Те же немногие, что обращались, делали это с такой нарочитой учтивостью, что Эйлиш становилось неловко и даже стыдно. После того как на прилавке появились «Кофе» и «Сепия», ей пришлось показывать покупательницам эти чулки, рассказывать о преимуществах этих моделей, однако цветные покупательницы не уделяли ее объяснениям никакого внимания. К концу дня Эйлиш изматывалась и вскоре обнаружила, что едва ли не отдыхает на вечерних лекциях, испытывает облегчение, поскольку они отвлекают ее от мыслей о царившей в магазине напряженности, которая в особенности сгущалась вокруг ее прилавка. Она жалела, что ее отобрали для этой работы, и гадала, не удастся ли ей со временем перебраться в другой отдел.
Свою комнату Эйлиш любила и, возвращаясь в нее, надевала пижаму и приобретенный на распродаже халат, влезала в теплые шлепанцы, раскладывала книги по столу у окна и, прежде чем лечь, проводила час, а то и больше, просматривая сделанные на лекциях записи, а затем перечитывая купленные руководства по бухгалтерскому делу Покоя ей не давали лишь лекции по коммерческому праву Ей нравилась жестикуляция мистера Розенблюма, его манера говорить, то, как он временами разыгрывал перед студентами целый судебный процесс, живо описывая тяжущиеся стороны, даже если те были компаниями, однако ни Эйлиш, ни другие студенты, с которыми ей довелось разговаривать, так и не поняли, что от них ожидается, как будут выглядеть экзаменационные вопросы. А поскольку сам мистер Розенблюм был очень сведущ, Эйлиш побаивалась, что он может ожидать от них такого же детального знания судебных дел, их значения и прецедентов, решений, предрассудков и причуд отдельных судей.
Это тревожило ее настолько, что она решила объяснить мистеру Розенблюму, в чем состоит ее затруднение. Лекции он читал быстро, переходя от одного дела к другому, от теоретического смысла определенного закона к его толкованию, а затем с такой же быстротой покидал аудиторию – словно спешил на какую-то неотложную встречу. Эйлиш надумала сесть в первом ряду и подойти к мистеру Розенблюму, едва закончится лекция, однако под конец ее занервничала. Оставалось только надеяться, что он не подумает, будто она лезет к нему с критическими замечаниями, а еще Эйлиш побаивалась, что мистер Розенблюм примется говорить нечто совсем уж непонятное. Ей еще не случалось встречать таких, как он. Мистер Розенблюм напоминал Эйлиш официантов одного кафе рядом с Фултон-стрит, людей нетерпеливых, желавших, чтобы она принимала любое решение мгновенно, и всегда имевших к ней новый вопрос, независимо от того, что она заказывала, – «малую или большую, разогревать надо, вам с горчицей?». В «Барточчис» Эйлиш научилась вести себя с покупательницами решительно и храбро, но знала, что, сама обращаясь в покупательницу, становится неуверенной и заторможенной.
Однако подойти к мистеру Розенблюму было необходимо. Он казался ей таким умным, знающим так много, что, даже направляясь к кафедре, Эйлиш продолжала гадать, как он отнесется к ее простой просьбе. Впрочем, произнеся первые слова, она вдруг обрела – без всяких усилий и колебаний – нечто, очень похожее на самообладание.
– Существует ли посвященная темам вашего курса книга, которую я могла бы купить? – спросила она.
Мистер Розенблюм принял озадаченный вид и ничего не ответил.
– У вас очень интересные лекции, – продолжала Эйлиш, – но меня беспокоит экзамен.
– Они вам нравятся? – Сейчас мистер Розенблюм выглядел моложе, чем когда обращался ко всем студентам сразу.
– Да, – ответила Эйлиш и улыбнулась. Ее удивляло, что говорит она без запинок. И вроде бы даже не покраснела.
– Вы англичанка? – спросил он.
– Нет. Ирландка.
– Из самой Ирландии, – сказал он словно самому себе.
– Я подумала, может быть, вы порекомендуете мне какой-нибудь учебник или руководство, которое я могла бы проштудировать перед экзаменом.
– Вас что-то тревожит?
– Я не знаю, достаточно ли будет моих конспектов и тех книг, что у меня уже есть.
– Вам хочется прочитать побольше?
– Мне хотелось бы иметь книгу, которую я смогу проштудировать.
Он обвел взглядом быстро пустевшую аудиторию. И казалось, крепко задумался – так, точно ее просьба поставила его в тупик.
– Основам корпоративного права посвящены несколько хороших книг.
Эйлиш подумала, что сейчас он продиктует названия, однако мистер Розенблюм сделал это не сразу.
– Вы считаете, что я слишком спешу?
– Нет. Просто я не уверена, что моих записей хватит для сдачи экзамена.
Он открыл портфель, достал блокнот.
– Вы единственная здесь ирландская студентка?
– По-моему, да.
Она смотрела, как мистер Розенблюм выписывает на листок несколько названий.
– На Западной двадцать третьей есть специализированный магазин юридической литературы, – сказал он. – Это на Манхэттене. Вам придется поехать за книгами туда.
– Они помогут мне с экзаменом?
– Конечно. Если вам известны начатки корпоративного права и системы наказаний за гражданские правонарушения, экзамен вы сдадите.
– А этот магазин работает каждый день?
– Вроде бы. Разумеется, вам нужно будет съездить и проверить, но, насколько помню, каждый.
Эйлиш кивнула, попыталась улыбнуться, а он вдруг опять встревожился:
– Но скажите, лекции вам понятны?
– Конечно, – ответила она. – Да, конечно.
Мистер Розенблюм сунул блокнот в портфель и без церемоний повернулся к Эйлиш спиной.
– Спасибо, – сказала она, однако мистер Розенблюм не ответил, а просто торопливо покинул аудиторию.
Когда из нее вышла и Эйлиш, у двери уже топтался сторож, запиравший колледж на ночь. Она уходила последней.
Эйлиш спросила у Дианы и Патти о Западной двадцать третьей, показала им адрес. Они объяснили, что Западная означает к западу от Пятой авеню, а номер дома указывает на расположение магазина между Шестой и Седьмой. Девушки расстелили по кухонному столу карту, удивляясь тому, что Эйлиш никогда не бывала на Манхэттене.
– Там чудесно, – сказала Диана.
– Пятая авеню – райское место, – подтвердила Патти. – Я бы все на свете отдала, чтобы там жить. Вот бы выйти за богача с особняком на Пятой авеню.
– Да хоть и за бедняка, – сказала Диана. – Был бы особняк.
Они рассказали Эйлиш, как добраться подземкой до нужного места, и она решила отправиться туда в следующий свой неполный рабочий день.
Пятничный вечер был уже близко, а Эйлиш все не могла заставить себя спросить у мисс Мак-Адам и Шейлы Хеффернан, собираются ли они на танцы, при этом она сознавала, что, предпочтя компанию Дианы и Патти, совершит что-то вроде предательства, да и потратиться ей, наверное, придется сверх меры, поскольку сначала они отправятся в ресторан. А ей еще и новую одежду, отвечающую их стилю, придется купить.
Вернувшись в пятницу с работы, Эйлиш вышла на кухню к ужину с носовым платком в руке и предупредила всех, чтобы никто не подходил к ней слишком близко, потому что она простудилась и может кого-нибудь заразить. Затем громко высморкалась, а во время еды усердно шмыгала носом. Неважно, думала Эйлиш, поверят ей или нет, простуда – лучшее оправдание для отказа от танцев. К тому же она даст миссис Кео повод поговорить о зимних немочах – любимейшая ее тема.
– Вот, например, ознобление, – тут же начала домовладелица, – с ним нужно быть очень осторожной. Для меня в вашем возрасте оно было настоящим бичом.
– Думаю, в вашем магазине, – сказала, повернувшись к Эйлиш, мисс Мак-Адам, – каких только микробов не водится.
– Микробов и в офисах хватает, – возразила мисс Кео, взглядом дав Эйлиш понять, что проникла в намерение мисс Мак-Адам унизить ее, продавщицу.
– Но никогда же не знаешь, кто может…
– Хватит уже, мисс Мак-Адам, – прервала миссис Кео. – Наверное, в такой холод самое лучшее для нас – пораньше ложиться спать.
– Я всего лишь хотела сказать, что, как мне говорили, в «Барточчис» стали появляться цветные, – заявила мисс Мак-Адам.
На миг наступило молчание.
– Я тоже об этом слышала, – негромко произнесла Шейла Хеффернан.
Эйлиш смотрела в тарелку.
– Что же, они нам могут не нравиться, однако негры сражались в войне за океаном, не так ли? – спросила миссис Кео. – И там их убивали точно так же, как наших мужчин. Я всегда это говорю. Если они нам нужны, никто против них не возражает.
– Но я не хотела бы… – начала мисс Мак-Адам.
– Мы знаем, чего вы не хотели бы, – снова перебила ее миссис Кео.
– Я не хотела бы обслуживать их в магазине, – настояла на своем мисс Мак-Адам.
– Господи, да и я тоже, – сказала Патти.
– Вам что, их деньги не нравятся? – поинтересовалась миссис Кео.
– Они очень милые, – сказала Эйлиш. – И некоторые прекрасно одеты.
– Так, значит, это правда? – спросила Шейла Хеффернан. – Я думала – шутка. Ну ладно. Проходить мимо «Барточчис» я согласна, но только по другой стороне улицы.
На Эйлиш вдруг накатило бесстрашие.
– Я скажу об этом мистеру Барточчи. Он ужасно расстроится, Шейла. Вы и ваши подруги известны там вашим неповторимым стилем, особенно чулками со спущенными петлями и аляповатыми старыми кардиганами, в которых вы щеголяете.
– Ну ладно, поговорили, и будет, – сказала миссис Кео. – Я хочу доесть мой ужин в тишине и покое.
К моменту, когда Патти перестала визгливо хохотать, Шейла Хеффернан успела покинуть кухню, но побелевшая мисс Мак-Адам осталась сидеть за столом, не сводя глаз с Эйлиш.
Разницы между Бруклином и Манхэттеном, куда она поехала во второй половине следующего четверга, Эйлиш обнаружить не смогла, разве что холод, встретивший ее при выходе из подземки, показался ей более суровым и сухим, да ветер более свирепым. Она не сказала бы с уверенностью, чего, собственно, ждала, но некоторый шик в ожиданиях определенно присутствовал – более роскошные магазины, лучше одетые люди, не такие обветшалые, унылые дома и машины, какими они порой казались в Бруклине.
Эйлиш предвкушала, как станет описывать матери и Роуз свою первую поездку на Манхэттен, однако, очутившись там, поняла, что к этому рассказу придется добавить и рассказ о появлении в «Барточчис» цветных покупательниц и связанной с ним перепалке с соседками, а ни о чем подобном она домой прежде не писала, чтобы не встревожить сестру и маму, не навести их на мысли о ее беззащитности. Не хотелось ей писать письма, которые могли их расстроить. И потому, шагая по улице, казавшейся нескончаемой чередой сомнительных магазинчиков и бедно одетых людей, Эйлиш размышляла о том, что ничего нового не видит и потому рассказывать в письмах не о чем – ну, может, разве в качестве шутки, из которой они заключат, что, поскольку Манхэттен, вопреки всем рассказам о нем, ничем не лучше Бруклина, она ничего не потеряла, не поселившись здесь, и снова заглядывать сюда в ближайшем будущем не собирается.