Денек, надо признать, выдался утомительно хаотичный. Мы с подругой так устали, что даже отказались от мысли нормально поужинать. Хлебнули чаю с остатками запеканки и отправились на боковую.
Я думала, что провалюсь в сон, едва коснувшись головой подушки, но не тут-то было. В голове раздражающим калейдоскопом крутились обрывки мыслей, не желающих складываться в цельную картинку.
– Ты долго еще будешь вздыхать и ворочаться? – рассердилась подруга. – Чего тебе не спится, а?
Я охотно включилась в разговор:
– Да я все думаю – кому это выгодно?
– Что именно? Есть какой-то бизнес-проект, о котором я не знаю? – Судя по тону, Ирка сменила гнев на милость. Про бизнес ей всегда интересно, она у нас деловая.
– Нет, я говорю про загаженный райский садик Василия Кружкина, – объяснила я. – Никак не пойму, зачем кому-то понадобилось совершать этот акт вандализма.
– Там коты набезобразничали, при чем тут чья-то выгода?
– А ты вспомни, как наш Лазарчук говорит: хочешь раскрыть преступление – ищи того, кому оно выгодно.
– Ну, тогда давай подумаем. – Ирка села на своем кресле-кровати – лежа ей хорошо спится, но плохо думается. – Я, правда, мало понимаю в психологии четвероногих преступников, но если бы речь шла не о котах, а о людях, то какие могли бы быть версии?
– Ну-ка, ну-ка, – подбодрила ее я.
– Первое, что приходит в голову: группе потенциальных потребителей подбросили наркотики, чтобы подсадить их на эту дрянь и сделать постоянными покупателями.
– В случае с четвероногим контингентом не работает, – раскритиковала я это предположение. – Коты, конечно, за валерьянку душу продадут, но они неплатежеспособны.
– Ладно, версию с наркодилерством вычеркиваем. – Подружка не стала спорить. – Хотя справедливости ради нужно заметить, что как раз наш Волька был вполне состоятельным котиком. У него при себе – непосредственно на шее – имелось украшение, за которое даже жадный мастер в первой попавшейся скупке без вопросов восемь сотен отстегнул. Согласись, для кота это деньги.
– Это и для Василия деньги, и для другого маргинала тоже, – согласилась я. – И можно было бы предположить, что валерьянкой приманили персонально Вольку, чтобы снять с него ошейник, если бы в итоге украшение не осталось лежать под столом. Значит, все затевалось не ради него.
– Может, ради самого Вольки? – Ирка возбужденно заворочалась. – Слушай, а это мысль! Вдруг он не простой кот, а особенно ценный? Или чрезвычайно дорогой для кого-то. Давно ли он у тетки? Откуда вообще взялся, ты знаешь?
– Она говорила, что нашла его на блошином рынке, – припомнила я. – Он там сидел сам по себе, один, бесхозный. Она его и усыновила… А ты права, в этой версии что-то есть! Ценный кот, которого кто-то потерял, а потом нашел и выкрал…
– Да, блошиные рынки – они такие. – Довольная Ирка снова улеглась. – Там среди мусора настоящие сокровища попадаются… Брошки с Блошки… – Она зевнула и замолчала.
– Эй? Ты уже спишь, что ли? – позвала я после минуты молчания.
– Хр-р-р…
Нет, все-таки ночь – не лучшее время для мозгового штурма.
Ладно, продолжим утром. Оно ж мудренее…
Утро началось с визита, которого мы не ждали. Я была в ванной, а Ирка крутилась у плиты, когда в дверь позвонили.
Звонок был длинный, настойчивый и печально-безнадежный: ровный, как пароходный гудок, без поторапливающих хозяев дома дополнительных нажатий. Так – гордо и печально – мог приветствовать свою последнюю стоянку пресловутый крейсер «Аврора».
Ирка помчалась на зов, буквально теряя тапки, и успела первой. Когда я вышла в прихожую, она уже открыла дверь и замерла, глядя в пустоту за ней. Мне же с некоторого расстояния было видно шевеление у подножия монументальной фигуры подруги.
Я подошла ближе, склонилась, рассматривая из-за крутого бедра Ирины Иннокентьевны ворочающийся на пороге куль, и увидела коленопреклоненную бабку.
Ирка тоже ее заметила, ошарашенно пробормотала:
– Давно к моим ногам не бросались. – И оглянулась на меня, вопросительно выгнув брови: мол, это что за явление?
Явление тем временем включило голос и тоскливо заныло:
– Ой, прости ты меня, Ираидушка, дуру старую, да кабы знала я, разве стала бы…
Ирка нервно переступила с ноги на ногу и даже сделала шаг назад, отступая от блаженной. А та, видать, как раз разглядела свежий педикюр на ногах, к которым пала, и сообразила:
– Ты не Ираида! – Она подняла голову и сменила тон с покаянного на подозрительный. – А кто?
– Здравствуйте, уважаемая, простите, не знаю вашего имени-отчества. – Я отодвинула замершую подружку и помогла подняться смутно знакомой бабке. – Ираида Львовна из больницы в другое место поехала…
– Она в больнице! – Бабка снова осела на пороге, и теперь мы с Иркой вдвоем потянули ее вверх. – А все я виновата, дура старая…
– Кто это? – одними губами спросила меня подруга.
– Та придурочная, которая босиком ходит и деревья обнимает, – тихим шепотом ответила я.
– У которой дед – психованный гранатометчик? – Ирка не забыла, что я ей рассказывала о колоритных обитателях старого питерского двора.
Я кивнула подруге и улыбнулась бабке:
– Вы не волнуйтесь так, с Ираидой Львовной все хорошо будет, у нее всего лишь перелом ноги…
– Не инфаркт? – Бабка вроде как удивилась и сразу же успокоилась.
Она вытерла тряпочкой, которую тискала в руках, слезинки со щек и натянула ее на голову – оказалось, это берет.
Но теперь уже я встревожилась:
– А с чего быть инфаркту?
– Ох… – Бабка вздохнула, огляделась, прошла к ближайшему стулу, села на него и сложила руки на коленях. – Рассказываю…
День был жаркий, особенно для этого города, как его ни назови – Ленинградом, Санкт-Петербургом…
– Испохабили климат, поганцы, – бурчал Леонид Игнатьевич, нервно обмахиваясь газетой.
Особого облегчения это не приносило: газета была неправильной – цветастой, но тощей и недостаточно просторной.
Периодику поганцы тоже испохабили.
– Когда такое было, чтоб в июне месяце у нас африканская жара стояла! – негодовал Леонид Игнатьевич.
– А в прошлом году, Лень? – примирительно напомнила Татьяна Викторовна.
– Я про былое время! – не унялся ее рассерженный супруг. – Когда поганцы не похабили!
– Так в две тыщи десятом тоже… – начала и не закончила Татьяна Викторовна.
Дед энергично помотал головой, давая понять, что благословенное былое время – это и не две тысячи десятый тоже. «Допоганцева эпоха» для него закончилась с развалом Советского Союза.
– Да что ж ты делаешь, зачем башкой трясешь, и так уже красный весь, – заволновалась Татьяна Викторовна. – Вот я тебе сейчас кваску холодного…
Она заторопилась на кухню, где в низком пузатом холодильнике родом еще из былых времен стоял трехлитровый баллон с домашним хлебным квасом.
Дед отбросил неправильную газету и настежь распахнул двустворчатое окно пристройки. Он высунулся наружу, жадно глотнул воздух и плюнул: во дворе-колодце неподвижно стояла влажная духота. Никакой свежести не ощущалось, да еще одуряюще пахли цветущие под окном настурции.
– Как на кладбище! – снова плюнул Леонид Игнатьевич.
Разноголосый кошачий вопль разорвал душную тишину резко, как когтями. Зря дед говорил про кладбище: кое-кто во дворе и в такую убийственную жару был живее всех живых.
– Вот поганцы! – Леонид Игнатьевич присмотрелся.
В закутке под старой ивой волнами ходила давно не кошенная трава, тряслись ветви дерева, даже вкопанные в землю лавка и стол крупно вздрагивали.
– Тань, а дай-ка мне яблочко! – покричал дед жене.
– Леня, яблоки я неудачные купила, прям деревянные, им полежать бы, – повинилась Татьяна Викторовна, бренча на кухне посудой. – Я вот лучше кваску тебе кружечку…
– Лучше холодной водицы, да сразу ведро!
Из сводного кошачьего хора вырвался особо звучный голос солиста.
– Да чтоб тебя! – Нервный дед пошарил вокруг себя и, найдя подходящий предмет, с силой запустил его в окно…
– Обычно-то он картофелинами пуляет, – вздохнула рассказчица. – Но тут картошка как раз закончилась, а гирьки на полке стояли…
– Какие гирьки? – Мне поплохело, кольнуло сердце.
– Ну, какие? Обыкновенные. Для весов. В былое время во всех магазинах такие имелись, или вы уже не помните? – заморгала бабка. – А я ж до пенсии продавщицей работала, когда нас списали в утиль – и меня, и весы, – забрала их домой вместе с гирями. Вроде как на память.
– Гиря – лучший сувенир, – брякнула Ирка.
Я не поняла, это она съязвила или всерьез одобрила, но прозвучало веско. Как гиря.
– Они ж красивые, – стеснительно пояснила бабка. – Когда в рядочек стоят – чисто слоники на комоде!
Мне невольно вспомнились школьные лабораторные по физике. Или по химии? Неважно, главное, для этих работ нам выдавали весы с двумя чашами и к ним набор гирек. Разнокалиберные, одна другой меньше, они пленяли изяществом формы и сверкали светлым металлом – и впрямь красота! Самая маленькая гирька была такая хорошенькая, что хотелось ее утащить и носить как украшение, повесив на цепочку…
Так, о чем это я вообще?
– И какую же гирьку запустил в белый свет как в копеечку ваш гневливый супруг? – спросила тем временем Ирка.
В отличие от меня, она не потеряла нить рассуждений.
– Трехсотграммовую… – прошелестела бабка, опуская голову.
– Договаривайте уже, – попросила я, потирая область сердца. – Он бросил гирю, и что дальше?
– Я это увидела, обругала дурня старого. Нашел чем швыряться, таких гирек теперь не найти, а он разбрасывается! – Бабка всплеснула руками. – Скорей побежала во двор – поднимать, пока кто-нибудь не забрал, а то много разных ушлых. – Она перевела дух, покачав головой.
– Нашли? Гирю-то? – не выдержав паузу, спросила Ирка.
– Нашла… И гирю, и его, бедняжку… – Бабка снова замолчала.
Но я уже сама догадалась:
– Гиря попала в кота?
Ирка ахнула.
Бабка тяжко вздохнула и кивнула: