У меня сохранилась фотография, на которой вместе с народным артистом Марком Исааковичем Прудкиным я стою на ступеньках филиала МХАТа на улице Москвина[8]. В этот день меня представили труппе МХАТа, а ровно 70 лет до того был принят в труппу Художественного театра Марк Прудкин. И пригласили его в театр Станиславский и Немирович-Данченко.
И вот мы вместе с ним входим во МХАТ. На собрании по случаю открытия сезона Олег Николаевич Ефремов объявил о том, что в труппу в этом году принят выпускник Школы-студии МХАТ Игорь Верник. Я встал, все повернули головы в мою сторону, это было как во сне. Я надел лучшее, что у меня было, — белую рубашку и свитер с цветными ромбами, который привез папа из Венгрии. Через несколько месяцев Оля Симонова, актриса МХАТа, внучка Рубена Симонова, подошла ко мне и сказала: «Будешь секретарем комсомольской организации театра». Мы зашли в кабинет к Ефремову. Он посмотрел на меня, задумался, через паузу спросил: «Что скажешь?» Я говорю: «Олег Николаевич, спасибо за такую роль». Он улыбнулся. «А что делать-то нужно?» — спрашиваю. Он: «А я откуда знаю? Сам разберешься».
Выступая на районных и городских собраниях, обращаясь к таким же, как я, комсомольцам, я говорил о проблемах поколения: «Мне кажется, большая наша проблема в том, что нам негде общаться. Актеры, инженеры, врачи изолированы в своих сообществах. Давайте создавать такие пространства!» В советские дремучие годы, когда, к примеру, дискотеки проходили в актовых залах школ и институтов один-два раза в год, мне хотелось раздвинуть рамки возможностей для общения.
Когда только начал работать во МХАТе, в спектакле «Синяя птица» я играл Долдона, Черного человека — черного, потому что его не видно, в черной одежде с закрытым лицом. Родители мои гордились тем, что я на мхатовской сцене. После спектакля они, радостные, говорили мне о том, как замечательно я существую на сцене.
Чилийский режиссер Себастьян Аларкон пригласил меня сняться в фильме «Ягуар» про чилийскую армию. Съемки проходили в Баку около месяца. Это был мой первый серьезный опыт в кино и первый большой гонорар — 400 рублей. Для сравнения: во МХАТе я получал зарплату 100 рублей в месяц. Из заработанных во время съемок денег за 200 рублей я купил стиральную машину родителям, остальное жене Рите.
1987
Первый раз я увидел Аллу Пугачеву в Ялте. Мы с Вадиком отдыхали в санатории Дома актеров и увидели афишу с ее именем. Вечером я втиснулся в огромную толпу нарядных туристов, мечтающих попасть на концерт, и толпа принесла меня прямо к окошку администратора. Засунув внутрь кучерявую голову, с улыбкой больше, чем самое окно, я сказал: «Здравствуйте, я артист МХАТа». «До свидания», — услышал я в ответ. «Пожалуйста», — умоляюще произнес я. Женщина в платье, напоминающем снятую с окна занавеску, с огромной прической и, как у куклы, напомаженными губами, подняла на меня глаза. Значительная в каждом движении, словно она и есть эта самая Алла Пугачева, дама неожиданно смилостивилась и выписала два входных. Никогда раньше я не видел такой власти над залом. Каждая песня Пугачевой была драматическим мини-спектаклем, зал плакал и смеялся вместе с ней.
Студия «Человек» была организована в 1974 году. Позже там играли актеры МХАТа: Рома Козак, Дима Брусникин, Саша Феклистов, Игорь Золотовицкий, Гриша Мануков, Сергей Земцов. Там же ставил свои первые спектакли Сергей Женовач. Это было новое дыхание в театральной жизни Москвы.
К тому моменту, когда меня приняли во МХАТ, в студии «Человек» шел спектакль «Эмигранты» по Мрожеку. Он начинался в 10 вечера, на сцене два актера — Козак и Феклистов. Попасть на спектакль невозможно. Помню, мы с однокурсником втиснулись в узкое пространство и, замерев так, просидели 2 часа счастливые и ошарашенные. Еще через год Рома Козак поставил пьесу «Чинзано». И с этим спектаклем ребята объездили полмира.
Летом для студии «Человек» Рома Козак решил поставить спектакль «Елизавета Бам на елке у Ивановых» по стихам обэриутов: Введенского, Заболоцкого, Хармса. Он договорился с актером МХАТа, у которого был за городом недостроенный дом, что мы месяц будем там жить, а в знак благодарности благоустроим территорию, выкорчуем пни, ну и прочее. И вот в один из первых июльских дней Игорь Золотовицкий, Володя Стержаков, Сергей Земцов, Григорий Мануков, Егор Высоцкий, Нелли Селезнева, Коля Пузырев и я, возглавляемые режиссером, вышли из электрички. Нагруженные вещами и продуктами, мы отправились на поиски «репетиционной базы». Девушки спали на первом этаже, мужчины — на втором. Приставляли лестницу, забирались наверх и залезали в спальные мешки. Спали как убитые. Репетировать начинали с самого утра. Много, весело. Рома, довольный, хохотал, бесконечно фантазировал, Егор сочинял музыку. Нам было хорошо и интересно вместе. Дни летели незаметно. Спектакль рождался в любви.
Туалета в доме не было, ходили в лес. Сначала старались уйти подальше, потом все ближе, ближе.
Наконец, наступил день отъезда и час X, когда актер, небескорыстно предоставивший нам свое жилище, должен был приехать и принять чудесные перемены. Утром мы посмотрели друг другу в глаза и поняли, что сделали все, что хотели, и даже больше. Все, кроме того, что обещали коллеге-актеру. Посреди участка стоял огромный высохший пень. Навалившись, мы попытались вырвать его из земли. Тщетно. Оглянулись по сторонам. Все было как прежде, как в тот день, когда мы впервые появились здесь. Впрочем, нет, все было значительно хуже. Мы схватили вещи и покинули этот дом навсегда.
Но спектакль родился там. Он получился нежным и ироничным, грустным и светлым, наполненным чудесной музыкой и гениальными стихами обэриутов. Федор Бондарчук говорил мне, что этот спектакль был одним из самых ярких его впечатлений в те годы.
1988
Первые мои заграничные гастроли со МХАТом были в Японии. Токио. Я занят в двух спектаклях: «Дядя Ваня» Чехова и «Перламутровая Зинаида» по пьесе Рощина. Конечно, в массовке. Но есть один эпизод с героем, которого играет Олег Николаевич Ефремов. Он попадает в фантазийные обстоятельства, и с ним общаются Гоголь, Пушкин, Достоевский и Толстой. Меня назначили на роль Пушкина. Я ликовал. Репетиции, разбор характеров. В какой-то момент гримеры сняли мерки с моей головы, ну, и у других «великих литераторов». За неделю до премьеры я зашел в свою гримерную переодеться в костюм Пушкина. На столике обнаружил резиновую маску Александра Сергеевича с кучерявой шевелюрой, бакенбардами и прорезью для глаз. Она надевалась на голову целиком. Я сел на стул, и из прорезей моих глаз выкатились две слезы. «Литераторы, прошу приготовиться на свою сцену», — по трансляции объявила помреж Таня Межина. Я, как резиновую шапочку для бассейна, натянул на себя голову Пушкина и побежал на сцену.
В спектакле «Дядя Ваня» Олег Иванович Борисов играл доктора Астрова. В одной сцене он пел песню «Ехал на ярмарку ухарь купец» и аккомпанировал себе на гитаре. На самом деле инструментом он не владел. В это время за кулисами сидел гитарист Миша Виноградов и играл на гитаре. Ради одного этого эпизода везти в Японию музыканта было дорого. По счастью, в театре знали, что я играю на гитаре, и потому в Токио подыгрывать Борисову поехал я. Это продлило мое пребывание в Японии еще на неделю и увеличило сумму суточных на 420 долларов. В день нам полагалось 60 долларов. Это были сумасшедшие деньги. Но это еще не все. Зачем везти реквизитора, который за сценой озвучивал цокот копыт, подъезжающую повозку, шум ветра и шелест листьев, если уже есть я. Этот творческий акт также повесили на молодого артиста Верника. С двух сторон от декораций стояли изготовленные мастерами-умельцами еще во времена Станиславского самодельные конструкции. Они напоминали гигантские барабаны. Чтобы запустить их в движение, нужно было то с силой, то нежно крутить ручку в одну или другую сторону. Следуя партитуре, я перебегал от одного барабана к другому, воспроизводя жизнь деревни. Так возникал эффект «второго плана». Ефремов придавал этому большое значение. Потом я хватал гитару, подыгрывая Борисову. Сам же про себя напевал: «С гитарой и шпалой я здесь под наклон…»
Итак, мы летим в Токио. Счастливый, я вошел в самолет. Из молодежи на первую неделю гастролей летел только я. Мое место оказалось рядом с Олегом Ивановичем Борисовым. Я бросил сумку с эмблемой «Олимпиада 80» в верхнее отделение для багажа и сел. Олег Иванович смотрел перед собой. За весь полет он не сказал мне ни одного слова. Он читал, ел, спал и молчал. А меня колотило от возбуждения. Рядом летели Ефремов, Смоктуновский, Мягков, Вертинская, Саввина, Невинный, Щербаков, Майорова. И я был с ними. Рядом. Вместе. Я был частью театра.
В чемодане моем лежали кипятильник, термос, несколько пакетов гречки, две палки копченой колбасы и пять пачек зефира — то, чем я должен был питаться на протяжении всех гастролей. Также имелись две контрабандные банки черной икры, которые по блату достала моя теща в Елисеевском магазине, где работала ее сестра. Говорили, что в Японии черная икра на вес золота и ее легко можно будет обменять на что-то ценное.
В Токио меня поселили в отеле на 58-м этаже в одноместном номере. Я открыл жалюзи. Окно упиралось в окно соседней гостиницы. Все номера с видом на город, конечно, были у народных артистов. И все-таки подо мной лежала столица Страны восходящего солнца.
Вечер. Первым делом я достал термос, засыпал в него пару ложек гречки и залил водой из-под крана, которую перед этим вскипятил в стакане. Через 2 часа каша была готова, и я первый раз поужинал в Токио и отметил свой приезд. На следующее утро позавтракал так же тем же, пообедал, поужинал, и так все последующие 20 дней.
Я вышел из номера в коридор. Никого. Вернулся к себе, включил телевизор: десятки каналов, новости, фильмы и борьба сумо. Два огромных человека, сталкиваясь, пытались сдвинуть друг друга с места, затем выходили следующие. Опять, опять. В какой-то момент мне показалось, что я заброшен на какую-то планету. Со странными, очень большими полуголыми существами. Мне хотелось спать, но уснуть я не мог, да я вообще не мог спать в Токио по ночам. Джет лаг, нервное возбуждение, а главное — я привык, что в моем пространстве всегда есть еще кто-то. А тут один. Наедине со всеми впечатлениями и эмоциями. Они колотились в меня, в стены номера, друг в друга. Им было тесно. Мне было одиноко.