Эйлиш понаблюдала, как мисс Фортини заполняет ей в поучение чеки, отсылает их и ждет возвращения. Потом заполнила три чека сама – первый на одну покупку, второй на несколько одинаковых вещей, третий на сложное сочетание. Пока она складывала цифры, мисс Фортини стояла рядом и смотрела.
– Лучше не спешить, тогда и ошибок не будет.
Эйлиш не стала говорить, что в арифметике никогда не ошибается. Просто замедлила, как ей порекомендовали, темп, проверяя правильность результатов.
Некоторые из выставленных в магазине предметов одежды ее удивили. Здесь были лифчики с заостренными чашечками, она таких никогда не видела, и еще один совершенно новый для нее вид – «с двухсторонним растяжением», – похоже, в самую середку лифчика было вставлено что-то вроде пластмассовых костей. А первая вещь, какую она продала, называлась «бралетте»; Эйлиш решила, что, познакомившись с жилицами миссис Кео поближе, надо будет расспросить кого-нибудь из них о белье, которое носят американки.
Работа шла легко. Мисс Фортини следила лишь за точным соблюдением рабочего времени, опрятностью девушек и за тем, чтобы даже простейшая жалоба или вопрос немедленно доводились до ее сведения. Найти ее, обнаружила Эйлиш, труда не составляло – она всегда наблюдала за происходящим в торговом зале, и если ей казалось, что у тебя возникли хотя бы малейшие затруднения с покупательницей или ты ей не улыбалась, мисс Фортини тотчас направлялась к тебе, помахивая рукой, а останавливалась только после того, как ты приобретала вид и деловитый, и радушный.
Эйлиш сразу же выяснила, в каком заведении можно быстро перекусить прямо у стойки, и в остававшиеся двадцать минут перерыва изучала прочие магазины Фултон-стрит. Диана, Патти и миссис Кео, все в один голос сказали ей, что лучший магазин одежды вблизи «Барточчис» – это «Лухманнс» на Бедфорд-авеню. В обеденный перерыв покупательниц на первом этаже «Лухманнса» неизменно было больше, чем в «Барточчис», а одежда стоила дешевле, но, поднявшись на второй этаж, Эйлиш сразу подумала о Роуз – там был самый красивый торговый зал, какой она когда-либо видела, не магазин даже, а дворец – с немногочисленными покупательницами и элегантными продавщицами. Цены ей пришлось, чтобы хоть что-то понять, переводить в фунты. И оказались они совсем не страшными. Эйлиш постаралась запомнить некоторые из костюмов и платьев и цены на них, чтобы в точности описать все Роуз, однако свободного времени у нее были считанные минуты, а опаздывать в «Барточчис» ей не хотелось. До сих пор у нее никаких трений с мисс Фортини не возникало, и создавать проблемы, только-только начав работать, было нежелательно.
Одним утром – к тому времени она проработала уже три недели, шла четвертая – Эйлиш, подходя к «Барточчис» по другой стороне Фултон-стрит и увидев его витрины, поняла: происходит нечто необычное. Витрины были заклеены огромными плакатами, извещающими о «прославленной распродаже нейлона». В раздевалке она столкнулась с мисс Фортини и выразила ей свое удивление.
– Мистер Барточчи всегда держит распродажу в секрете. Нынче ночью он сам руководил всей работой. Мы будем продавать нейлон, сплошной нейлон, и по большей части за полцены. Вы сможете купить для себя четыре вещи. И вот вам пакет для денег, принимать будете только точные суммы, без сдачи, так что чеки выписывать не придется. Все цены сегодня округлены. Ну и охрана будет усиленная. Толкучка предстоит, какой вы еще не видели, потому что даже нейлоновые чулки пойдут за полцены. Обеденный перерыв отменен, однако внизу вы найдете содовую и бутерброды, только больше двух раз сюда не приходите. Я буду следить за этим. Нам нужно, чтобы работали все.
За полчаса до открытия у дверей магазина выстроились очереди. Женщин в основном интересовали чулки; купив три-четыре пары, они уходили в глубину торгового зала, где продавались нейлоновые свитерки всевозможных расцветок и почти любого размера – каждый меньше чем за половину обычной цены. Продавцы-консультанты следовали за толпой, держа в одной руке полиэтиленовую сумку с надписью «Барточчис», а в другой пакет для денег. Судя по всему, покупатели знали, что нынче расплачиваться следует без сдачи.
Мисс Барточчи и две сотрудницы офиса стояли у дверей, которые в десять часов пришлось на время закрыть, уж слишком большая толпа собралась в магазине. Одетые в особые униформы сотрудники кассового отдела тоже работали в торговом зале. Впрочем, некоторые стояли снаружи, поддерживая порядок в очереди. Такой жары и такого оживления, думала Эйлиш, ей еще видеть не доводилось. Мистер Барточчи расхаживал по залу, собирая денежные пакеты и пересыпая их содержимое в огромный мешок, который таскал с собой.
Утречко выдалось безумное, Эйлиш даже по сторонам поглядывать не успевала. Говорили все громко, в какое-то мгновение она вспомнила, как ранним октябрьским вечером шла в Эннискорти с мамой по променаду над стеклянистой, полноводной Слэни, как витал в воздухе запах горевших где-то неподалеку листьев, как медленно и мягко угасал свет дня. Эта картина раз за разом возвращалась к ней, пока она наполняла пакет банкнотами и монетами, пока женщины самого разного рода подходили к ней, спрашивая, где можно найти ту или иную одежду, или могут ли они обменять уже купленное ими на что-то другое, или просто желая оплатить то, что держали в руках.
Мисс Фортини, не так чтобы очень рослая, похоже, обладала способностью видеть сразу все, одновременно отвечая на вопросы, подбирая упавшие на пол вещи, наводя порядок на прилавках и аккуратно раскладывая на полках товары. Утро промелькнуло быстро, а вот после полудня Эйлиш поймала себя на том, что посматривает на часы, и вскоре обнаружила, что делает это каждые пять минут, обслуживая сотни, казалось ей, покупательниц. Между тем запас нейлоновых вещей таял буквально на глазах, и мисс Фортини велела Эйлиш отобрать нужное ей – четыре вещи, не больше – и отнести вниз. Заплатить за них, сказала мисс Фортини, можно позже.
Эйлиш выбрала пару чулок для себя, одну, подходившую, по ее соображениям, для миссис Кео, и еще по одной для мамы и Роуз. Отнесла их вниз, заперла в своем шкафчике и посидела с другими продавщицами, попивая содовую, а потом открыла еще одну бутылку и пила, пока не решила, что мисс Фортини уже заметила ее отсутствие. Поднявшись в зал, она обнаружила, что времени еще только три часа, а запасы иссякнувших было нейлоновых вещей пополняются – их просто наваливали на прилавки какие-то мужчины, которыми руководил мистер Барточчи. Позже, ужиная с миссис Кео, Эйлиш узнала, что и Патти, и Шейла, услышав о распродаже, успели во время своих обеденных перерывов заскочить в магазин, купить кое-что и убежать – времени на то, чтобы найти ее в толчее и поздороваться, им не хватило.
Миссис Кео чулки, судя по всему, обрадовали, она предложила даже заплатить за них, но Эйлиш объяснила, что это подарок. Разговор за ужином шел о Прославленной Распродаже Нейлона в «Барточчис», всегда происходившей без предварительного извещения, – все удивились, услышав от Эйлиш, что даже она, работая там, ничего о предстоящем событии не знала.
– Ну, если услышите что-нибудь хоть краем уха, – сказала Диана, – дайте знать нам всем. Нейлоновые чулки самые лучшие, петли на них не спускаются, как на прочих. А в некоторых магазинах такую ерунду продают.
– Ладно-ладно, – сказала миссис Кео. – Я уверена, все магазины стараются сделать как лучше.
За связанными с распродажей нейлона волнениями и разговорами Эйлиш и не заметила, пока не закончился ужин, что ей пришло три письма. Каждый день, возвращаясь с работы, она подходила к столику на кухне, куда миссис Кео складывала корреспонденцию. И теперь поверить не могла, что в этот вечер про почту забыла. Эйлиш пила со всеми чай, нервно сжимая письма в руке и чувствуя, как бьется ее сердце, как хочется поскорее уйти в свою комнату, вскрыть письма и прочитать новости из дома.
Письма были, Эйлиш определила это по почеркам на конвертах, от матери, Роуз и Джека. Она решила прочитать первым мамино, а последним – письмо от Роуз. Мамино было коротким, новостей не содержало, только перечисление людей, которые спрашивали об Эйлиш, и скудные сведения о том, когда и где мама с ними повстречалась. Примерно таким же оказалось письмо Джека, хотя он упоминал о плавании Эйлиш (она описала его брату, но не маме и Роуз). Почерк Роуз был красивым и четким – как и всегда. Сестра писала о гольфе, о своей работе, о том, как тих и скучен их город, и о том, до чего, наверное, должна быть счастлива Эйлиш среди ярких огней Нью-Йорка. В приписке Роуз высказывала предположение, что, возможно, Эйлиш захочется иногда написать ей о своих личных делах, которые могут слишком растревожить маму, и предлагала отправлять такие письма на ее рабочий адрес.
Письма родных мало что сказали Эйлиш, почти ничего личного в них не было, она не различала голосов их авторов. Тем не менее, снова и снова перечитывая эти письма, Эйлиш на время забыла, где она, и мысленно нарисовала картину: мама входит на кухню, берет блокнот, конверты и усаживается писать обстоятельное письмо, ничего из него не вымарывая. Роуз, думала Эйлиш, писала, скорее всего, в столовой, на бумаге, которую принесла с работы, а конверт использовала более длинный и элегантный, чем у мамы. Эйлиш представила себе, как сестра, покончив с письмом, отнесла его на столик прихожей, как мама отправилась утром с обоими письмами на почту, чтобы купить особые, предназначенные для Америки марки. Где писал свое письмо Джек, она вообразить не могла, оно было короче двух других, почти застенчивым по тону – казалось, брату не хотелось рассказывать о себе слишком многое.
Она легла на кровать, положив письма рядом с собой, и вдруг поняла, что в последние недели она толком о доме не думала. Родной город являлся ей в мгновенных картинах – вроде увиденной во второй половине дня распродажи; конечно, она вспоминала о маме и Роуз, но мысли о прошлой жизни в Эннискорти, жизни, с которой она рассталась и в которую никогда не вернется, Эйлиш не посещали. Каждый вечер она возвращалась в эту комнатушку, в наполненный звуками дом и перебирала в уме то новое, что случилось с ней за день. Но сейчас происходящее здесь показалось ей ничтожным в сравнении с родным городом, прежней комнатой, домом на Фрайэри-стрит, с тамошней едой, с одеждой, которую она там носила, со стоявшими там тишиной и покоем.