Что-то ударилось в бок машины, в дверцу с моей стороны. Маленький мальчик прижался лицом к стеклу. А потом Хендерсон тихо вскрикнула. Ещё один мальчик, с её стороны. Точно такой же, как первый. Одно лицо. Одно лицо, повторенное дважды. Два одинаковых мальчика. Близнецы. И куда ни глянь — та же улыбка, то же безмятежное выражение, тот же застывший взгляд, что и у парня на въезде, — и у этих мальчишек, и у всех остальных.
— Сомнамбулы, — сказал Павлин. — Дешёвый порошок. Холодный транс; передозировка плохим «Просветом».
Восприятие обостряется настолько, что сознание «улетает» в другую реальность, не то чтобы оторванную от мира, но так или иначе обособленную.
Мы доехали до заправки, где была мастерская, и улыбающийся механик назвал нам цену за проверку, ремонт и бензин.
— В общем, займись, — сказал Павлин. — Только быстро, ага?
Я заплатила механику, на этот раз настоящими деньгами. Павлин обернулся к нам.
— Беверли. Мы приехали. — Хендерсон ничего не сказала, она просто взглянула на Павлина, и тот, подождав ещё пару секунд, добавил: — Можно пока погулять. — Он повернулся обратно к Тапело. — Девочка, сколько время?
— Время? Да, время. Марлин…
Я передала Тапело её сумку. Она достала часы.
— Два часа. Самое начало третьего.
— Нет, — сказал Павлин. — Мне надо точно.
— Четыре минуты третьего.
— Ещё точнее.
— Два часа, четыре минуты и двадцать пять секунд.
— Хорошо.
В первый раз за последний месяц мы узнали точное время. Это было так странно — и больно. Как будто мне ткнули иголкой в лицо.
— Хорошо, — повторил Павлин. — Два часа, четыре минуты и сколько теперь секунд?
— Тридцать семь.
— Хорошо.
— Тридцать восемь, тридцать девять…
Павлин взял свою сумку, достал аптечку и бутылку воды. Принял капсулу «Просвета», запил её водой.
— Пусть нам будет хорошо. — Он бросил аптечку к нам на заднее сиденье. — Не пропустите дневной приём.
— А вы мне не дадите немножко денег? — спросила Тапело.
— Да без проблем, — сказал Павлин.
Я дала девочке деньги. Она посмотрела на них и сказала:
— Это все?
— Это все, — сказал Павлин.
— Но ты пока не собираешься нас бросать?
— Кого — вас?
— Ну, ты же сказал, что если получишь, что хочешь, то сразу уедешь куда-нибудь далеко, бросишь нас. То есть всех нас.
— Да я тебя даже не знаю, девочка. Я не знаю, кто ты.
— Я знаю, да. Но ведь ты не уйдёшь?
— Ну, когда-нибудь точно уйду, — сказал Павлин.
— Ага, понятно, — сказала Тапело. — Когда-нибудь.
Павлин открыл свою дверцу.
— Ладно, давайте пока погуляем. Но только недолго. Всем ясно? — сказал он, выходя из машины.
— Ясно-ясно, — сказала Тапело. Павлин наклонился к моему окну.
— Марлин, ты останешься здесь. Будешь присматривать за машиной и за чемоданчиком.
— Хорошо.
Водительскую дверцу заклинило, так что Тапело перелезла через сиденья и выбралась из машины с пассажирской стороны. Павлин направился к главному зданию, а Тапело пошла к киоскам.
Мы остались вдвоём с Хендерсон. В напряжённом молчании.
— Ну ладно, — сказала я наконец.
— Выпусти меня, — сказала Хендерсон.
— Что?
— Дай мне выйти.
— А, да.
Её дверцу тоже заклинило, и мне пришлось выбраться из машины, чтобы Хендерсон смогла выйти наружу. Она взяла с собой чемоданчик и свою сумку.
— Что будем делать? Куда пойдём? — спросила я. Хендерсон как будто меня и не слышала. Она подошла к механику, который уже поднял капот и занялся нашим двигателем.
— Где здесь туалет?
Механик посмотрел на неё и ничего не сказал.
— Где туалет?
Механик ткнул пальцем куда-то в сторону, и Хендерсон пошла туда.
Я нагнулась, наполовину забравшись в машину, чтобы собрать с сиденья и с пола оставшиеся осколки. Стекло разбилось крошечными кубиками, и мне казалось, что я подбираю бриллианты — драгоценные камни, что приносят несчастье. Какая я всё-таки дура. Это надо же было сотворить такую глупость.
Я порезала палец, до крови.
Взяла свою сумку и выбралась из машины.
Машина выглядела неважно: стекло разбито, кузов помят, белая краска местами содрана с обоих боков. Механик уже занимался водительской дверцей. Он посмотрел на меня. Что-то тихонько насвистывал себе под нос и улыбался каким-то своим мыслям. Была ещё только середина дня, а я уже так устала, как будто сейчас была ночь.
— Здесь есть где-нибудь телефон? — спросила я. Механик тупо уставился на меня.
— Ага. Но связь только с той стороной.
— С той стороной?
Сперва я подумала — я действительно так подумала, — что он имеет в виду потусторонний мир, что тут есть телефон для связи с мёртвыми, но нет, нет. Механик смотрел на шоссе и на здания с той стороны от дороги.
— А внешней линии нет?
— Есть, но она не работает.
Он вновь поднял молоток, которым стучал по погнутой дверце.
— А вы здесь давно? — спросила я.
— В каком смысле?
— Вы давно тут работаете?
Кажется, он растерялся.
— Не знаю, мадам.
— Вы не знаете?
— У меня нет замены.
— Что?
— У меня нет такого стекла, на замену. Поставить вам временную заслонку?
— Да, поставьте, — сказала я.
Рядом с мастерской была небольшая лужайка, огороженная низкой кирпичной стеной. Я достала из сумки аптечку, бутылку с водой и пошла туда. Села на ограждение. Механик работал. Какое-то время я наблюдала за ним. Где-то играла музыка; наверное, здесь повсюду стояли громкоговорители. Мягкий механический ритм без мелодии, чтобы там не поселилась болезнь.
Хотелось спать. Хотелось «пересидеть» этот кошмарный день, чтобы он поскорее закончился. А потом мне пришла одна мысль. Может быть, просто уйти? Бросить все и уйти, слиться с этой счастливой толпой, обожраться дешёвым «Просветом». Может быть, мне полегчает. Воспоминания сами собой отомрут. И я потеряю себя — навсегда.
— Она там красилась.
Я подняла голову. Я даже не слышала, как подошла Хендерсон. Она держала в руке чемоданчик.
— Кто?
— Какая-то женщина, в туалете.
Хендерсон переодела брюки. Расчесала свои длинные светлые волосы и подвязала их шарфом. Её лицо так и сияло. Я не знаю, как она выглядела до болезни, но она и сейчас была очень красивая. Я всегда считала её красивой, с самой первой нашей встречи — тогда, в темноте, в городском саду. Она увидела, как я роюсь в земле, и сказала, ещё ничего не зная о том, что я там искала, вообще ничего не зная: «Если ты собираешься похоронить себя заживо, то закапывайся помедленнее. Так прикольней». Это были первые слова, которые я от неё услышала. И то, как она их сказала, и как она на меня посмотрела, как подошла ко мне и протянула мне руку… да, она была очень красивая, очень. Это была удивительная красота. Необычная, странная.
— Она красила губы, Марлин. Красила губы помадой. И пудрилась. Ты меня слышишь?
— Что? Перед зеркалом?
Хендерсон села рядом со мной.
— У них там висят зеркала, Марлин. У них в туалете висят зеркала, с подсветкой, и эта женщина, она красилась перед зеркалом, совершенно спокойно. Она любовалась собой и напевала себе под нос какую-то глупую песенку, а потом повернулась ко мне.
— И что она тебе сказала?
— Ничего. Улыбнулась, и все. Но ты меня знаешь. Меня это бесит. Меня бесит, когда кто-то мне улыбается без причины. Потому что это неестественно. Это не по-человечески. И самое главное, это противно. Вот её сумка.
Хендерсон вручила мне дамскую сумочку из какого-то блестящего голубого материала.
— Ты украла её сумку?
— Она мне сама её отдала.
Сумка была буквально набита капсулами в небесно-голубой оболочке с белой голубкой на каждой. Много. Даже слишком много. Я зачерпнула целую горсть, подержала в руке, высыпала их обратно в сумку.
— Блин. Это то, что я думаю?
— А ты попробуй.
Хендерсон открыла одну капсулу, просто раздвинула две половинки и высыпала содержимое мне на ладонь. Порошок. Я послюнявила палец, взяла чуть-чуть, на самый кончик. Облизала палец. Сладко. Как карамель.
— Фальсификат, — сказала Хендерсон. — Хотя какая-то капля хорошей вытяжки там есть. Но только капля.
— Где они это берут, интересно?
— Синтезируют. Это же чистая химия.
— Я имею в виду настоящую вытяжку.
— А кого это ебет?
— Да, наверное.
Хендерсон перевернула сумку, и всё, что в ней было, высыпалось на траву.
— Это действительно наше будущее, Марлин? Правда? Сплошные приходы, круглосуточно и ежедневно, без выходных? И все ходят обдолбанные и счастливые?
Среди голубых капсул была и косметика. Я взяла тюбик помады.
— Что, хочешь накраситься?
— Может, попозже.
— Ага, попозже. — Хендерсон положила в рот капсулу. Хорошую капсулу, из наших запасов. — Пусть нам будет хорошо.
— Ты на меня не злишься, Бев?
— Давай, — она отпила воды, — твоя очередь.
— Ты на меня не злишься?
— Марлин, бля, я тебя ненавижу.
— Да.
— Но я без тебя пропаду.
— В смысле?
— В прямом. Марлин, когда мы с тобой познакомились… слушай меня… слушай… я не знаю, как это правильно объяснить, но мы с Павлином… мы просто болтались без цели и не знали, куда податься, понимаешь?
— Да, понимаю.
— А теперь, когда мы с тобой ищем эти зеркала… у нас появилась какая-то цель. Да, именно так. Теперь понимаешь?
— Я всё понимаю. Беверли…
— Что?
— Нет, ничего. Я просто… ладно. Забей.
— Ты хочешь остаться здесь, да?
Я посмотрела на нашу машину. Механик уже растянул кусок целлофана над разбитым окном и теперь закреплял его чёрным широким скотчем.
— Марлин. Мы уже близко.
— Я знаю.
— Все очень просто. Мы найдём этого Джейми, который актёр. Да? И узнаем у него имя торговца. Ещё один осколок, и все.
— Но их больше. Кингсли хочет больше. Он хочет все.
— А не пошёл бы он на хуй. Один осколок — и хватит.