Второй раз за день я решаю оставить свои мысли при себе и ничего не говорить Тому.
Как и обещал Стэнли, ужин ей удается на славу. Суп из кресса, свиная отбивная, стручковая фасоль с миндалем, карамельно-кремовый торт и вина в избытке. Шевельнувшегося во мне червячка сочувствия к Памеле, которая пролетела со своей роскошной трапезой, я спешу успокоить: ради этого не стоило тащиться в Берлингтон, в «Харчевне Чаудера» нас принимают, как минимум, не хуже.
Люси, победительница, освобожденная от оков, выходит к столу в красно-белой клетчатой юбочке, черных туфельках из натуральной кожи и белых кружевных носочках. То ли Стэнли, в самом деле, безразличен к поведению окружающих, то ли чересчур сдержан, но на ее молчание он никак не реагирует. Зато его глазастая прямодушная дочь не может удержаться от вопросов:
– Что это с ней? Она не умеет говорить?
– Умеет, – отвечаю я, – просто не хочет.
– Что значит «не хочет»?
– Это такое испытание, – брякаю я первое, что приходит в голову. – Мы тут с Люси обсуждали разные трудности, какие нам приходится преодолевать, и решили, что молчание – одна из самых трудных вещей на свете. Тогда мы с ней заключили пари. Люси сказала, что промолчит три дня, а я ей пообещал за это пятьдесят долларов. Да, Люси?
Девочка кивает в ответ.
– И сколько дней тебе еще осталось?
Люси показывает два пальца.
Ага, говорю я себе, вот ты и раскололась. Еще два дня, и конец этой пытке.
Хани сощуривается, то ли встревоженная, то ли усомнившаяся. Она ведь по работе имеет дело с детьми, и что-то ей тут кажется не так. Но все-таки я человек посторонний, и, вместо того чтобы укорить меня за довольно странную, чтобы не сказать нездоровую игру с маленькой девочкой, она подбирается к делу с другой стороны.
– А почему она не в школе? Сегодня только пятое июня, до начала летних каникул еще три недели.
– Потому что… – запинаюсь я, лихорадочно сочиняя очередную небылицу. – Потому что Люси ходит в частную школу, а там учебный год короче. В пятницу у них был последний звонок.
Хани, полагаю, не верит ни одному моему слову, но не может же она перейти грань обычной вежливости и устраивать мне допрос с пристрастием, тем более что ее это в общем-то не касается. Хотя мне нравится эта крепко сбитая прямодушная женщина, как и ее старик, жующий себе свою еду и потягивающий вино без лишних вопросов, это еще не значит, что надо посвятить их в семейные тайны. Не то что я испытываю чувство стыда, но, согласитесь, семейка у нас подобралась незавидная! Просто-таки коллекция запутавшихся, заблудших душ. Ярчайшие образцы человеческого несовершенства. Ваш покорный слуга, чья дочь не желает с ним знаться. Том, который три года ничего не знает о своей родной сестре. Маленькая Люси, убежавшая из дома и отказывающаяся говорить… Нет, я не собираюсь выкладывать Чаудерам всю правду о нашем распавшемся и никчемном клане. Ни сегодня, ни завтра.
Видимо, рассуждая так же, Том спешит увести разговор в другое русло. Он переключается на Хани. Давно ли она стала школьной учительницей и что ее на это подвигло, как поставлено начальное образование в Брэтлборо, и все в таком духе. Его вопросы банальны до зевоты, и я вижу, что та, кому он их задает, совершенно его не интересует – ни как человек, ни как женщина. Но Хани голыми руками не возьмешь, своими изящными, точными репликами она словно взрывает это вежливое безразличие. И вот уже она, перехватив инициативу, начинает забрасывать его вопросами. В первые минуты ее агрессия Тома несколько озадачивает, но когда до него доходит, что он имеет дело с интеллектом не ниже своего, он, не желая ударить в грязь лицом, показывает себя во всем блеске. Что касается меня и Стэнли, то мы в основном помалкиваем, наслаждаясь этим словесным поединком. Как можно было бы ожидать, разговор быстро сворачивает на политику и, в частности, предстоящие в ноябре президентские выборы. Возмущаясь сползанием страны вправо, Том говорит о едва не увенчавшихся успехом попытках уничтожить Клинтона, о движении противников абортов, о мощном лобби в поддержку свободной продажи огнестрельного оружия, о фашистской пропаганде в ток-шоу на нашем радио, о трусости прессы, о запрете преподавания теории эволюции в ряде штатов.
– Мы пятимся назад, – напирает он. – Каждый день мы теряем по кусочку нашу страну. Если к власти придет Буш, от нее ровным счетом ничего не останется.
К моему удивлению, Хани с ним во всем соглашается. Примерно на тридцать секунд за столом воцаряется мир, после чего она объявляет, что собирается голосовать за Надера.
– Вот это зря, – неодобрительно отзывается Том. – Отдавая свой голос за Надера, вы отдаете его за Буша.
– Нет, только за Надера. К тому же Гор победит в Вермонте. Не будь я в этом уверена, я бы голосовала за него. А так я могу себе позволить маленький протест и при этом все равно не пустить Буша в Белый дом.
– Насчет Вермонта не знаю, но к финишу, уверен, они придут нос к носу. Если в колеблющихся штатах таких, как вы, много, выиграет Буш.
Хани пытается спрятать улыбку. Том по-королевски серьезен, и я вижу, что ее так и подмывает скинуть его с трона. С ее губ готова сорваться шутка и даже, похоже, непристойная. Ну-ка, мысленно говорю я ей, задай ему жару…
– Знаете, что случилось в последний раз с народом, последовавшим совету буша? [20]
Все молчат.
– Этот народ сорок лет блуждал по пустыне.
Том не в силах удержаться от смеха. Их бой закончился неожиданным выпадом, и понятно, в чью пользу. Не хочу делать далеко идущих выводов, но, кажется, Том нашел себе ровню. Что из этого выйдет – вопрос времени и голоса плоти, мне же остается только следить за развитием событий.
На следующее утро я звоню Элу-младшему насчет машины, но тот пока ничем не может меня порадовать.
– Я как раз с ней сейчас разбираюсь, – сообщает он. – Как только что-то выяснится, дам знать.
Эта неопределенность оставляет меня равнодушным, даже странно. Скорее я рад возможности задержаться здесь на день-другой. О возвращении в Нью-Йорк как-то не хочется пока думать.
Я горю желанием сойтись со Стэнли поближе, но ему не до болтовни. Он готовит и подает нам завтрак, перестилает постели, вкручивает лампочки, выбивает ковры, чинит оконные рамы. Остается ждать удобного случая.
Утро туманное, прохладное. Мы стоим на веранде в свитерах и глядим на мокрую, пропитанную росой траву. Позже, надо думать, распогодится, выкатится солнышко, но пока деревья и кусты скрыты пеленой.
Люси нашла в своей комнате какую-то книжку и вышла почитать на веранду. По моей просьбе она показывает обложку: «Рыцари пурпурного шалфея» Зейна Грэя. Ну и как книга? Люси одобрительно трясет головой. Одним словом, шедевр. Забавно, конечно, но, главное, девочка любит читать, хороший знак. Наша беглянка не бьет баклуши.
Люси с книжкой залезает в диван-качалку, а Том, опустившись рядом со мной в пластиковое кресло, затягивается первой сигаретой:
– Думаешь, этот Эл починит нашу машину?
– Может, и починит. А что, разве мы куда-нибудь торопимся?
– Да нет. Пожалуй, мне здесь нравится.
– Ты помнишь наш ужин с Гарри на прошлой неделе?
– Это когда ты пролил на брюки красное вино? Спрашиваешь!
– Я вспоминаю, что́ ты говорил тогда, за ужином.
– Я много чего говорил, в основном всякую ерунду, но с размахом.
– Ты не был трезв, как стеклышко, но ерундой я бы это не назвал.
– После двух-то бутылок.
– Неважно. Ответь, ты правда мечтаешь уехать из города или это был треп?
– Правда, хотя это был треп.
– Так не бывает. Либо одно, либо другое.
– Я хочу, но это нереально. Значит, треп.
– А как же предложение Гарри?
– Тоже треп. Ты еще не понял, с кем имеешь дело? Такого трепача, как наш друг Гарри Брайтман, надо поискать.
– Пусть так, но, предположим, он говорил это всерьез. Предположим, он разбогател и решил вложить свои денежки в загородный дом. Что бы ты на это сказал?
– Я бы сказал: «Вперед, ребята!»
– Хорошо, а теперь подумай. Если бы у тебя был выбор, где бы ты купил этот дом?
– Так далеко я не заглядывал. В каком-нибудь уединенном месте, где никто не сидит у нас на головах.
– Что-то вроде «Харчевни Чаудера»?
– Пожалуй. Это место вполне бы подошло.
– Почему не спросить Стэнли, не захочет ли он ее продать?
– Зачем, если у нас все равно нет денег?
– Ты забыл про Гарри.
– Ничего я не забыл. У Гарри есть свои достоинства, но полагаться на него в таких делах…
– Согласен, шанс – один на миллион, ну а вдруг? Так отчего бы нам не поинтересоваться? За спрос денег не берут. Если Стэнли скажет «да», по крайней мере будем знать, как он выглядит, твой отель «Житие».
– Даже если мы в нем никогда не окажемся?
– Да. Даже если мы в нем никогда не окажемся.
Выясняется, что Стэнли давно уже хочет избавиться от этого дома, и только собственная лень мешает ему взяться за дело. Но если кто-то предложит хорошую цену, он продаст, не задумываясь. Он устал от незримого присутствия Пег. От этих суровых зим. От одиночества. Он сыт Вермонтом по горло и давно мечтает перебраться в тропики, на какой-нибудь остров в Карибском море, где круглый год тепло.
Тогда зачем вкладываться в «Харчевню»? А просто так, следует ответ. Надо же чем-то развеять скуку…
Обедаем вчетвером: холодная ветчина, сыр, фрукты. Туман рассеялся, солнце заливает комнату, и все предметы, словно напитавшись красками, обрели четкие и яркие очертания. Хозяин изливает нам все свои печали, я же наслаждаюсь жизнью, простой едой, деревенским воздухом, самим фактом своего существования. Как жаль, что мы не живем вечно, что однажды всему этому придет конец.
Том объясняет, что в настоящий момент у нас этих денег нет, но в ближайшие недели они могут появиться. В свою очередь, Стэнли говорит, что для определения настоящей цены ему надо связаться с риелтором. С каждой минутой он все больше увлекается. Трудно сказать, насколько серьезно он воспринял наше предложение, но, кажется, он уже перенесся мысленно на Карибы и почувствовал себя другим человеком.