(1977–2020)
1977
Вечер. Мы с Вадиком надеваем какие-то теплые, доставшиеся нам от старшего брата, вещи и идем вдвоем гулять. Мне нравится надевать вещи на пару размеров больше. Так я ощущаю себя крупнее. И еще на мне папина кепка. Идем вдоль проспекта Мира, от метро «Алексеевская» в сторону «ВДНХ». Проходим магазин «Детский мир», где родители покупали нам игрушки (помню, я упросил купить мне розового поросенка, с которым долгое время потом спал в обнимку), школьные тетради, линейки и карандаши в отделе «Канцелярские товары», рубашки в цветах, батники с погонами и широченными воротниками в отделе «Одежда для мальчиков школьного возраста». Когда нам исполнилось 14 лет, случилась радость. Мы с еще одним одноклассником, выстояв в очереди, отхватили по польскому коричневому костюму: брюки клеш и куртка с карманами.
Проходим дальше — магазин «Союзпечать». Около него по вечерам кучками стоят коллекционеры, собирающие марки, значки, монеты. Тут я иногда пополняю свою коллекцию «Колониальные страны».
Проходим киоск. Здесь наряду с газетами «Правда», «Литературная газета», «Культура» (которые всегда покупает себе папа) продаются журналы «Советский экран», «Театральная жизнь», «Театр» (их иногда покупают Вадику). И самое главное, здесь продаются открытки советских актеров по 5 копеек за черно-белую и 8 копеек за цветную. Вадик хранит эти фотографии в коричневом письменном столе в среднем ящике. Он делит их на те, что с автографом, и без. Там же, в нижнем ящике, лежат альбомы, которые Вадик создает сам. Он берет общую тетрадь за 14 копеек, вырезает статьи из газет и журналов и вклеивает в определенном порядке на страницы тетради, компонуя с фотографиями из спектаклей, билетами и театральными программками. Все это подписывает синей шариковой ручкой, добавляя свои впечатления и комментарии. Так мой брат выпускает свои первые авторские журналы.
Часов 9 вечера. Горят фонари. Мало прохожих. И мы ни с того ни с сего начинаем петь детскую песню, которую разучивали в музыкальной школе во время занятий в хоре.
Савка и Гришка сделали дуду.
Ой, дуду, ой, дуду, сделали дуду…
Я начинаю, а Вадик подхватывает с задержкой на одно слово. Получается, я: «Савка и Гришка». На слове «Гришка» вступает Вадик: «Савка и…» Идем обнявшись. Весело. Хорошо. Какие-то двое мальчишек сделали какую-то дудку, а двое других теперь эту историю продолжают.
1978
С Кириллом Козаковым, сыном Михаила Михайловича Козакова, мы вместе учились с четвертого класса в 287-й школе. Она находилась рядом с заводом «Калибр». Как-то после уроков к нам девчонки из школы домой в гости пришли. Тогда мы с Вадиком сели за фортепьяно и в четыре руки стали играть и петь любимые песни: Mélodie d’amour chantait le coeur d’Emmanuelle из фильма «Эммануэль», песни группы «Бони М», Аллы Пугачевой… Кирилл тоже пел с нами, девчонки восторженно смотрели…
Пришел старший брат Слава и сказал, что ему надо готовиться к роли д’Артаньяна, чтобы показаться в Театр юного зрителя, где шел спектакль «Три мушкетера». Он разучивал арию: «Когда твой друг в крови, à la guerre commе à la guerre». Конечно, я знал и обожал эту песню. Слава попросил подыграть ему на фортепьяно и так посмотрел на девочек, что они испарились. Кира тоже почему-то тут же потерял интерес к происходящему и ушел домой. Я сел за фортепиано, быстро подобрал аккорды. Слава пел эмоционально и вдохновенно. Потом сказал, что устал, и поехал по своим делам, а я снова сел за инструмент и запел эту песню, представляя себя непобедимым счастливчиком д’Артаньяном.
Черное пианино с бронзовыми подсвечниками, которое мама привезла из Новосибирска, — единственная вещь, которая кочевала вместе с родителями повсюду, начав свой путь в девятиметровой комнате на Герцена. Там родители начали жить вместе. Вокруг пианино мы часто собирались всей семьей. Мама что-то наигрывала, подходил папа, и вот уже они вместе пели любимые песни. Мама чистым, высоким голосом, папа — с драматическими нотками. Они смотрели друг на друга влюбленными глазами. Папа целовал мамины руки. Заниматься музыкой мы с Вадиком начали в шесть лет. Меня заставляли, я ненавидел фортепиано — оно отрывало меня от двора и друзей. Тогда мама придумала «обманки»: давала десять спичек, их, по одной, нужно было переложить с одной стороны клавиатуры на другую. Сделать это нужно было каждый раз после сыгранного упражнения. От мысли, что один этюд придется сыграть десять раз, мне становилось дурно. Но я перекладывал очередную спичку, «убивая» гамму за гаммой. Прошло время, я научился жить рядом с фортепиано, потом влюбился в него и уже не понимал, как можно жить иначе.
На уроке пения я порезал стул самодельным перочинным ножиком. Этот порыв юного исследователя учительница явно не оценила. При всем классе она сообщила, что если я не возмещу деньги за испорченное имущество (5 рублей 30 копеек), то меня ждет детская комната милиции. Что-то подсказывало мне, что родители не придут в неописуемый восторг, узнав об этом. Нужно было где-то взять деньги. И я отправился на улицу собирать стеклянную посуду. Майонезная баночка — 3 копейки, трехлитровая — 5 копеек, бутылка из-под лимонада и из-под кефира — 10 копеек. Сколько урн и помоек было мною изучено, со сколькими алкашами познакомился я. В пунктах приема стеклопосуды брали только чистую тару, поэтому, сидя на балконе и глядя на город, я погружал в ведро с горячей водой одну за другой бутылки, отмачивая этикетки. Затем счищал их ножом. Тяжелее всего отходила фольга с бутылок из-под шампанского, зато за них давали 15 копеек за штуку.
Наконец, нужная сумма была собрана, я отнес ее в школу. Конфликт был исчерпан.
1979
В семье моих родителей всегда был культ творчества. Папа, актер по образованию, посвятил себя режиссерской профессии. Мама, закончившая юридический факультет, — преподаватель в музыкальной школе. Ей, с ее бесконечной фантазией, было тесно в педагогическом пространстве, и она придумала свою систему уроков и объяснения нотной грамоты. Даже в дремучие советские времена к ней приезжали педагоги из Японии, чтобы перенять ее опыт. Она ставила музыкальные спектакли с детьми, и раз в год их играли в Большом зале Консерватории.
Постоянные походы в театр, на творческие вечера в ЦДРИ, Дом актера, а потом разговоры до ночи; собранная родителями, вопреки тотальному отсутствию книг в книжных магазинах, домашняя библиотека; сохраненные за многие годы, не раз перечитанные журналы «Новый мир», «Юность», «Знамя», «Октябрь», мамины музыкальные спектакли, папины радиопостановки — все это было той воронкой, в которую нас с братом неумолимо закручивало счастливое пространство театра.
1984
Я окончил институт с красным дипломом, а Вадик — нет. Прилежный и старательный Вадик, не пропустивший ни одной лекции, и я — неусидчивый, с вечным беспорядком на голове и в голове. Как это получилось?
На четвертом курсе Евгений Вениаминович Радомысленский поставил дипломный спектакль «Наш городок» по Торнтону Уайлдеру, в котором я играл героя. Олег Николаевич Ефремов был руководителем кафедры актерского мастерства. В этот вечер мы сдавали спектакль. В зале — все педагоги Школы-студии МХАТ. Сыграли. Переоделись. Ждем. Наконец обсуждение закончилось. Я был на лестничной площадке в тот момент, когда по ней спускался Ефремов. Поздоровался с ним, прижался к стене, чтобы его пропустить. Он приостановился, прищурился: «Ну что, — говорит, — наверное, возьму тебя в театр». В руке у него была сигарета. Он сделал затяжку, постоял немного, глядя в пол, потом затянулся еще раз, посмотрел на меня и пошел вниз. А я взлетел под потолок. К сожалению, этого никто не увидел, а повторить подобное мне уже никогда больше не удавалось.
1985
Сразу после окончания института я призвался в армию. Папа знал главного режиссера Театра Советской армии, Юрия Ивановича Еремина, и попросил его посмотреть меня в дипломном спектакле. Дело в том, что в театре была команда актеров-военнослужащих. Туда ежегодно призывали двадцать человек. И в разное время там служили актеры Леонид Ярмольник и Олег Меньшиков, Александр Домогаров и Александр Балуев, оператор и продюсер Денис Евстигнеев, театральный художник Александр Боровский… Вместе со мной этой осенью призвались Кирилл Козаков, выпускник «Щепки», и Игорь Штернберг — выпускник «Щуки». Мы монтировали декорации, занимались реквизитом, убирали снег вокруг театра, чистили картошку на кухне. Это днем. А по вечерам играли в массовых сценах.
За время службы я переиграл военнослужащих всех времен и народов, поскольку в репертуаре театра шли спектакли про военные действия начиная аж с Куликовской битвы. Через полгода меня ввели в комедию «Моя профессия — синьор из общества» на роль Николо. Спектакль шел на Большой сцене, главную роль играл Владимир Зельдин.
В спектакле «Стрелы Робин Гуда» с Кириллом Козаковым мы играли «лесных жителей», в «Кортике» мальчишек-беспризорников, в «Идиоте» по Достоевскому — людей из толпы, в «Даме с камелиями» — гостей на балу, ну и так далее…
Через полтора года службы, весной, демобилизовавшись, я позвонил во МХАТ в отдел кадров. Мне было сказано после окончания вуза: отслужишь в армии — звони. «Здравствуйте, это Игорь Верник, я вернулся». И услышал в ответ: «Очень хорошо, мы помним о вас. Как только будет информация, позвоним». И все, тишина.
1986
Мои друзья купили кооперативную трехкомнатную квартиру в Крылатском. Вернее, им ее купили родители. И вот мы с Вадиком пришли к ним в гости. Сидели на кухне, пили чай с вареньем, и в голове моей четко обозначилась простая законченная мысль: «Никогда. Никогда у меня не будет такой квартиры». В этом не было отчаяния или зависти. Это была констатация факта. Не было и не могло быть таких условий в нашей с братом жизни, при которых мы могли бы собрать 5 тыс. долларов и в кооперативном доме приобрести квартиру. В магазине иностранных товаров «Березка» я был один раз. После гастролей МХАТа в Японии в Москву приехала одна моя знакомая, которая изучала русский язык. Мы подружились. Я показывал ей Москву. Мы гуляли в центре и случайно набрели на этот магазин. Она предложила зайти. Для меня это было, все равно что перейти границу. И вот мы внутри. «Железный занавес», отделяющий СССР от всего мира, словно приподнялся, я сделал шаг, ахнул, не поверил своим глазам, а занавес уже с грохотом опустился обратно. Но пока мы были в «Березке», моя подруга, глядя на продукты, аккуратно лежащие на полках, спросила: «Что ты хочешь?» Я говорю: «Не знаю даже». Она говорит: «Ты любишь киви?» Не поняв, почему она перешла на японский, я переспросил: «Кого?» Она улыбнулась, купила упаковку киви, еще что-то, и мы вышли из магазина. Мама, папа, Вадик и я долго дома рассматривали бархатистый фрукт, не зная, как притронуться к нему.