С любовью нежной смотрит на французов
И ласковое слово им сказал:
«Товарищи, коней своих держите,
Идут себе на гибель сарацины,
Захватим мы великую добычу,
Какой никто из франкских королей
Не добывал доныне», – так молвил он.
На бой дружины начали сходиться.
Аой!
Аой! Все знал основатель монастыря, все понимал! Вот молодые бедные рыцари, потомки славных победителей. Вот – клятвопреступление. Вот – богатейшая страна, Альбион. Купцы в торговых городах с товарами из Англии рассказывают с вытаращенными глазами небылицы-былицы о несметных сокровищах, и все верят им. Не слову купцов верят, а лоткам, на которых разложены разные богатые товары. Молва и раньше разбредалась по материку, порождая в людях зависть, робкую, как пух одуванчиков. Завидовали потомки рыцарей Карла Великого тем, кто обитает на острове, но даже подумать не могли о том, что эти богатства можно взять себе. Смелости не хватало бакалаврам. Уходили они в леса, разбойничали помаленьку, о большем не мечтали.
Слух о том, что Гарольд стал королем, нарушил тем самым клятву, данную на святых мощах Вильгельму, разнеслась по Франции мгновенно, она взбудоражила умы всех, кто способен был держать в руках оружие. В городах и селениях Нормандии, Бретани, других областей, марок и графств все чаще можно было услышать боевые песни и особенно «Песнь о Роланде».
И бой кипит, великий бой, кровавый…
И копьями из стали вороненой
Разят с плеча французские бароны.
Повсюду стон, ужасные мученья:
Тот навзничь пал, а тот лежит ничком…
И наших войск не выдержав напора,
Бегут в смятеньи диком сарацины:
Погнали их Ролановы полки.
Аой!
Аой! Ах, как давно потомки франков – отважными их называли! – не побеждали врагов в святой борьбе! Ах, как соскучился люд по великим делам, по великим победам! Аой! Нарушил граф Английский клятву и стал в глазах французов хуже сарацинов, хуже викингов, и нужно было его за это наказать. И всех за клятвопреступником нужно наказать. Аой!
Херлуин не мог не заметить возбуждение, легкой волной пробежавшее по стране. В страхе душа его встрепенулась – не за себя боялся он, за тех, кто песни пел все громче и настойчивее. Он хотел посоветоваться с Ланфранком, но вдруг узнал, что тот полностью поддерживает Вильгельма, и сник. Спорить с учителем он не мог. Но и подчиниться его воле он тоже не мог. Херлуин был сильным человеком – слабые не способны сделать то, что сделал он, основав монастырь. Бывший рыцарь ушел навстречу к Богу, шел к нему не год и не два, и ни разу еще не сомневался в выборе пути.
Услышав «Песнь о Роланде», он потерял уверенность в себе. Узнав о бурной деятельности Ланфранка, помогавшего Вильгельму собирать войска и готовиться к броску на Альбион, он стал сомневаться в себе, в смысле всей своей жизни в монастыре Бек.
Внешне, однако, Херлуин ничем не выдавал своего состояния, и лишь престарелая мудрая матушка заметила душевное смятение сына, но было ей уже так много лет, что даже материнское сердце не поняло всей глубины душевных мук его.
А песни боевые все громче пели люди. Крупную, хорошо вооруженную армию опытных воинов собрал дюк Нормандии. Со всей Франции шли к нему рыцари. Пока еще – самые отчаянные, пока еще – не совсем уверенные в победе на Альбионе и потому очень нуждающиеся в постоянном внутреннем «подзаряде». И песня помогала им.
Во весь опор несется Карл Великий.
Поверх брони висит брада седая,
Вокруг него французские дружины
Несутся вскачь, исполнены тоски:
Досадно им, что там, в ущельях мрачных,
Роланд без них с неверными дерется,
Да если он в жестокой битве ранен,
То все его дружинники погибли!
Увы, всего осталось шестьдесят,
Зато никто, будь он король могучий,
Иль славный вождь, в часы жестокой битвы
Таких бойцов отважных не видал.
Аой!
Однажды вечером в монастырь пришли два путника. Они хотели получить благословение у Херлуина. Они не знали о его думах, о сомнениях, теребивших душу основателя монастыря Ле Бек. Он вышел к ним из своей кельи, где уединялся вечером. Два молодых человека смотрели на него, усталого, удивленного. «Почему они пришли именно ко мне?!» – спросил он сам себя и не нашел ответа. Оба путника чем-то напоминали тех юношей, с кем он когда-то ходил в бой, побеждал врагов, убивал, грабил, буйствовал на пирушках.
– Благослови меня, отец! – попросил один из них, светловолосый крепыш. – Я иду на святое дело.
Херлуин взглянул ему в глаза и вдруг, там, в юных глазах готового погибнуть за святое дело бойца, он нашел ответ на мучивший его уже несколько недель вопрос. Он не стал ни о чем спрашивать путников, благословил их, отправился в келью и задумался, оставшись наедине с собой, наедине с Богом.
«Юные воины идут на святое дело и не хотят признаться самим себе в том, что ведет их на Альбион жажда славы, подвигов, почестей и богатств. В этом они ничем не отличаются от нас. Мы тоже воевали за святое дело. Мы мстили врагам своим. Мы думали, что месть, кровь, смерть оправданы, Я так думал. Пока не пришел сюда. Человек остался прежним – каким и был всегда. Он так же жаждет крови, он с той же наивностью ищет себе оправдание. Вильгельм, коварный человек, нашел могучее оправдание для всех. Они поверили, что идут на святое дело. Почему они поверили, Господи? Неужели они действительно в это поверили? Но если они поверили, Господи, значит, кто они, кто мы? Но если они не поверили, то кто они, кто мы? – Лицо Херлуина в слабом мареве свечи неожиданно просветлело: – Да, все мы – люди. Грешники. И хорошо, если нагрешив, хоть кто-то из нас сознается в этом самому себе. Успевает сознаться. Я грешил, я сознался. Я понял, что оправдать смерть невозможно ничем. Даже – палачу. И поэтому я пришел сюда, чтобы отсюда пойти к тебе Господи. Я – иду. Молодые воины идут воевать. Поймут ли они, успеют ли понять, что убивать, грабить грешно? Почему им нужно все на себе испытать? Потому что они – люди. И если ты, Господи, таким породил человека, значит так надо ему, человеку».
Всю ночь не спал Херлуин, уже утро прорвалось сквозь узкое окно в келью, уже взошло солнце. Тот день был печальным для основателя монастыря: слегла его матушка, заболела и уже не поднялась.
«Он был так похож на тебя!» – шептала она в тихом бреду. Он не понимал, о чем она говорит. И не задумывался над этим.
А Вильгельм уже собрал свою армию, а в городах, и селениях Франции все настойчивее, громче, призывнее звучала «Песнь о Роланде».
Аой!
ШТОРМ
«Являющийся случай трудится, когда правитель чем-либо озабочен, и умирает, когда правитель опозорен».
В устье маленькой реки Див, в уютной гавани готовые ринуться в море боевые корабли и грузовые суда ждали попутного ветра. Был конец августа. Противный ветер дул и дул с северо-востока, в лагере скучали воины, в монастыре Бек грустил, обремененный хозяйственными заботами и тяжкими думами Херлуин. Он ничего уже не ждал от судьбы, от людей, от Бога и от самого себя, он доживал свой век в тревоге, никого, однако, не обвиняя, не кляня. Чуть позже, когда из Англии начнут поступать сведения о событиях, изменивших судьбу народов огромного острова и явившихся провозвестниками других великих событий в Европе, основатель монастыря Бек успокоится душой, смирится со всем, смирится.
Вильгельм Нормандский тоже страдал в те дни. Каждые сутки, проведенные армией в гавани реки Див, отнимали у него деньги, продукты, разлагающе действовали на воинов. Для воина бездействие опасно. Для армии оно – губительно. Ветер дул и дул с северо-востока. Дюк работал в эти дни, как никогда в жизни. Он сделал все, чтобы войско не разложилось изнутри, чтобы люди от скуки не занялись мародерством; это было бы приговором всей кампании.
Прошел месяц.
Наконец ветер изменил направление. Лагерь мгновенно ожил.
Военные корабли, изящные, стремительные, с закругленными носами и кормами, с небольшими платформами для лучников на носах, подняли якоря, и огромная флотилия из 700 однопарусных судов вышла из гавани. За боевыми кораблями последовали 1000 грузовых судов, тяжелых, вместительных. Без них на такое дело не рискнул бы пойти ни один, даже очень легкомысленный человек.
– Мы накажем клятвопреступников! Мы разгромим их! – кричали тысячи голосов, и с берега им вторили эхом провожающие:
– Накажите! Не жалейте!!
Очень громко кричали люди, вспугнули они южный ветер, заметался он по неширокому заливу, вздыбил штормовую волну. Нормандцы, осевшие после Роллона на французской земле, давно уже забыли, как их славные предки на легких крепких судах ходили по всем буйным северным широтам Европы. Забыли нормандцы морское дело. Шторм сильно потрепал их флот. С большим трудом Вильгельму удалось избежать более серьезных потерь и укрыться в устье Соммы на якорной стоянке монастыря святого Валери.
Побитые бурей воины возроптали: видно, Господь Бог против нашего дела, если Он послал такую бурю! Вильгельм, скрывая истинные потери, приказал похоронить несчастных в тайне ото всех, а чтобы хоть как-то успокоить людей, не дал разгореться страстям, страху, увеличил паек и ежедневную порцию вина. Но гибель товарищей томила души оставшихся в живых.
«Безрассудно желание человека захватить чужую землю. У нас ничего не получится. Мы погибнем в волнах пролива, либо в битвах», – так говорили воины, а шторм шумел, а ветер противный дыбил волны, ворошил море.
Вильгельм держался спокойно. Он приходил в церковь святого Валери, подолгу молился, выходил, смотрел на петуха, вертевшегося на колокольне, и ждал, когда же гордый петух повернется туда, куда хотел Вильгельм, когда же покажет людям, что ветер подул с юга.
Шторм не утихал.
Однажды Вильгельм приказал поднять из церкви раку святого и пронести мощи крестным ходом по всему лагерю. Увидев шествие монахов, воины побросали свои дела и стали молиться, просить Бога послать им южный ветер, дать возможность пересечь пролив, наказать клятвопреступников.