душными судами всякого рода. Красивые маленькие яхты, удобные поместительные кораблики, громадные корабли приплывали и отплывали целыми стаями, словно тучи саранчи, и все это двигалось в стройном порядке без всякого шума, без стука пароходных лопат, без визга винтов, без хлопанья парусов.
Выйдя из яхты, наши путешественники отправились осматривать город под руководством молодого марсовца, но смотрели, не понимая, как маленькие дети или как люди, всю жизнь свою ходившие во тьме. Город наслаждений — таков был смысл названия столицы — был выше их понятий. Они не могли постигнуть его настоящего значения, а могли только смутно дивиться его красоте и величию. Это величие даже отчасти давило их; многие особенности города казались им странными. Например, в городе не было улиц, а были только широкие бульвары, окаймленные цветущими кустами; магазины были ни что иное, как обширные кладовые. Во всем городе не было ни одного окна. Нигде не видать и не слыхать было ни рельсовых поездов надземных или подземных, ни конок, ни извозчиков, ни толкотни, ни — что всего лучше — брани и драки. Зато везде видны были прекрасные сады, окружавшие дома, похожие на виллы, обширные скверы, напоминавшие тенистые рощи. Серьезные мужчины и красивые женщины ходили и летали взад и вперед не спеша, распоряжаясь и наблюдая над работою в мастерских, в театрах, в читальнях, в картинных галереях и в других общественных учреждениях. Нужны были только распоряжение и надзор: весь тяжелый труд, все скучные кропотливые работы исполнялись покоренным гигантом, малютку-родственника которого мы называем на земле электричеством. Этот благодетельный гигант работал без дымных фабрик, без грязных стучащих машин, без свиста паровозов и пароходов, без всех терзаний, неизбежных при нашей несовершенной земной цивилизации с ее подпольной нуждой, грязью и пороками.
Он работал весело, и труды его украшали страну. Деятельность его, благоразумно направленная обитателями планеты, довершала блага, расточаемые ее чудной природой. Послушный гигант вырабатывал чудные материи и доставлял их потребителям через воздушные трубы на короткие расстояния или посредством воздушных кораблей в дальние. Он создавал такую погоду, какая нравилась населению, отапливал дома, варил пищу и подавал ее невидимо, не ворча и не толкаясь, подобно нашим лакеям в белых перчатках на прыщавых руках. Он тихо шептал нежные речи на ухо разлученным любовникам и пел в общественных скверах голосом звучным и громким, как сотня инструментов. Он представлял как волшебством панорамы далеких стран, образы отсутствующих друзей и по желанию рассеивал их, как дым. Он соединял теснее живых и возвращал живым оплакиваемых имя умерших. Он был везде и делал все — безмолвный, но памятливый свидетель тому, что дни порабощения человека труду миновали для Марса и что на этой счастливой планете человек поработил себе труд.
Но не скоро стали понятны эти истины омраченному уму жителей земли: для их недоумевающих душ чудеса города наслаждений долго были закрытою книгою.
Глава XIVТысячелетие
Прошло два месяца мирной идиллической жизни для наших путников. Они скоро перестали дивиться всей окружающей их чудной обстановке. В первые дни и недели их пребывания на Марсе им пришлось видеть столько диковинок, что умы у них как будто отупели, и они равнодушно смотрели на многое, скажем более — почти не замечали многого того, что в первое время поразило бы их несказанно.
Большим счастием для них было то, что они сразу попали под руководство и покровительство человека такого сведущего в науках, в искусствах и в литературе, каким был доктор Профундис, иначе они не узнали и не поняли бы многого, что теперь было для них совершенно ясно. Итак, они вели мирную жизнь, окруженные всеми чудными изобретениями материальной науки, но все-таки эта жизнь не удовлетворяла их. Беспокойные создания неразвитой земли еще не достигли того полного развития мозга и нервной системы, которая воспринимает только то, что вполне совершенно и вполне истинно. Они еще всецело принадлежали периоду борьбы и не созрели еще для периода полного наслаждения, таящего в себе зачаток распада.
Сначала они ревностно изучали совершенно новую обстановку, в которую попали, но мало-помалу это рвение начало охладевать. Бернет с утра до ночи корпел над астрономическими сочинениями, изучал их не как ученый, а как прилежный школьник, но часто отворачивался от них с отчаянием: его изобретательный дух скорбел о том, что на Марсе уже нечего изобретать. Мак Грегор без устали ходил по отлогим горным скатам и предпринимал далекие путешествия в воздушных кораблях, напрасно стараясь открыть на Марсе какую-нибудь новую область. С каждой из своих экскурсий он возвращался все более и более разочарованный: на Марсе нечего было ни открывать, ни исследовать. Дюран и Гревз проводили целые дни безвыходно в бесконечных художественных галереях и публичных библиотеках и совершенно падали духом перед созданиями искусства, поражавшими их своею безукоризненностью. Ни в литературе, ни в искусствах на Марсе нечего было совершенствовать. Сэр Джордж Стерлинг и Блэк часто пропадали без дела. Обширные финансовые проекты баронета, стоившие ему немало бессонных ночей, положительно не находили применения: безрассудные марсовцы даже не верили в необходимость наличных денег, и биржи на Марсе давно уже не существовало. Что же касается до рьяных речей Блэка, со всеми их риторическими богатствами, пылкими обличениями и язвительными сарказмами, то они могли назваться мертворожденными созданиями: произнести их не было случая — на счастливом Марсе уже несколько столетий как не было политики.
Зато Гордону было дела по уши. Он писал с утра до ночи, описывая подробно каждый пролетавший воздушный корабль, каждый красивый неизвестный на земле цветок, каждое любопытное животное, каждую сладкогласную птичку, каждую красивую девушку. Мягкий свет солнца, всегда теплый и никогда знойный, нежные сумерки, сверкающие звезды, в особенности две крошечные марсовские луны, Деймос и Фобос, которые бегали и прыгали каждую ночь по темно-лазоревым небесам, появляясь то на востоке, то на западе, то пропадая, то опять высвечивая, — все служило для него предметом анализа, все давало богатую пищу его перу.
По вечерам, после того как профессор и его семейство уходили к себе на покой, а уходили они почти всегда рано, Мак Грегор обыкновенно собирал товарищей к себе в комнату — покурить и поболтать. Там они на свободе обсуждали жизнь на Марсе и ее обитателей, и суждения их были не всегда благоприятны. Большая часть из них находила, что на Марсе «тоска».
— Заметили вы, — сказал однажды Блэк, — что с тех нор, как мы приехали не было еще ни одного дождливого дня? Климат здесь прелестный, но я удивляюсь, как они не чувствуют недостатка в дожде!
— Дождь уж шел не раз с тех пор, как мы приехали, — отвечал Гревз.
— Я не видал ни капли.
— Понятно: дождь идет здесь всегда ночью. Блэк поднял на него глаза с удивлением.
— Вы не шутите, Гревз?
— Нимало.
— Почему вы знаете, что дождь идет здесь только по ночам?
— Мисс Миньонета мне сказала; я встретил ее сегодня утром одетою очень франтовски: она была не в своей обыкновенной серой тунике, а в белой, обшитой фиолетовым, и в коротком алом плаще, Я спросил ее — неужели она никогда не боится, что дождь испортит ей платье. Она засмеялась и сказала, что здесь никогда не бывает дождя иначе, как по ночам.
— Чушь! Она, верно, подшутила над вами, она ведь прехитрая барышня.
— Она сказала сущую правду, — вмешался Бернет. — Посредством могущественной машины, производящей в воздухе электрическую пертурбацию, вся лишняя влага в атмосфере стягивается по ночам вниз в виде дождевых капель. Этим и объясняются густые облака, которые наши собственные астрономы замечали очень часто около Марса утром и вечером.
— Надеюсь, м-р Бернет, вы возьмете с собой одну из таких машин, когда мы воротимся на землю. Там во многих местах очень нуждаются в подобном механизме.
— Нам нет надобности брать с собою такие машины, — отвечал Бернет со своим обычным спокойным тоном. — Можно будет устроить их на земле: конструкция их очень проста.
— Ну, конечно, для вас ведь все просто, — проворчал Блэк.
— Слушайте, Блэк, — сказал Мак Грегор начальническим тоном, — вы ведь, кажется, основательно исследовали исполнительную власть на Марсе: сообщите-ка ваши наблюдения в этом отношении.
— Ничего я в здешних порядках не понимаю! — отвечал Блэк сердито.
— Перестаньте скромничать, Блэк, — шепнул ему сэр Джордж. — И так уж Бернет один стоит здесь на виду; нужно показать, что и мы не пешки. Проберите-ка здешнее правительство; это вам напомнит, как вы ратовали дома, в Англии.
— Как тут проберешь правительство, когда и правительства-то нет, — хмуро отвечал Блэк.
— Как нет?
— Ну, все равно, нет собственно правительственной партии.
— Так проберите ту партию, которая стоит всех усерднее за правительство.
— Не могу придраться ни к чему! Что поделаешь с такой преснятиной, как марсовское общество! У них даже скачек нет, между тем они находят жизнь возможной и не только возможной, но и приятной. Собаки здесь есть отличные, а псовой охоты нет, и с собаками они обходятся с такой пощадой, какой на Земле не всегда и люди дождутся, хотя здесь болонки и моськи не властвуют над людьми, как бывает иногда у нас. Погоду марсовцы сами себе устраивают, значит, говорить о ней в обществе уже не приходится, а темы для разговоров все-таки находятся; женщинам дарованы одинаковые права с мужчинами, и они нисколько не хуже от этого. Высшие сословия держат себя безукоризненно и, по-видимому, вполне довольны своим положением; низшие сословия сыты, обуты, одеты прилично, и им как будто это нравится. Бедных сословий здесь нет; здесь не верят в благодетельное влияние бедности, в возвышающий элемент нужды, в очищающее действие непосильного труда и жизненных лишений — словом, во все те принципы, в непреложности которых у нас на Земле так глубоко убеждены богатые.