Фрита Эстелла не ответила. Вздохнула глубоко и кивнула. Ей вдруг стало страшно. До одури, до головокружения. Мастер, конечно, неисправимый романтик, играющий в благородство там, где этого делать никак не следует. С него станется попытаться ославить своего начальника, влиятельного и изворотливого главу тайного сыска, перед магистратом столицы, Советом жрецов, его императорским величеством. И вот тогда-то благородный господин т’Исельн дель Гуэлла со свойственными ему последовательностью и холодной расчетливостью уберет нежелательных свидетелей. Кого? Да всех, так или иначе связанных с «Розой Аксамалы». А если сейчас он предлагает ей спасаться, значит, рассчитывает извлечь какую-то пользу для себя. Живая бордельмаман ему нужнее, чем мертвая. Пока нужнее. Но жизнь – штука изменчивая, словно ветер над Великим озером. Сегодня нужнее живая, завтра мертвая…
– Я готова, ваша милость. Ваши доводы оказались столь убедительны, что… – По холодному прищуру глаз Министра Эстела поняла, что он полностью проследил цепочку ее рассуждений и наслаждается произведенным впечатлением. – Я готова! – упрямо повторила она.
– Весь свой бордель ты забираешь с собой, – твердо проговорил дель Гуэлла.
– Но это невозможно…
– Почему же?
– Ну… Я не знаю… Толпой труднее спрятаться…
– Возможно. А ты не думаешь, что пойдут слухи? Как, в конце концов, ты собираешься объяснить своим девкам причину бегства?
– А разве я не могу взять да уехать? Просто потому, что так захотела?
– Можешь. Но у соседей, бывших посетителей, честных обывателей Аскамалы это вызовет гораздо больше сплетен и кривотолков, чем отъезд вместе со всем борделем.
– Зачем они мне? Что я с ними буду делать? – развела руками Эстелла.
– То же, что и всегда. Займись привычным делом…
– Привычным делом?
– Ну конечно же! Почему мне приходится все тебе объяснять? Я уже начинаю жалеть, что связался с тобой пять лет назад…
– То есть, вы хотите сказать, ваша милость, что…
– Да! Во имя Триединого, как я устал от женской бестолковости! Открою тебе маленькую государственную тайну – не пройдет и месяца, как в Тельбии начнется война. Со дня на день наши войска начинают переправляться через Арамеллу. Солдаты Империи хорошо сражаются и хорошо отдыхают! – Он к месту вспомнил фразу из уст вербовщика на многочисленных пунктах оболванивания гражданских лиц и превращения их в послушных и безропотных распространителей имперской идеи на весь белый свет. – А что нужно солдату – нашему честному, доброму солдату! – для хорошего отдыха? Правильно. Вижу, ты догадалась. Вкусная еда, хмельное вино и хорошенькие девочки. Вслед за армией двинутся целые караваны предприимчивых дельцов, желающих и нашим защитникам сделать приятное, и о собственной мошне позаботиться. Твой фургончик будет лишь одним из многих, отправившихся пожинать урожай скудо и солидов, которые казна Сасандры щедро раздает войскам. Все ясно?
– Да, ваша милость. – Фрита Эстелла поклонилась. Все-таки нельзя не признать – замысел т’Исельна безупречен. – Как будем поддерживать связь, ваша милость?
– Да никак! – беспечно откликнулся глава тайного сыска. – Для тебя сейчас главное – скрыться, лечь на дно, словно жирный карп.
– Да. Я поняла.
– Наконец-то! – невесело усмехнулся дель Гуэлла. – Признаться, я рад.
– Позвольте еще один вопрос…
– Да. Конечно.
– Где мне взять денег, ваша милость, на фургон? Опять же, нужен возница, желательно охранника нанять, запас еды, дорожная одежда для девочек…
Т’Исельн скрипнул зубами и едва удержался, чтобы не вскочить и не залепить оплеуху негодяйке. Воистину, есть люди, жадность которых не знает предела!
– Ты стеснена в средствах? – ровным голосом (слишком холодным, что выдавало обуявшую его злость) проговорил Министр. – Тебе мало того, что имеешь? Может, тебе еще ключик от императорской казны выдать?
Эстелла поняла, что перегнула палку. В самом деле, «Роза Аксамалы» приносила довольно устойчивый доход в течение шести лет, да прибавить к тому золото, получаемое за содействие айшасианской разведке… Могла бы накопиться круглая сумма, если бы не страсть хозяйки борделя к расточительству. Они никогда не могла устоять перед блеском (верно заметил дель Гуэлла) драгоценностей или роскошью изысканных одежд. Ничего, как-нибудь выкрутимся…
– Прошу простить меня, ваша милость. – Женщина смиренно потупила взор. – Я совершила ошибку, заговорив о деньгах… Если у меня будет дней десять…
– Будет! – отрывисто бросил т’Исельн.
– …тогда я продам дом и всю обстановку, включая ковры, меха, посуду. Думаю, этих денег хватит для путешествия в Тельбию?
– Конечно, хватит!
– Еще раз прошу меня простить.
– Хорошо! – Глава тайного сыска поднялся с карла, одернул камзол. – Закроешь за мной дверь?
– Само собой, ваша милость…
Он ушел не прощаясь. Даже не кивнул. Просто переступил порог и растворился в пепельно-сиреневом сумраке, который предшествовал рассвету. Еще бы! Благородный господин, особа, приближенная к государю императору…
Тварь, жрущая с ладони Айшасы!
Фрита убедилась, что засов задвинут надежно и ни одна живая душа не проникнет в «Розу Аксамалы», затем вернулась в свои покои, дрожа от ярости. Взгляд ее упал на терракотовую вазу, застывшую в углу. По черным глянцевым бокам сосуда летели красные иноги – эмблема тайного сыска Сасандры. Руки бордельмаман сами потянулись к не вовремя попавшемуся на глаза произведению искусства.
Вот сейчас с размаха об стену! Чтоб только черепки во все стороны полетели!
И тут же услужливая память подсказала, во сколько скудо обошлась ей итунийская ваза. В Аксамале таких, может, не больше десятка. И то все остальные у дворян, родовитостью соперничающих с императорской династией. Нет уж, пускай постоит, дождется своего покупателя.
Второй этаж городской тюрьмы в Аксамале отличался от первого, как отличается боевой конь от крестьянской лошадки. Разве что только жарче – днем каменные стены прогреваются жарким летним солнцем, а ночью медленно остывают, отдают тепло. Но зато воздух свежий. Забранные решетками окна гораздо больше, чем в полуподвальном помещении, и круглые сутки по камере гуляет легкий ветерок. Остается надеяться, что на зиму окна закрываются от сквозняков ставнями или, на худой конец, завешиваются тряпками. Но Берельм и не рассчитывал оставаться в тюрьме до зимы. Не было такого уговора! Он обещал выявить заговорщиков для тайного сыска Аксамалы, и он это сделает… Уже сейчас большинство заключенных поверило, что он – фра Дольбрайн, гигант мысли и всемирно известный борец за справедливость, брошенный в застенки безжалостным имперским режимом.
Вначале к его особе относились с опаской. Приглядывались, прислушивались к невзначай оброненному слову, примечали каждый жест, каждую гримасу. Но Берельм не зря носил кличку Ловкач. Работа мошенника сродни работе актера. Нужно уметь притворяться, пускать пыль в глаза, располагать к себе случайного собеседника едва ли не с первой фразы. И Берельм начал игру. Там туманный намек, здесь к месту сказанная пословица, смелое суждение об императоре, о военном ведомстве Сасандры, о жрецах Триединого. Он, конечно, притворялся, но делал это с полной самоотдачей, как и привык за двадцать лет скитаний и жизни за чужой счет. Тем более что он пообещал сыщику, а слово, как говорится, тверже гороха. Дал слово – крепись, а не дал – держись. И тому подобное…
Постепенно он начал чувствовать уважение. И не только политические заключенные – заговорщики и борцы за справедливость всех мастей – прислушивались к словам бывшего Берельма-Ловкача, а ныне фра Дольбрайна, но и матерые уголовники, поглядывавшие сперва с высокомерным снисхождением, с течением времени стали присоединяться к слушающим «философа» последователям. А он начал входить во вкус, сыпал высокоучеными сентенциями, рассказывал все больше и больше. Во имя ледяных демонов Севера! Оказывается, можно получать удовольствие, когда тебя слушают, едва не заглядывая в рот, просят продолжать, задают вопросы.
Вскоре Берельм узнал обо всех самых значительных сообществах в Аксамале, протестующих против власти императора, мечтающих о справедливости и равенстве всех людей перед государством и Триединым. Причем он никого не расспрашивал – сами рассказали, с радостью и воодушевлением. Вот только сыщик, завербовавший Ловкача на службу, все не появлялся и не появлялся. И что он думает? Что Берельм будет кормить байками заключенных до следующего лета?
– Учитель, я не помешаю?
Мошенник поднял глаза. Перед ним стоял молодой вельсгундец, в последние дни проявлявший наибольшее рвение, – видно, идеи, высказываемые Берельмом вначале просто так, шутки ради, а потом со все возрастающим убеждением, нашли отклик в его душе.
– Нет, Гуран, не помешаешь… Садись рядом.
Молодой человек осторожно присел на солому. Вздохнул, потер рукавом голенище сапога. Только сейчас Ловкач заметил, что он одет чище обычного. Интересно, в тюрьме есть возможность постирать и просушить вещи или со свободы передали?
– Фра Дольбрайн, – негромко проговорил парень. – Меня сегодня выпускают.
– Да? – обрадовался Берельм. Потер ладонью изрядно отросшую в тюрьме бороду. – Отлично! Посол добился?
– Добился. – Т’Гуран чуть виновато улыбнулся. – Эх, попадет мне от батюшки…
– Ничего. Зато справедливость восторжествовала.
– В моем случае – да! – порывисто воскликнул вельсгундец. – Но Бохтан умер! Ребят загребли в армию, и, может быть, сейчас они умирают за тирана где-нибудь в Барне или на Окраине!
– А может, все не так плохо? – попытался успокоить его Ловкач.
– Я все понимаю, – кивнул Гуран. – Вы хотите, чтобы я не переживал… Но я не могу! Я не собираюсь останавливаться! Теперь, после того как я приобщился к вашему учению, Вельсгундия будет тесна для меня!
– Не стоит делать глупости. Возвращайся в имение к отцу. Постарайся забыть Империю, словно страшный сон.
– Я не могу спорить с вами, фра Дольбрайн. – Молодой человек склонил голову. – Мое уважение слишком высоко. Я уеду из Сасандры, покинув не только эту тюрьму, но и имперскую тюрьму народов. Но я хочу нести свет и