ивая забегаловка формата «махровый совок». Ностальгия у них, наверное, по временам далекой молодости.
Нам с Иркой повезло – очереди в пышечную не было. Случается, что хвост желающих совершить гастрономический экскурс в историю тянется на полквартала.
– Какая прелесть! – войдя и оглядевшись, умилилась Ирка.
В этот момент дородная тетка в белом халатике и кружевной наколке как раз рявкнула грозным басом: «Кто с картами, очередь не занимайте, терминал сломался, оплата только наличными!»
– У тебя есть наличка? – с беспокойством спросила я подругу.
Могла и не спрашивать!
– Есть доллары, евро и рубли – наши и белорусские, – доложила Ирка и вытащила из сумки пухлую косметичку, заменяющую ей кошелек. Она поймала мой ошеломленный взгляд и пояснила: – Что ты так смотришь? Да, я подготовилась! Ленобласть граничит с Финляндией, и Польша рядом, там евро, а в Беларуси – их рубли!
– А Америка у нас где? Зачем доллары?
– На всякий пожарный случай! – отчеканила подруга и, порывшись в своем денюжнике (понравилось мне это выразительное словечко интуриста Уоррена), вынула пятисотку. – Хватит?
– Вполне, цены тут демократичные. – Я рывком продвинулась к кассе, поскольку не все стоявшие в очереди перед нами оказались так же запасливы, как моя подруга, и вынужденно отступили перед лицом необходимости платить бумажными деньгами.
– Кофе больше нет! – гаркнула буфетчица и брякнула половник в опустевшую кастрюлю, из которой разливала по стеклянным стаканам бурую жидкость.
– И слава богу, – пробормотала я.
Что-что, а кофе в советском общепите был отвратительный.
Пончики же оказались вполне ничего. Мы взяли сразу дюжину, чтобы как следует распробовать, и переместились за столик, мокрый от того, что по нему только что проехалась влажная тряпка.
– Чего-то еще не хватает, – озираясь, пробормотала Ирка.
– Чего же? – Я критически осмотрела натюрморт из присыпанных сахарной пудрой жирных коричневых пончиков (ой, извините, пышек!), граненых стаканов с оседающими в янтарной жидкости крупными чаинками и подставки с бумажными салфетками, экономно нарезанными треугольничками.
– Не на столе, а вообще. – Подруга помахала рукой, не то разгоняя ароматизированный кухонным чадом воздух, не то щупая что-то невидимое.
Как по сигналу, рядом с нашим столиком материализовалась бабка в таком же, как у узника стеклянной будки Бори, синем халате. Плюхнув на пол сочащуюся влагой тряпку на швабре, она потребовала:
– Ноги уберите, не намоешь за вами, ходют тут, топчут…
Ирка просветлела челом и победно щелкнула пальцами поднятой руки:
– Вот оно! Теперь даже Станиславский поверил бы: это правильный советский общепит!
Умиротворенная, она впилась зубами в пончик.
Некоторое время мы вдумчиво дегустировали фирменное блюдо, потом Ирка вытянула ноги, которые спрятала под стул по требованию бабки-поломойки, пошевелила стопами и пожаловалась:
– Ноги болят. Давно я столько пешком не ходила, отвыкла. – Она запила этот печальный факт чаем и развила свою мысль: – Думаешь, Марфинька отсюда до дома на своих двоих топала?
– Думаю, нам есть кого об этом спросить, – ответила я и достала смартфон, чтобы позвонить тетушке.
Она могла знать, воспользовалась ли Марфинька после ухода из пончико-пышечной общественным транспортом. Наверняка старушки-подружки вместе вышли. Но тетя Ида на мой звонок почему-то не ответила, хотя утром говорила, что выходить из дома не собирается. Я выждала пару минут, позвонила еще раз – с тем же нулевым результатом – и встревожилась.
– Вернемся домой? – правильно поняла мое беспокойство Ирка.
– Старый человек, ты же понимаешь. – Я виновато развела руками. – Вдруг плохо стало…
– Тогда поспешим, – не стала спорить подруга.
Мы ускоренно завершили трапезу и пошли к метро.
В вагоне я перебирала ногами, как застоявшийся конь, по улице потом почти бежала, а у самого дома, когда мы уже гулко протопали под аркой и вырулили во двор-колодец, вдруг притормозила.
– А это что за садовый гном? В модном монохромном цвете? – Ирка тоже остановилась, присматриваясь к неожиданной картине.
На крыльце сидел Уоррен. Куртка на нем была вчерашняя, красная, а цветы он принес новые, сразу два букета мелких розочек – цвета фуксии и винно-бордовый.
– А это наш второй ограбленный, тот самый Уоррен, – со вздохом объяснила я.
– Интурист? – Подруга приосанилась и кашлянула с намеком.
Тут и Уоррен нас заметил. Он вскочил со ступеньки, распрямился, потом снова согнулся, потянувшись за букетами, – будто земной поклон отвесил.
– Ишь ты! Вежливый. – Ирка хихикнула.
Мне было не до веселья.
– Идем. – Я снова ускорилась, отмахнулась от незваного гостя с его букетами: – Это все потом! – И взмыла вверх по ступеням.
– В дом никто. Бабушка уходить? – лопотал, не поспевая за мной, интурист.
Слово «бабушка» он произносил как в голливудском кино: с ударением на «у».
– Да не дай бог, – на ходу перекрестилась Ирка.
Она прониклась моим беспокойством. Тетушка уважает армейскую дисциплину и без предупреждения могла уйти только на тот свет.
Ни стучать, ни звонить в дверь я не стала. С разбегу воткнула в замочную скважину ключ, хотела провернуть его, но не смогла – дверь оказалась не заперта. Я толкнула ее, ворвалась в тесную прихожую – и сразу же увидела тетю.
Она лежала у подножия лестницы – аккуратный пучок растрепан, одна нога неловко подвернута. Я подскочила к ней, хрустя рассыпанными шпильками под ногами, коснулась шеи – теплая! И пульс есть!
– Ира, скорую, живо! – гаркнула подруге.
Та уже прилепила к уху мобильник.
– Что помочь? Как делать? – бочком подобрался ко мне Уоррен.
– Делать так: сесть вон там и не путаться под ногами. – Я отмахнулась от него, заодно указав на табурет.
Ирка закончила короткий разговор с диспетчером скорой помощи и принесла мне подушку с дивана:
– Переносить ее не стоит, вдруг спина повреждена, но можно мягкое под голову…
В качестве мягкого тете под голову я уже использовала свои колени. Старушка слабо, но дышала. Однако приводить ее в себя я не рискнула, хотя помнила, что у Ирки всегда под рукой нашатырь.
Скорая приехала удивительно быстро. Наверное, это потому, что Ирка сразу сказала, что пострадавшая – старушка-блокадница, в Питере к таким отношение особое.
– Тут точно перелом и, я думаю, сотрясение, проверим на МРТ, – сказал молодой медик – фельдшер прибывшей скорой. – Придется ее в машину на руках, с носилками на вашей лестнице не развернуться…
– Развернемся не на нашей.
Я протолкалась сквозь небольшую толпу – доктор, Ирка, Уоррен, девушка-фельдшер – ко второй двери на нашей лестничной площадке, придавила кнопку звонка и договорилась с выглянувшей соседкой, что тетушку на носилках пронесут через ее квартиру. Она классической барской планировки – с черным ходом и парадным на широкую лестницу.
В больницу с тетей поехала я. Ирка и Уоррен трогательно махали отъезжающей скорой.
Я почему-то вспомнила, что не поставила в воду принесенные интуристом букеты. Тетя была бы этим очень недовольна.
Я погладила старушку по руке и осторожно разжала ее стиснутый кулачок.
На резиновый коврик выпала какая-то маленькая штучка.
Я машинально подобрала ее.
Это была пуговка – металлическая, с четырьмя дырочками и оттиснутыми по кругу буковками.
Я сунула руку в карман и достала вторую такую же – ее мне Светочка дала.
Пуговки оказались идеальной парой.
Глава четвертая
Мажорный запах наваристого кубанского борща я ощутила еще на лестнице. Открыв дверь, уловила еще и аромат творожной запеканки с ванилью и корицей.
Ирка – прекрасная хозяюшка, и в состоянии беспокойства она особенно рьяно наводит в доме уют. Так сказать, действует по принципу «В любой непонятной ситуации – вари борщ!». Сегодня беспокойство было высокой степени, так что я могла надеяться, что подруга и уборку в квартире сделала. Это меня приободрило. Терпеть не могу физкультуру с тряпкой и шваброй!
Но вид сияющего чистотой пола меня не обрадовал. Я вдруг сообразила, что с уборкой спешить не стоило.
– Всюду вымыла? И там? – Я кивнула на потолок, имея в виду свою светлицу.
– В твоем стойле? – ехидно ответила подруга, тоже обойдясь без приветствия. – Пыль стерла, пол помыла, окно не успела…
– Жаль. – Я сбросила кроссовки, прошла к столу и упала на свободный стул.
Два других были заняты Иркой и Уорреном. Интурист хлебал борщ. Глаза его блестели, щеки раскраснелись, дыхание опаляло лепестки роз в вазоне на столе: к борщу хозяюшка подала ядреный молодой чеснок и острый красный перец. Где только взяла? Не иначе, с собой привезла с родной Кубани, запасливая наша.
– Почему – жаль? Ты сама хотела расчистить авгиевы конюшни и морально готовилась к подвигу? – не поняла подруга.
– Жаль, что ты уничтожила следы.
– Чьи? – Ирка перестала ковырять запеканку, Уоррен – дуть на борщ. Ложка в его руке задрожала.
– Вот. – Я положила на стол один кружочек с дырочками, выждала пару секунд и поместила с ним рядом второй. – И вот. Одну пуговку мне дала помощница Марфиньки Светочка, она нашла ее в квартире после нападения на хозяйку, говорит – чужая вещица, откуда взялась – непонятно. Думает, в квартире кто-то тайком побывал.
Я легким щелчком подбила пуговку по столу к подруге, и та ловко поймала ее, прихлопнув ладонью.
– А вторая была в кулачке у тетушки, – договорила я.
– Что это значит? – Ирка нахмурилась.
Уоррен переводил взгляд с меня на нее и обратно, явно силясь понять то же самое.
– В нашем доме тоже кто-то был, – изложила я свою версию. – Тот же самый человек, который шарил у Марфиньки. Скорее всего, забрался через окно у меня, – взглядом я указала на потолок, – а тетя Ида услышала и полезла с проверкой. Ну и свалилась с лестницы, чего я всегда опасалась.