ами. – А чего ж ты хотел? Ты же всех наших знаешь – кого я вместо тебя вперед вышлю?!
– Да я не против.
– Ну тогда пошли к нашим.
– Погодите. Товарищ старший лейтенант…
Олег, слушай, – вдруг перешел Толик на "ты", что было дозволено в отношении офицеров в батальоне только ему. – Давай договоримся – о том, что мы здесь нашли, во взводе до поры до времени не должен знать никто. Хорошо?
– Ты и впрямь что-то слишком секретничаешь. Своим не доверяешь?
– Доверяю. Но зачем рисковать?
– Ну и как мы все сделаем?
Вместо ответа Аркан несколько раз коротко свистнул. Олег знал, что в отделении у Толика действовала целая система разработанных условных знаков и сигналов, которые здорово помогали его ребятам как в боевых операциях, так и на учениях.
Уже через минуту к ним спустился Варик.
– Слушай, Саша, сними с моего рюкзака гамак-коврик и выбрось его, потом раздай тушенку мужикам, а сам с этим мешком пулей ко мне снова. Понял?
– Ага.
– Давай.
Когда Варик скрылся, Аркан повернулся к Сергееву:
– Вот так никто ничего не увидит, а Варик – человек вполне надежный.
– Смотри, тебе виднее… Ты знаешь, я должен доложить о происшествии в "Гнездо", тем более что сеанс связи как раз сейчас должен быть.
– Правильно…
Когда наркотики были уложены в рюкзак Арканова, лейтенант и сержант вернулись к ребятам.
Сергеев подозвал к себе радиста. В эфире прозвучали позывные:
– "Гнездо", "Гнездо", я "Кукушка". По дороге к "Курице" нашли берлогу. В ней – интересный груз, похож на стиральный порошок. Килограммов пятнадцать. Взяли с собой. Продолжаем движение к "Курице". Как поняли? Прием…
Здравствуй, сынок!
Мы с мамой рады, что ты не забываешь про нас, пишешь регулярно. Спасибо. Это нам действительно очень важно, потому что ты не представляешь, как мы переживаем за тебя.
Честно говоря, до сих пор мы с мамой не можем простить себе, что не предприняли всего возможного, и ты попал в армию. Это даже не из-за каждодневного страха и беспокойства за тебя после того, как тебя перевели в Таджикистан.
Кстати, пока не забыл, воспользуюсь тем, что пишу письмо на работе и мама не сможет увидеть этой моей писанины. Я тебе, Толя, дам один маленький совет – чем меньше ты будешь рассказывать нам про то, какой у вас там курорт и как там у вас безопасно, тем меньше будет волноваться мама.
Неужели ты думал, что сказочками про вечерние игры в волейбол сможешь обмануть ее сердце?! Неужели ты думаешь, что она так и поверила в "отличный горный климат" ?! Неужели ты уже забыл, какая у нас с тобой мама ?! Она ведь каждое твое письмо читает как под микроскопом и каждое твое сообщение интерпретирует по-своему: написал про чудесную погоду – значит, тебе там холодно и ты, возможно, простыл; написал про отличную кормежку – значит, думаешь про еду, голодаешь; написал про проверку на дорогах – значит, ходил в самое пекло, участвовал в боевых операциях. Я ее потом три дня успокаиваю, как могу. Ты это, сын, учти.
Так вот, от армии тебя надо было спасать не только из-за бесконечных "горячих точек", в которые то и дело бросают вас, русских ребят, не только из-за бесконечно тупых армейских начальников, на которых даже на пресс-конференциях смотреть противно. Я боюсь другого.
Ты у нас всегда был отличным сыном. Мы гордились тобой, еще когда ты ходил в детский сад (помнишь, как Мария Антоновна называла тебя "палочкой-выручалочкой"? Или ты уже забыл про это?). Мы гордились тобой, когда ты учился в школе, в университете. Мы знали, что наш сын не только лучший ученик в классе и выпускник МГУ с полновесным красным дипломом, но и по-настоящему талантливый человек, потому что ты всегда успевал не только в учебе, но и в своей секции. Шутка ли – уйти в армию мастером спорта по самбо и обладателем какого-то там пояса по таэквондо ? Думаешь, я не знаю, каким трудом тебе все это давалось?
То-то же!
А твоя страсть к книгам, к литературе! Я уже в конце твоей учебы в школе начал постепенно понимать, что ты пошел здесь куда дальше меня. Да-да!
Ты знал, чувствовал, понимал литературу гораздо лучше меня, а несколько лет спустя запросто обошел в этом и свою мать.
Я к чему тебе все это пишу? Пару дней назад я случайно встретил твоего преподавателя, руководителя диплома, профессора Норушко. Мы с ним, между прочим, давно знакомы – не так чтобы близко, но он знает меня, я – его. И вот я вдруг узнаю от него, что у тебя была возможность пойти в аспирантуру, что тебе сделали направление и долго-долго уговаривали, в качестве козыря используя и тот аргумент, что, будучи аспирантом, ты мог не идти в армию. А ты отказался!
Знаешь, сначала у меня это сообщение даже не вызвало сколько-нибудь значительных эмоций. Я привык тебе доверять во всем, привык считать тебя за последние несколько лет вполне взрослым, самостоятельным человеком с вполне сложившимся мировоззрением. Поэтому сначала я подумал: раз ты так решил, значит, в этом имелся какой-то смысл, значит, так было зачем-то нужно.
Но потом, неожиданно для самого себя, я впервые засомневался в тебе – точнее, не в тебе, конечно: я засомневался в правильности твоего выбора.
Понимаешь, человеческая жизнь ведь действительно слишком коротка, чтобы терять время на вещи второстепенные, не главные. Не станет ли твое пребывание в армии как раз таким потерянным временем?
Я никогда не говорил с тобой на эту тему – наверное, раньше в этом и не было особой нужды, но… Вот возьми меня. Я – редактор отдела всероссийской газеты, уважаемый вроде бы человек, профессионал в своем деле. Все здорово! Однако сейчас, когда приближается старость, я вольно или невольно начинаю задумываться: "А все ли я успел? А сделал ли я все, что мог, на что был способен ?" И мне становится страшно. –;',.
Да, была молодость, были неукротимая энергия и бычье здоровье, была быстрая и красивая газетная карьера, которая позволила мне прямо со студенческой скамьи попасть в центральную прессу со всем ее почетом, связями, зарплатами, гонорарами. Представь, я тоже был "крутым", как вы сейчас выражаетесь, – уже в твоем возрасте я запросто зарабатывал по двести пятьдесят рублей в месяц! А в то время, поверь, сынок, это были неплохие деньги, особенно для холостяка.
Конечно – друзья, подруги, пирушки, рестораны…
Командировки, из которых привозил не только пухлые блокноты и массу впечатлений, но и головную боль от почти перманентного пьянства – у одного начальника, у другого, у третьего… Прессу тогда встречали и привечали, я тебе скажу, дай Бог!
Шли годы. Уходила молодость. Уходил азарт, энтузиазм. Появилась семья. Меньше тянуло в разъезды и к столу, больше – к дивану.
И что в итоге? Я сам снизил свой потолок. Я остановился. И все! Уже сегодня меня обходят на поворотах мальчики вроде тебя, которые только-только пришли в журналистику, но достигают такого, чего я не достигну больше уже никогда.
И тогда вдруг появляется тоскливое чувство зряшности, ненужности слишком многого из прожитого. Появляется обида – на самого себя, конечно.
Хреновое чувство, сын. Время терять нельзя.
Впрочем, стоит ли горевать о том, чего уже не вернешь? Остановить или переиначить что-то уже невозможно. И дослуживать свой срок тебе придется.
Но есть еще один момент, который не дает мне покоя. Не испортит ли тебя армия ? Сумеешь ли ты противостоять ежедневной, ежеминутной жесткости, суровости и даже жестокости, которая изначально заложена в армейском механизме?
Я хотел бы ошибиться, Толя, но мне кажется, что даже в письмах, даже излагая свои мысли на бумаге, ты стал более категоричным и каким-то озлобленным.
Не надо, Толя. Не превращайся в солдафона. Принимай их правила игры, если нет иного способа сосуществования с этим злом, но не становись на ту сторону баррикад. Не опускайся и не опускай свою планку. Ты – иной.
Помни, сынок, что главное для каждого из нас – всегда оставаться человеком, что бы ни происходило вокруг…
Ox, и расписался я, однако, на этот раз!
В общем, пока.
Пиши. Не забывай про нас, но помни и о том, что я тебе сказал насчет реакции матери на твои письма.
Папа.
II
Полковник Игнатенко, он же "Гнездо", побледнел и изменился в лице. Сообщение "Кукушки" подействовало на него неожиданно сильно.
– Да ничего, товарищ полковник, – заговорил офицер связи, старший лейтенант Тарасов, обслуживавший радиостанцию, когда заметил, что с начальником штаба творится что-то неладное. – Вы же знаете Сергеева – у него ребята что надо, не подведут. Выйдут к точке вовремя…
И тут случилось что-то уж совсем странное.
Игнатенко вздрогнул, мгновение помолчал, а затем крик его заполнил весь штаб.
– Я у тебя спрашивал хоть что-нибудь? Чего ты лезешь не в свое дело? Совсем охренел? Советы мне вздумал давать, умник сраный! – орал на несчастного старлея обычно сдержанный и корректный полковник.
– Товарищ полковник, я просто заметил, что вы разволновались…
– Тебя это трахает?
– Да вы побледнели совсем!
– С тобой не то что побледнеешь – загнешься! Накурил – дыхнуть нечем!
– Чего вы кричите? Мы вместе с вами здесь курили…
– Забываетесь, старший лейтенант! Не поняли, с кем разговариваете? Что за препирательство со старшим по званию? – взвизгнул Игнатенко. – На губу пойдешь у меня, сопляк!
– Извините…
– На хрен мне твои извинения?!
– Виноват, товарищ полковник.
– То-то же, – Игнатенко наконец попытался взять себя в руки и успокоиться. Через мгновение он заговорил уже более мирно:
– Вызови-ка мне немедленно заставу "Красная" и иди курить на улицу.
– Есть!
Через мгновение застава отозвалась:
– "Курица" на связи. Прием.
– "Гнездо" вызывает начальника, – бросил в микрофон рации Игнатенко. – Зови командира.