– А Муся согласна?
– А Мусю мы подмажем взяткой в особо мелком размере – маленькими баночками «шебы». Я вчера купила аж пять штук. Пусть будет счастливый кошачий Новый год!
– Ну тогда я первая иду писать, а ты поставь чайник.
– А как же – с постели не вставать?
– Обсикаешься!
Агата включила телевизор. Тут же рядом материализовалась Муся. Примостилась и поглубже зарылась в одеяло. Зачинщица лентяйского бунта тоже укуталась потеплее и решила, что сегодня ни за что не позволит себе ни тревог, ни страха.
По телеку шел повтор новогоднего концерта. Знакомые и надоевшие всей стране до зубовного скрежета лица перепевали старые песни с новыми словами. Новые слова были гораздо хуже старых и отдавали пошлятиной. Агата переключила канал и попала на «Труффальдино из Бергамо» по пьесе Гольдони. Это ж другой коленкор! Маруся обожала старые фильмы, а Флориндо Аретузи вообще был ее любимым героем!
– Мам, иди скорей, твоего Флориндо показывают!
Маруся принесла чай с бутербродами. Они долго возились, устраиваясь поудобнее, и в конце концов согнали с дивана Мусю. Та убежала на кухню и затихла. Нашла угощение.
– Знаешь, что вспомнилось? В детстве, когда я тупила за уроками, ты меня называла «древовидной Агатой». Я тогда думала, ты сама такое прикольное слово придумала. Вместо «дубины».
Маруся засмеялась.
– К чему это ты?
– В «Зара» на одной женщине я видела подвеску с очень красивым древовидным агатом. Цвет ближе к янтарному и рисунок очень яркий. Ветки, знаешь, такие выразительные. В общем, даже засмотрелась и вспомнила, что раньше агат использовали как детектор лжи. Дескать владельца камня трудно обмануть и ввести в заблуждение. Думаю, каждой бабе надо в кармане агат носить, а то дурят нас кому не лень и кто не попадя.
– Камень интересный. Мы сейчас с ним мало работаем. Лет пять назад делали серьги с моховым агатом. Представляешь, дядька один заказал для жены, чтобы денежки меньше транжирила. Вычитал в интернете, что агат лечит от расточительности.
– Жмот.
– А кстати, ты видела на комоде фигурку на подставке из цоизита? Мне всегда такой нравился. Оттенок зеленого очень приятный и вкрапления из кристаллов рубина четкие. Интересно, кто ей подарил?
– А помнишь, я тебе с Байкала кулончик с серафинитом привезла? Ну тот, что простой кабошон! Ты его носишь? Он сильный. Нервы лечит и давление снижает.
– Сейчас бы не помешал. Размером с тыкву. Я из-за всего этого кошмара до того допсиховалась, что недавно соседа чуть не прибила!
– Ромчика?
– Ага. Иду с работы, трясусь, а он сбоку из кустов вылезает на карачках. Я как шмякну его по головушке пакетом с синенькими, что тетя Сима дала, и бежать. Вот ты ржешь, а мы оба чуть копыта не отбросили. Ромчик-то думал, его жена подстерегла. Он под кустами пол-литру сховал, глотнул от души, вылезает счастливый, что життя налаживается, а его по башке убивают.
– Ты знаешь, мам, я часто думаю о природе своего страха перед Олегом. Почему я так сильно испугалась сначала – понятно. Не была готова. Но я же сильной себя считала. А получилось, он одним махом заставил меня искурочить всю жизнь. Бежать, прятаться, уборщицей работать по чужим людям. Быть тем, кем не являюсь. Сначала я думала, что страх меня защищает. Делает внимательней и осторожней. Я ведь и за тебя боялась. Знаешь, у Льва Халифа есть такой стих.
– Из чего твой панцирь, черепаха? –
Я спросил и получил ответ:
– Он из пережитого мной страха.
И брони надежней в мире нет.
Вот и я так думала. А оказалось, я вообще не живу. Просто сижу в своем панцире и жду, когда он заявится и меня прибьет. Так всю жизнь можно просидеть. Я даже не пытаюсь бороться, я сдалась, заранее уверенная, что не победю и не побежу? Может мне нравится это садо-мазо? Влезла в шкуру жертвы и кайф ловлю? А страх, он накапливается. И убивает изнутри. Уже хочешь перестать, а не можешь.
– Что ж делать?
– Надо просто перестать быть черепахой. Выбросить на хрен этот панцирь. Появится – и отлично. Увижу – первая к нему подойду. Ничего он мне не сделает.
– Ой ли?
– Мам, ты тоже, что ли, черепаха?
– Причем старая и мудрая. Бояться не стыдно. Олег опасен. Ты тут совсем одна. Как ты с ним собираешься справиться?
– Пока не знаю, но я уже не совсем одна. Есть и в Питере добрые люди. Не вылезай, я еще бутербродов сварганю. Эх, обожруся и помру молодой! Помнишь Мартынку из мультика?
– Это который «щас спою»?
– Да нет! Какая ты дремучая у меня!
Агата поставила на плиту турку с кофе. Кого, интересно, она имела ввиду, когда уверяла, что уже не одна? Почему в этот момент она подумала о Марке? Конечно, он выслушал ее и обещал помочь, если понадобится. И что? Да ровным счетом ничего! Марк просто благородный человек. Хотел девушку успокоить и все. Обычная в таких случаях вежливость. Кроме того, есть еще кое-что. Когда вчера выходили из театра, она все время вертела головой, вдруг увидит в толпе того, чей взгляд пробуравил ей спину. И увидела Марка. Он вышел с какой-то женщиной, кутавшейся в шубу, потом отстал и, порывшись в кармане, выудил сотовый. Посмотрел на экран и засунул обратно. Значит, он тоже был в театре. Мог видеть ее. Может быть, и там, на даче тоже он? Да нет, фигня! Она ему никто. Он ее и знать не знал. А кто же тогда? Кто все время где-то рядом? Кто видит ее, а она его – нет?
Куда бежать?
Накануне Марусиного отъезда Агата проснулась еще засветло и долго лежала без сна. Хотелось поворочаться, найти удобную позу и снова заснуть. Но ворочаться было нельзя. Она подождала, когда спина совсем затечет, и поднялась. Не успела поставить турку на огонь, встала и мама. Что же им обеим не спится?
Маруся копошилась в комнате. Агата прислушалась. «Кто з любовью нэ знаеця, той горя нэ знае», – грустно-прегрустно напевала мама.
Пригорюнившись и подперев рукой румяную щеку, Маруся сидела на диване и чесала брюшко Мусе, привалившейся к ее боку.
– Мам, ты чего это запечалилась?
– Да нет, доню, чего мне печалиться? Вот передачу смотрю про молодого актера, который сыграл заглавную роль в фильме «Ужас старой усадьбы». Интересно, кого же он там играл?
– Понятное дело! Или Ужас, или Старую усадьбу. Роль-то заглавная!
– Точно. Как это я не догадалась?
Они засмеялись, но смех получился невеселым. Агата села и, совсем как Муся, привалилась к теплому маминому боку. Ей хотелось, чтобы ее тоже почесали. Маруся вздохнула и погладила дочкину руку.
– Почему нам с тобой с мужиками не везет, не знаешь?
– Я тоже об этом часто думаю. Мне кажется, мы… слишком торопимся.
– Куда? – удивилась Маруся.
– Торопимся отдать все и сразу. Слишком стараемся, понимаешь?
Маруся снова вздохнула.
– Понимаю, наверное. Знаешь, я бывало смотрю на Генриха и думаю: «Да наплевать на все! Лишь бы рядом был». Вот дура!
– Думаешь, я лучше? Я даже гордилась, что просто люблю и ничего не требую взамен.
– Похоже, доню моя, женщины семейства Вечер не украсят собой стройные ряды феминисток!
– Да и фиг с ними, с рядами! Помнишь, как я тискала тебя, когда маленькая была? Еще стих сочинила: «Ты моя пампушка, сладкая ватрушка, мягкая подушка, сахарная плюшка»!
– Вот «подушка», кстати, была лишней!
– Да подушка тут – самое приятное!
И Агата принялась тискать и щекотать хохочущую маму.
На следующий день Маруся уехала. Агата так не хотела этого, что даже зубы сжала, чтобы ненароком не сказать «не бросай меня». С мамой было так тепло на душе! Она последний раз помахала рукой вслед поезду и повернулась, чтобы отправиться восвояси. Подняла глаза и увидела в толпе на перроне Олега.
Он просто стоял и смотрел на нее с улыбкой. Она так любила его улыбку. Такую обаятельную. Немного насмешливую. Агата остолбенела. Страх сжал живот, а потом забил собой горло. Какой-то мужик грубо толкнул ее, проходя мимо. Очнувшись, Агата рванулась навстречу своему мучителю, но его уже не было на том месте. Врешь – не возьмешь! Она помчалась в здание вокзала, отчаянно ища глазами. Выбежала на площадь и стала метаться. Где же ты, гад? Только покажись. Я тебе в глотку вцеплюсь и буду грызть, пока не порву. Вся потная от бессмысленной беготни и бешенства, Агата очнулась только когда поняла, что в прострации мчится не домой, а в офис. Ну что ж, может оно к лучшему. Если Олег ждет у дома, то она не пойдет туда сейчас, в темноте. Всю ночь он караулить не сможет. Окочурится на ветру и холоде.
– Переночую в конторе, а завтра пойду в полицию.
Эта вслух произнесенная фраза ее успокоила. Агата взяла у уставшего от безделья охранника ключи и на лифте поднялась на шестой этаж. В офисе было тепло и тихо. В конце коридора поблескивала в темноте елка. Они с мамой елку покупать не стали. Агата разделась, приготовила чай, взяла несколько печенюшек из своего теперь уже прошлогоднего запаса и уселась с этим богатством на полу под елкой. Елка была настоящая и пахла изумительно. Агата понемногу успокоилась, напилась горячего чаю и решила, что раз так, то можно немного попеть. Для обретения душевного равновесия. Она обожала дуэт Лизы и Полины из «Пиковой дамы». Эта нежная мелодия всегда ее умиротворяла. Жаль, второго голоса нет. Справившись с дуэтом, довольная собой Агата перешла на Memory из «Кошек».
– Память. Я одна в лунном свете, дням былым улыбаюсь. Жизнь прекрасна была, – пела Агата, чувствуя, как голос крепнет и наливается силой. Закончить концерт решила колыбельной Марии Магдалины все из того же любимого Уэббера. «Все хорошо, милый, все хорошо». Это так успокаивает. Конечно, как Сара Брайтман ей сегодня не спеть, но все же.
И тут совсем близко под чьими-то ногами скрипнул пол. Агата дернулась под елкой, не зная вставать или отползать. И куда?
– Не пугайтесь, ради бога! Это всего лишь я, – раздалось в темноте. Агата ничего не поняла.
– Кто там? – трясущимся голосом проблеяла она.