На весь съемочный период я взял с собой пятилетнего Гришу. Как-то вечером он упал и разбил колено. Плачет. Не столько потому, что больно, сколько обидно. Вокруг собрались дети, смотрят, от повышенного внимания он плачет еще больше, до раны дотронуться не дает. Я прошу: «Срочно принесите, пожалуйста, перекись водорода и зеленку». Приносят. «Вот смотрите, дети, — говорю, — какой мужественный мальчик Гриша. Вы даже представить себе не можете, что это за боль, но посмотрите, как мужественно он ее преодолевает. Сейчас я возьму перекись водорода и промокну рану». Гриша замирает. С этими словами я аккуратно протираю ссадину. «Понять не могу, как Гриша это терпит, откуда в нем столько силы?!» — продолжаю я и краем глаза смотрю на сына. Дети вокруг смотрят, как зачарованные. Гриша замолкает, слезы высыхают у него на лице. Ему не больно. Я лишь вижу, как, сменяя недоумение, внутри у него начинает расти сладкое чувство гордости.
2007
Во время съемок в картине «12» у Никиты Сергеевича Михалкова я познакомился с Алексеем Петренко.
Много лет назад, когда Вадик еще работал в еженедельнике «Неделя», он взял интервью у Петренко. При согласовании текста Алексей Васильевич внес свои правки и отправил в письме брату. Вадик, совершенно ошеломленный, показал мне страницу. На ней неровным размашистым подчерком было написано: «Если я выйду из дома, лягу на живот и поползу, то через 327 метров окажусь у дверей Театра Васильева, театра, в котором вся моя жизнь». Эта фраза врезалась мне в мозг. И когда мы встретились с ним на съемочной площадке, она мгновенно всплыла у меня в голове.
Как-то раз меня вызвал к себе Олег Павлович Табаков. «В моем маленьком театрике на Чаплыгина начинаем репетировать пьесу „Процесс“ по Кафке. Слыхал о таком?» Спрашиваю: «О Кафке или о вашем театре?» Он: «Ну, старик, о моем театре, вроде как, должен знать». Я: «Ну, про Кафку вроде как тоже…» Он: «Ну, вот. Ставить будет Костя Богомолов, о-о-очень талантливый, — протянул в своей манере Олег Павлович. — Давай ты поработаешь с ним». — «Олег Павлович, вы думаете, я скажу, мне нужно время подумать?» Он: «Ну вот и порешили».
Это была моя первая встреча с Богомоловым. Костя приехал на мопеде. Познакомились, начали репетировать. Я играл придворного художника, который идеально существует, лавируя в коридорах власти. Репетиции были веселые, мы все время хохотали, придумывали что-то, из этого вырастала роль. Костя предлагал совершенно неожиданные вещи, было безумно интересно и легко. Однажды я был у Зураба Церетели в гостях, в его бесконечной галерее с бесконечными натюрмортами на стенах. Он рассказал мне, что каждое утро встает в 6 утра, идет в мастерскую и рисует, и так каждый день. Я позаимствовал у него эту фразу: «Каждое утро встаю в 6 утра и пишу, пишу…» Костя приветствовал любые идеи, что-то оставлял, что-то отсекал. Так к финалу родился образ художника на все времена, который встраивается в любую систему, в итоге формируя само время.
С богомоловским «художественным деспотизмом» я неожиданно столкнулся, когда из репетиционного зала мы вышли на сцену. Оставалась неделя до премьеры. Костя стал предельно собран. Все, что не имело отношения к спектаклю, ушло на дальний план. Он словно выключил в себе клавишу «товарищеское общение» и заработала одна, на всю клавиатуру — «режиссер-постановщик».
На премьере Костя, наконец, выдохнул, и выдохнули мы. Это был замечательный спектакль. Мы все, актеры, были влюблены в Костю, в его юмор, фантазию, дерзость.
2009
Мама долго болела. Ей становилось все хуже, но ты все равно думаешь: «Это же мама, она будет всегда». Рано утром позвонила ее помощница, сказала: «Игорь, приезжайте, пожалуйста, скорее, Анне Павловне совсем плохо». Мы с братьями встретились на квартире, мама лежала бледная, рядом врачи «скорой помощи». «Что это вы собрались целой делегацией?» — пошутила она, наша сильная мама, привыкшая тащить на себе всю семью. Мама, с юмором перемалывающая любые трудности, мама, которая учила нас сохранять достоинство в любой ситуации, похудевшая и бледная, лежала на диване и ничего не могла изменить.
Ее повезла машина «скорой помощи», а мы с братьями сели в мою машину и поехали вслед за ней. Больница. Подбежали к двери операционной, но дальше нас не пустили. Я так хотел сказать маме что-то хорошее, подержать ее за руку, сказать «Мамуля, мы тебя ждем» и увидеть, как она улыбнется своими синими глазами в ответ.
Вечером у меня был спектакль «Пиквикский клуб», после него мы с братьями договорились ехать в больницу. Увидев на служебном входе Вадика и Славу, по их лицам я понял, что случилось.
После ухода мамы папа переехал жить ко мне. Мы были вместе. И он сильный, он справился. У папы какое-то невероятное жизнелюбие. Все, с кем он пересекается, влюбляются в него. Человек живет, пока ему интересен мир вокруг. Папа всегда с книгой, газетой или радиоприемником в руках. Он преподает в Школе-студии МХАТ предмет «Актер у микрофона». Студенты его обожают. В разные годы его учениками были: Володя Машков, Евгений Миронов, Сергей Безруков, Гоша Куценко, Паулина Андреева, Андрей Бурковский…
Слава, сын мамы от первого брака, старше нас с Вадиком на 9 лет. Он прекрасный актер, тоже окончил Школу-студию МХАТ. Руководителем его курса был знаменитый мхатовский актер Павел Владимирович Массальский, а одним из преподавателей — Иван Михайлович Тарханов. Восемь лет спустя он стал руководителем моего курса. В институте до сих пор ходят легенды, о том, какие Слава делал капустники. Мы же дома наблюдали, как мама всеми силами старается остепенить нашего сверхэмоционального брата, чтобы его не исключили за поведение из института. И когда однажды в ночи вместе с двумя однокурсниками он залез на памятник Юрию Долгорукому, мама схватила папу, и они помчались на улицу Горького, туда, где возвышался бронзовый полководец. Кто-то позвонил и сообщил о том, что напротив ресторана «Арагви», в том месте, где стоит памятник основателю Москвы, происходит нечто странное: «конь один, а Долгоруковых несколько». Одного из них мама идентифицировала мгновенно. Ее волновало не столько раздвоение, а вернее, растроение личности князя, сколько необходимость не дать второкурснику Славе Дубинскому опрокинуться вниз с бесчувственного монумента. В этот раз все обошлось. Но уже на третьем курсе мама стояла на коленях перед Вениамином Захаровичем Радомысленским, легендарным ректором Школы-студии МХАТ, умоляя не выгонять сына за его очередную фантазию.
Слава после окончания института поработал в Московском областном театре, но ему было тесно в этих рамках, его природа человека-оркестра рвалась наружу. Он перешел в Москонцерт, много работал на эстраде, какое-то время был режиссером на «Радио Рокс», вел множество разных мероприятий. Сейчас работает в Новом театре Сочи. По профессии.
2010
На радио «Культура» нам с Вадиком предложили вести программу «Театральная среда братьев Верников». По средам в 7 вечера. В гости к нам приходят режиссеры, актеры, музыканты. Беседуем с ними о профессии и о жизни. И вот в студии у нас Людмила Гурченко. В элегантном облегающем черном платье, с идеальной стрижкой, неспешная, несуетная, без лишних движений и слов. Присела к столу, сказала: «Начнем». Обычно это говорим мы с братом. Рассказала про свою жизнь, про то, как было то густо, то пусто. Как говорила папе: «Не могу, на части разрывают», а он ей: «Дочурка, хай лучше рвуть». О том, что папа всегда был для нее идеалом, и очень редко могла сказать о мужчине: «О, похож, почти как папа». И чем дольше мы беседовали, тем сильнее она преображалась. И прорывался, и сверкал в глазах, в интонации, в движениях рук ее неповторимый темперамент. «Человек без юмора — все равно что инвалид», — эту ее фразу я часто повторяю теперь.
2012
Костя Богомолов сказал, что будет ставить «Событие» по Набокову в МХТ на Большой сцене, и предложил мне сыграть Ревшина. В этой очень жанровой истории Костя настаивал на почти документальном существовании, без привычной театральной окраски.
Репетиции проходили сложно, жестко. Я никак не мог встроиться в эту стилистику, в такой способ игры. Спектакль выпустили довольно кроваво. После премьеры Олег Павлович сказал мне, что таким сдержанным и лаконичным меня на сцене не видели. Мне это было очень важно. Я был благодарен Косте за это новое для меня качество существования на сцене. Но себе сказал, что больше не хочу проходить через такую «мозгорубку». Думаю, Костя решил для себя то же самое относительно дальнейшей работы со мной. Вот такое случилось событие на «Событии».
2014
Дуга моих отношений с Табаковым была, мягко говоря, своеобразной. За месяц до того, как он возглавил МХАТ, я получил прекрасную роль приказчика Наркиса в спектакле «Горячее сердце» по Островскому. Режиссер — Евгений Каменькович, моя партнерша — Женя Добровольская. Мы репетировали до тех пор, пока Олег Павлович не посмотрел прогон спектакля, после чего принял решение его закрыть. Посчитал, что спектакль не родился. Это было его первое жесткое решение на посту художественного руководителя. Через какое-то время Табаков пришел на спектакль «Гамлет в остром соусе» на Малой сцене, в котором я играл Горацио. На следующий день он вызвал режиссера и актеров и сказал, что в таком виде спектакль не может существовать в репертуаре МХТ. Так я лишился еще одной роли.
Когда режиссер Юрий Иванович Еремин на большой сцене начал репетировать пьесу Ибсена «Женщина с моря» с Мариной Зудиной в главной роли, меня он позвал на роль Люнгстрана — молодого писателя, больного чахоткой, влюбленного в дочь героини. Как-то к нам пришел Олег Павлович и после репетиции сказал много хороших слов в мой адрес. Я летал, сам не свой от счастья, но за день до премьеры Табаков принял решение не выпускать спектакль: «Он не готов. Нужно еще работать». У Еремина уже были расписаны планы на дальнейшее время, и спектакль ушел в песок.