я сыграл Иуду. Там пели под гитару Саша Ф. Скляр и Серега Воронов свои новые песни. «Стюардессу» Преснякова я впервые услышал там. И там же Кристина, которая на тот момент танцевала в группе «Рецитал», сказала, что хочет попробовать записать песню, и начала брать вокальные уроки. Там же в один из четвергов Дима Дибров, который всегда ходил в сапогах «казаках» и ярких одеждах, по-казачьи наотмашь предложил моему брату делать на телевидении программу о кино «Мотор!». Вадик на тот момент работал в еженедельнике «Неделя», сидел за маленьким канцелярским столом с пишущей машинкой и видом на Тверской бульвар, был тихим и застенчивым журналистом с классическим театроведческим образованием и ни о каком телевидении не помышлял. У него вспотели ладони, на лице появилась растерянная улыбка, он спросил: «А когда?» — с надеждой, что это, если и будет, то очень нескоро. «Завтра встречаемся с режиссером, а на следующей неделе снимаем», — ответил Дибров.
Сколько новых проектов родилось там, на тесных диванах, сколько замыслов потонуло в сигаретном дыму. Расходились под утро. Как со всем этим мирились соседи — непонятно. Как непонятно и то, как среди всего этого движения, шума и крика в одной из комнат беззаботно спала семилетняя дочка Нины. В эту комнату мы сбрасывали пальто и куртки. Заходили в ночи забирать, а она спала. Что снилось ей тогда?
1999
Дома у родителей в гостиной на маленьком столике стоял красный, привезенный папой из Венгрии телефон. С крутящимся диском и длинным шнуром на трубке. Это было главное достоинство этого аппарата. Можно было не сидеть прикованным к телефону, а отходить на расстояние в пару метров. Провод, однако, все время закручивался, поэтому во время телефонных разговоров всегда было еще одно занятие — распутывание провода. Однажды я поднял трубку, и женский голос представился: «Я журналистка, у меня задание взять интервью у Игоря Верника». — «Это я», — ответил я нервно и стал наматывать провод на палец. «Когда мы можем встретиться?» — «Давайте прямо сейчас». — «Хорошо, еду».
И вот мы сидим в детской комнате. Мне 27 лет, а я по инерции называю эту комнату детской. И женщина лет 45 в домашних тапочках и с явным опытом интервьюера сосредоточенно задает мне вопросы. Я изо всех сил стараюсь быть хорошим, рассказать, какая у меня интеллигентная семья, как предан я театру, как не сплю порой до утра, когда пишу стихи. Она говорит мне: «Знаете, Игорь, то, что вы мне рассказываете, не совпадает с тем, как видят вас окружающие». — «А это мне безразлично», — отвечаю я. И тут она задает вопрос, который ставит меня в тупик. Она набирает воздух в легкие и произносит: «А что вам не безразлично?» «Не» звучит с такой силой, что я отчетливо понимаю, что в этом-то вопросе и заключена вся ее миссия. Ради этого вот вопроса выдернула она себя из уютной квартиры и отправилась в зимний колючий вечер. Кутаясь в шубу и платок, дошла до метро, опустила 5 копеек, чтобы открылся турникет. Проехав семь станций, она вышла на «Щербаковской», перешла по подземному переходу на другую сторону и вошла в 14-этажный дом. Смотрю на нее, молчу, ничего не могу сформулировать. Тысячи мыслей и понятий сталкиваются в моей голове. Она снисходительно ждет. И тут я говорю себе: «Почему?» А почему, собственно, я должен совершенно незнакомому человеку взять сейчас и начать рассказывать обо всем, что мне небезразлично? Этот вопрос мы с Вадиком назвали антивопросом.
Как-то вечером по дороге домой я зашел в магазин и увидел девушку. Она поднималась с первого этажа на второй. Я видел ее всего несколько секунд, но отчетливо помню, как подумал: «Хочу, чтобы она стала моей женой». Мысль эта была совершенно оформленной, но я почему-то не пошел за ней. Вышел на улицу, унося в себе это ощущение. Прошел месяц. За несколько дней до Нового года я опять зашел в этот магазин и вновь увидел ее. И вот тогда уже я не позволил себе уйти. Подошел познакомиться, пригласил в соседнее кафе. В этот день в «Комсомольской правде» вышло интервью со мной с заголовком «Одинокий волк». Я показал ей и сказал: «Вот, ищу свою волчицу». На следующий день мы встретились опять, а через одиннадцать месяцев у нас родился сын. Это было счастье.
Я отвез Машу в роддом и поехал на съемку. Вернулся домой под утро и вырубился. А когда проснулся, услышал на автоответчике немного растерянный голос Маши: «Ты, пожалуйста, не волнуйся, меня повезли рожать». У меня полились слезы. Не понимая, как мог я пропустить этот момент, начал метаться по квартире, схватил телефон, фотоаппарат, видеокамеру и, как японский турист, помчался в роддом. Меня провели в палату к Маше, она лежала бледная, глазами только улыбалась. Потом меня отвели туда, где в кувезе лежал мой сын с биркой на ножке. На бирке было написано «Верник».
Мы заранее договорились, что назовем сына именем моего дедушки — Григорием. Через несколько дней, закутанного в пеленки и в одеяло, я взял сына на руки, и мы поехали домой. Накануне я купил кроватку, и мы полночи собирали ее с папой. На следующий день к нам приехала Оля Слуцкер, привезла пеленки, море разных бутылочек и посуду, из которых кормить ребенка. Мы с Машей учились всему: купать, кормить, пеленать. Первый раз, когда я попробовал завернуть Гришу в пеленки, он оказался наверху, а под ним был кусок свернутой ткани. Как букет.
2001
Сериал «Любовь. ru», режиссер Владимир Басов. Моя партнерша Наталья Гундарева. Мы в одном кадре, поверить невозможно.
Познакомились, разобрали сцену. Наконец, режиссер произнес: «Мотор, начали». От волнения у меня пересохло во рту, текст вылетел из головы. Я зажался. Я кричал внутри себя: успокойся, расслабься… Но зажимался еще больше. К середине сцены уже еле ворочал языком. Деревянная кукла с воспаленными глазами.
Каким-то нечеловеческим усилием я дотянул сцену до конца. Прозвучала команда: «Стоп». И тут Наталья Георгиевна обратилась к режиссеру: «Володя, мне нужен небольшой перерыв». Она взяла меня за руку и отвела в соседнюю комнату. «Хочешь чай?» — «Да, спасибо». Она принесла свой термос, налила чай себе и мне. Я ей говорю: «Простите, со мной такое впервые, ничего не могу с собой поделать». Она улыбается: «Игорь, со мной такое тоже бывало, когда начинала сниматься». — «Да, понимаю. Но я же далеко не первый раз». — «Ну а как ты хотел — такая артистка рядом, — улыбнулась она. — Как чай? Я, кстати, сама завариваю». — «Вкусный», — говорю. Улыбнулась, подмигнула мне, и я расслабился. Через несколько минут мы сняли эту сцену. А я на всю жизнь запомнил этот ее урок актерской щедрости.
2002
В 2000 году, когда не стало О. Н. Ефремова, в театр пришел О. П. Табаков. По театру поползли тревожные слухи. МХАТ закончился, Кот Матроскин будет рулить, «Табакерка» перейдет во МХАТ. Там группка, тут группка. Все шепчутся. А Табаков… Первый спектакль, в котором Олег Павлович вышел на сцену в качестве художественного руководителя МХТ, был «Кабала святош» по Булгакову. Он играл Мольера, мне досталась роль маркиза де Лессака, шулера. Небольшая роль, но большая радость. Быть занятым в одном спектакле с Табаковым было очень важно. Я воспринимал это как знак. Репетировали с Адольфом Яковлевичем Шапиро и решили, что мой герой во время беседы с королем не выпускает из рук колоду карт, виртуозно манипулирует ею. Я нашел фокусника, поехал к нему на встречу в цирк на Цветном бульваре. Он показал мне несколько трюков. Чтобы их повторить, потребовалась бы целая жизнь. Почему родители не отдали меня в цирковое училище? С каждым годом у меня появляется все больше претензий к родителям, не заботящимся о будущем сына. В общем, я был в панике. Тогда фокусник говорит: «Есть выход». Ушел и через минуту вернулся с колодой карт, которая была сшита тончайшей леской по краям и потому не распадалась. При этом леску было не видно. «Пробуй!» Через несколько дней колода летала у меня по воздуху из руки в руку, как у заядлого картежника. Шапиро был доволен. Нет, все-таки хорошо, что родители отдали меня не в цирковое училище!
Табаков пришел во МХАТ с несколькими постулатами. Один из них: никакого алкоголя. До его прихода в актерском буфете, например, можно было купить спиртное и в диалоге с ним провести весь день. Другой постулат: дисциплина. В это время Андрей Васильевич Мягков решил поставить пьесу Александра Галина «Ретро» на Малой сцене. Мой герой — циничный продавец антиквариата Леонид, решает женить своего тестя, у которого недавно умерла жена. Этот старик, ноющий и скрипящий, как старый комод, приехал из деревни и путается под ногами, мешает моему герою нормально жить. Леонид находит трех пожилых дам и назначает им свидание с тестем в квартире с разницей в час. Пьеса на шестерых: Наталья Тенякова, Анастасия Вознесенская, Раиса Максимова, мы с Дашей Юрской — молодая семья, Владимир Краснов — старик.
Репетиции с Мягковым — абсолютное счастье. Бесконечная фантазия, любовь к артисту, юмор, который он высекал из любой ситуации. При этом Андрей Васильевич находит болевые точки у каждого персонажа. Иногда он не выдерживает, вскакивает со стула, и то, что он вытворяет, гомерически смешно и невероятно трогательно. Мягков, конечно, очень многому научил меня. При этом он доверял мне, моей природе.
И вот в один из дней на Малой сцене мы репетируем с Дашей Юрской сцену скандала. В 7 вечера у меня спектакль «Кабала святош». Наконец Андрей Васильевич говорит: «Пора заканчивать». Смотрю на часы: 18:15. Мягков уходит, а мы с Дашей решаем задержаться, пройти сцену еще раз, закрепить какие-то моменты.
И вот я пытаюсь убедить жену, что для ее отца очень хорошо, если рядом будет женщина, которая если надо — помолчит, если надо — скажет что-нибудь, — как вдруг вбегает дежурная Малой сцены: — «Игорь, там…» — «Подождите, пожалуйста, вы же видите, мы репетируем…» Она стоит, мы продолжаем. И вдруг меня как током бьет. Я спрашиваю ее: «Что?» — «Там тебя по трансляции ищут». Смотрю на часы: 15 минут восьмого. «Только не это», — взрывается в голове. Бросаюсь вниз, бегу с пятого этажа на второй и понимаю, что спектакль уже идет. Все, кто попадается навстречу, с удивленными глазами расступаются. Как сквозь вату слышу: «Помощник режиссера несколько раз вызывал тебя». Вбегаю в свою гримерку. Голос по трансляции «Верник, срочно на сцену!» И вслед за тем фразу короля: «Пожалуйста, пусть войдет маркиз де Лессак». А мне еще переодеться в камзол, гольфы натянуть, панталоны, сорочку, туфли на каблуках. Сердце пульсирует в голове, пытаюсь втиснуть себя в костюм и через приемник трансляции слышу, как на сцене с каждой секундой все более зловеще повисает пауза. Наконец король, он же Табаков, говорит: «Объясните, пожалуйста, маркизу де Лессаку, что ко мне не опаздывают. Кто следующий?» Все. Это не текст Булгакова. Это приговор Табакова. Сцена пошла дальше. Я продолжаю напяливать на себя туфли, парик, как бабочка, которой оторвали крылья, а она все еще трепыхается. Бегу зачем-то на сцену к пульту помрежа. Таня Межина отворачивается от меня. Это конец.