных, быстро пошел на трибуны.
Безупречная не оправдала надежд. Аксиома тоже. Первым пришел темно-серый рысак с угрюмой кличкой Тевтон. Нина разочарованно бросила под ноги голубой билет.
Смотреть становилось уже неинтересно. Глеб не рисовал; подергивая себя за бороду, задумчиво смотрел поверх зеленого поля, в туманную дымку, висевшую где-то над Садовой, над Кремлем, над тихими улицами Замоскворечья. Нина тоже молчала. Ордин нашел выход: предложил поужинать, благо ресторан на ипподроме свой и «кормят неплохо, ей-богу, салатики есть преоригинальные».