— Первого же пленного офицера — ко мне! — кричал майор Грей…
Но никаких офицеров не было в Плахтах. Из военных там жили только двое: бывший уже в отставке унтер-офицер Босов и отставной же рядовой Ивлин, которые по причине начавшейся войны подали недавно прошение о зачислении их на повторную службу. А также находился в селении губернский секретарь Волков, оказавшийся там по ревизионному делу. Он тоже был ранее в военной службе и посему принял на себя командование гарнизоном, куда, кроме Ивлина и Босова, вошли два десятка поморов. Оружие их было — мушкеты времен еще государя-императора Петра Алексеевича. Зато храбрости не занимать.
Едва показались в белесом безветренном море неприятельские дымы, баб и ребятишек отправили в ближний лес, а мужики собрались в маленькой церкви на молебен о ниспослании помощи в отражении супостата.
Служил молебен отец Федор. Настоятелем здешнего храма стал он недавно. Раньше был здесь отец Пантелеймон, давний житель этих мест, для всех как родной. Но немощный и старенький, на девятом уже десятке, по весне он преставился, и селяне били челом Соловецкому владыке: пришли нового священника. Ибо невозможно церкви и селению без пастыря. Архимандрит Александр на просьбу отозвался, отправил в Плахты иеромонаха отца Федора. Тот был человек лет шестидесяти, прямой, строгий, молчаливый. Вначале смутил жителей внешней суровостью. Вскоре, однако, увидели, что вроде бы и не суровость это, а скорее какая-то неизгладимая печаль. Оказалось, за прихожан болеет душой, о недужных имеет постоянную заботу. Особенно же ласков был с ребятишками, которые раньше других разглядели за хмуростью теплое сердце…
После богослужения отец Федор не оставил защитников селения, пошел с ними, чтобы в трудный миг не дрогнули душою. Причем не только словами Святого писания поддерживал в поморах твердость духа, но и давал дельные советы, как лучше расположиться по укрытиям. Это говорило о том, что не всегда отец Федор посвящал себя монастырскому послушанию, было в его жизни и что-то иное…
К моменту высадки англичан шестеро поморов и отец Федор оказались на правом краю позиции в некотором отрыве от других сил гарнизона. Отец Федор рассудил, что в этом месте, под прикрытием кустарника, противник может обойти защитников и перерезать дорогу к лесу.
Оно и правда, такая попытка случилась. Десятка два англичан, укрываясь меж валунов и в сосновой поросли, хотели тайно пройти в тыл. Красные мундиры их, однако, выдавали движение. Отбить превосходящего по числу и оружию врага можно было лишь дружностью неожиданного огня. У каждого помора было на этот случай по два ружья, а у солдата Ивлина к тому же и пистоль. И только отец Федор был без всякого вооружения, лишь тяжелый наперсный крест сжимал в правой ладони.
— Готовсь, братцы, — приказал Ивлин, и стволы, качнувшись, замерли над ветками и камнями. Теперь оставалось ждать, когда солдаты выйдут на открытое место перед засадой.
Первыми вышли трое — два высоких стрелка и солдатик в непомерно большой мохнатой шапке, с изогнутым блестящим горном в руке. Кто-то из поморов неловко шевельнулся в засаде. Два солдата вмиг упали ничком, боясь огня. Маленький же скачком взлетел на валун и затрубил, указывая левою рукою туда, где заметил опасность. Михайло Батюхин, молодой, быстрый на руку помор, укрывавшийся рядом с отцом Федором, вскинул фузею. Грянул выстрел. Но за миг до того отец Федор снизу ударил крестом по оружию:
— Опомнись! Мальчонка же!
Пуля рванула с мундира трубача красно-золотой полосатый наплечник. Мальчик уронил трубу и стал медленно падать с камня.
Выстрел, вскрик отца Федора смешались тут же с другими выстрелами и криками. Англичане кинулись было в атаку, но второй залп погнал их назад. Нападавшие отступили, не подобрав даже горниста и еще двух упавших товарищей. Видимо, сочли, что противостоящий им враг весьма силен.
Сделав свое дело, засадная группа готовилась отойти к лесу. Но прежде подошли к упавшим. Быстрого взгляда было достаточно, чтобы понять: оба солдата сражены наповал. Отец Федор и Михайло Батюхин наклонились над трубачом. Тот был с белым лицом, закрытыми глазами. Шапка отлетела. Волосы светлые, как у здешних ребятишек.
— Палишь, не глядя в кого… — глухо сказал отец Федор.
— Сгоряча не разглядел, что малой. Вижу, своим на нас кажет… Неужто насмерть? Вот грех-то на душу…
— Да нет, оцарапало малость, вот и обмер. Видать, первый раз в таком деле…
— Чего же они, басурманы, детишек-то на смертоубийство.
— Бывает такое… В герои рвался мальчик…
— Ресницами шевелит, — прошептал Михайло…
Генри поднял ресницы и увидел над собой бородатое лицо с темными глазами. Очень болело плечо. Но страха не было.
— Я ранен? — спросил он через силу.
— Да. Но, надеюсь, не опасно. — Бородатый говорил по-английски довольно хорошо, хотя и с акцентом. — Вы совершили славный поступок и своим сигналом спасли жизнь многим товарищам. Теперь, однако же, вы в плену, таковы превратности войны…
— Меня расстреляют?
Бородатый чуть улыбнулся:
— Вас отправят в один из городов и вылечат. Думаю, жизнь в России не будет для вас суровой, русские не обижают пленных. Особенно таких… юных и храбрых…
— Тогда дайте попить, — сказал Генри, но тут опять стало темно и тихо…
— Возьми его на руки, — велел отец Федор Михайле. — И пошли… Отходим все!
Через час отец Федор вернулся в селение. Один. Так он решил, запретив кому-то идти с ним.
Дома горели, едкая гарь висела в жарком безветренном воздухе. Солдаты тащили к шлюпкам награбленные вещи.
Никем не остановленный отец Федор подошел к церкви. У нее горела ветхая крыша, и было ясно, что скоро церковь заполыхает вся. Несколько солдат и пожилой офицер стояли у крыльца. Из церкви выскочили еще двое. Один с парчовым покрывалом, другой с большим образом Богородицы с Младенцем в посеребренном окладе.
Отец Федор шагнул к рыжему детине, взялся за икону. Сказал по-английски:
— Отдайте. Вы же солдат, а не грабитель. Божье достояние не может быть военным трофеем.
Рыжий выпустил икону, отступил на два шага, взял штуцер, который держал под мышкой, и выстрелил навскидку.
Отец Федор сел на землю. Выпустил икону. Прижал руки к пробитому пулей боку, лег навзничь. Закусил губу.
— Джон Робертс! — закричал пожилой офицер. — Вы с ума сошли! Это же священник! Вы забыли, в какой вы армии!
— Господин майор, я не нарочно! Я хотел попугать! — завопил рыжий детина. Кажется, искренне.
— Сержант, арестуйте солдата Робертса. Он нарушил закон…
— Оставьте, майор. Какие у войны законы… — отчетливо сказал священник.
Майор Грей нагнулся:
— Я надеюсь, ваша рана не опасна.
— Думаю, что наоборот… Если не трудно, прикажите солдатам положить меня на ровное место. На доски… И еще прошу вас: не трогайте икону. У вас и без нее довольно добычи, а для здешних людей это реликвия…
Неподалеку сложен был широкий штабель свежего теса: думали к осени сделать на церкви новую кровлю. Отца Федора уложили на доски, икону пристроили рядом. Солдаты были смущены и отходили один за другим.
— Я прикажу перевезти вас на пароход, — сказал майор Грей.
— Вот уж не думал… что офицеры ее величества берут в плен священников.
— Я не для того! У нас на судне доктор!
— Не надо. Едва вы отойдете, как наши люди вернутся из леса и окажут помощь… если она будет нужна… — Отец Федор слегка задыхался.
— Но разве есть у вас врач?
Отец Федор опять улыбнулся. С усилием.
— Зачем врач, если Господу угодна будет моя кончина. А если нет… Не утруждайтесь, майор, я у себя дома…
Майор Грей сказал нерешительно:
— Мы подобрали на месте стычки двух солдат, но не нашли трубача. Вам известна его судьба?
— Да. Слегка поцарапан и отправлен в тыл…
— Если вы в силах, то не могли бы способствовать его возвращению? Мы пришлем парламентера…
— Боюсь, что поздно. Скорее всего, его уже повезли в Холмогоры.
Это была правда. На укрытой в лесу бричке губернского секретаря собирались отправить ближнему начальству донесение и пленного.
— Плен — слишком тяжкое испытание для ребенка, — сказал майор Грей.
Отец Федор слегка поднял голову:
— А пули? Не слишком тяжкое… испытание? Посылать детей на войну — совместимо ли это с христианскими заповедями?
Майор ответил неохотно:
— Это его судьба. Он сирота, воспитанник полка…
— Он ребенок… И счастливая судьба его, может быть, в том, что плен спасет от смерти… Успеет еще повоевать, когда вырастет.
— Может быть, вы и правы, — помолчав, отозвался майор. — Тогда прощайте, ваше преподобие. И еще раз примите мои соболезнования… Не думал, кстати, встретить здесь кого-то, знающего наш язык. Судя по всему, вы джентльмен.
— Что вы имеете в виду? Дворянство? Был когда-то…
Майор Грей слегка поднял брови.
— Мало того, майор, я был, как и вы, офицером. Только плохим…
Майор Грей сказал учтиво:
— Я не заметил в вас недостатка храбрости.
— Этого мало. Чтобы быть хорошим офицером, надо уметь без колебаний посылать на смерть множество других людей. У меня это не получилось. И государь не простил. Вот и вышло: сперва матросская лямка, потом ушел в монастырь, ибо в Господе единственное видел утешение и спасение. И оправдание, если хотите… Простите, что открываю душу незнакомому человеку. Боюсь, что другому уже не успею.
— Давайте все-таки на пароход!
— Нет, благодарю вас, майор… О судьбе мальчика при случае вас известят через парламентера… Главное, что мальчик остался жив…
…Мальчик остался жив!.. Мальчик жив! Эта летучая весть пронеслась по коридорам больницы, вырвалась за ее стены, сделала счастливыми многих людей. Ушел от них изматывающий душу страх, ушла тоска…
И женщина, которая неотрывно провела у его койки множество часов, наконец расслабила плечи, откинулась на спинку стула, закрыла глаза.
— Вам надо поесть и поспать, — сказал ей чернобородый доктор Андрей Львович.