Да, прошлое кончалось, и совсем не только для одного Алексея Алексеевича Брусилова. А начинающееся там, за горизонтом, светлое будущее было закрыто пологом кровавого тумана.
КОМАНДУЮЩИЙ АРМИЕЙ
По своему характеру война «была с обеих сторон империалистской (т. е. захватной, грабительской, разбойнической) войной, войной из-за дележа мира, из-за раздела и передела колоний, «сфер влияния» финансового капитала и т. д.»[6]. Но инициатива развязывания войны принадлежала германскому империализму: опередив своих противников в подготовке к войне, он стремился использовать это преимущество. Немецкая буржуазия, писал В. И. Ленин, «распространяя сказки об оборонительной войне с ее стороны, на деле выбрала наиболее удобный, с ее точки зрения, момент для войны, используя свои последние усовершенствования в военной технике и предупреждая новые вооружения, уже намеченные и предрешенные Россией и Францией»[7].
Истинные цели войны правительства воюющих стран старательно маскировали, всячески прокламируя, что война идет во имя «обороны отечества». На этот счет В. И. Ленин писал: «Правительство и буржуазия каждой воюющей страны выкидывает миллионы рублей на книги и газеты, сваливая вину на противника, возбуждая в народе бешеную ненависть к неприятелю, не останавливаясь ни перед какой ложью, чтобы представить себя в виде «обороняющейся» стороны, которая подверглась несправедливому нападению»[8].
Но классовый, марксистский анализ происхождения и характера войны не стал еще в тот момент достоянием широких народных масс. Социал-демократические партий II Интернационала, пользовавшиеся значительным влиянием в таких странах, как Германия, Австро-Венгрия, Франция, Бельгия, и располагавшие немалым числом мест в парламентах, постыдно предали интересы рабочего класса, активно выступили в поддержку войны, помогая империалистам гнать рабочих и крестьян на братоубийственную бойню. Волна шовинизма охватила мир, и лишь одна политическая партия — партия большевиков-ленинцев — с самого начала открыто заявила: война, развязанная правительствами в Европе, — это империалистическая война, захватническая, они, большевики, против такой войны и постараются сделать все, чтобы превратить ее в войну гражданскую, направленную против эксплуататорских классов.
Повторяем, позиция большевиков не была, к сожалению, широко известна и понятна тогда широким массам трудящихся России, и прошло немало времени, было пролито немало крови, прежде чем большевистские идеи стали проникать в сердца и умы рабочих и крестьян. В первый же период войны подавляющее большинство солдат шли на войну с убеждением, что, как ни тяжела и опасна война, все же сражаться надо — правота на стороне России.
После войны, оказавшись на чужбине, в эмиграции, генерал-лейтенант H. H. Головин, крупный исследователь. истории первой мировой войны, попытался охарактеризовать атмосферу и настроения, свойственные в ту пору широким слоям русского населения. «Эта борьба, — писал он, — началась из необходимости защищать право на существование единокровного и единоверного сербского народа. Это чувство отнюдь не представляло собой того «панславизма», о котором любил упоминать кайзер Вильгельм, толкая австрийцев на окончательное поглощение сербов. Это было сочувствие к обиженному младшему брату. Веками воспитывалось это чувство в русском народе, который за освобождение славян вел длительный ряд войн с турками. Рассказы рядовых участников в различных походах этой вековой борьбы передавались из поколения в поколение и служили одной из любимых тем для собеседования деревенских политиков. Они приучили к чувству своего рода национального рыцарства. Это чувство защитника обиженных славянских народов нашло свое выражение в слове «братушка», которым наши солдаты окрестили во время освободительных войн болгар и сербов и которое так и перешло в народ. Теперь вместо турок немцы грозили уничтожением сербов — и те же немцы напали на нас. Связь обоих этих фактов была совершенно ясна здравому смыслу нашего народа».
Несомненно, подобный настрой души имел распространение среди простых людей России, надевших серые шинели в августе 1914 года. В то же время позволительно сомневаться в глубокой осознанности и устойчивости таких настроений, их достаточности для ведения продолжительной войны. Наиболее проницательные современники, знавшие хорошо и близко народ России и ее армию, не могли не обеспокоиться по этому поводу. Сознавал это и Брусилов. «Даже после объявления войны, — писал он, — прибывшие из внутренних областей России пополнения совершенно не понимали, какая это война свалилась им на голову — как будто бы ни с того ни с сего. Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотят обидеть сербов. Но кто же такие сербы — не знал почти никто, что такое славяне — было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать — было совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно из-за чего, то есть по капризу царя».
К этому можно лишь добавить, что ни те, кто шел на войну с уверенностью в правоте защищаемого дела (таких было немало, и среди них — герой этой книги), ни те, кто без раздумий руководствовался лозунгом «За веру, царя и отечество» (таких было большинство), но даже и те, кто осознавал гибельность происходящего, — никто не мог представить, началом каких испытаний и бедствий для России станет этот день: 1 августа 1914 года.
В процитированных только что местах из воспоминаний Головина и Брусилова сквозит горечь испытанных поражений, и это надо учитывать. Разумеется, неглубокое, поверхностное (не говоря уж об истинности) понимание солдатами причин и целей войны, да еще основанное на чувствах, не подкрепленное убеждениями, не могло служить опорой для сохранения морального духа армии в длительной войне. И все же русская армия вступила в войну при достаточно высоком — традиционном для нее — боевом духе солдат и офицеров. Это противник почувствовал в первые недели сражений.
Война началась для стран Антанты неудачно. Германские армии вторглись в Бельгию, захватили ее, одержали победу над союзниками в приграничном сражении и двинулись к Парижу. Чуть ли не ежедневно французские и английские представители в Петрограде просили, умоляли Николая II, верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича — дядю царя, министров и высших генералов России немедленно, не откладывая, начать наступление на Восточном фронте. Мобилизация и концентрация русской армии на западных границах затруднялись слабым развитием железных дорог. И все же правительство России, спасая своего союзника, еще до полного сосредоточения своих армий, начало наступательные действия и, отметим это особо, сразу же перенесло их на территорию противника.
Впоследствии это решение неоднократно подвергалось критическим нападкам, но современные советские историки определенно склоняются к мысли, что такой образ действий русского верховного главнокомандования был вынужденным и единственно правильным в сложившейся обстановке. Не могла же Россия допустить, чтобы повторился разгром Франции 1870 года, а именно к этому и стремилось германское военное руководство: разбив быстро армию Франции, оно намеревалось затем обрушиться на Россию всеми освободившимися силами и покончить поодиночке в краткий срок со своими противниками.
Поводом для критики действий русского верховного главнокомандования служила неудача русских войск в Восточно-Прусской операции. Но вот как оценивается эта операция в новейшей книге советского историка: «Действия русских войск… имели важное стратегическое значение. Вторжение русских войск в Восточную Пруссию вынудило германское командование перебросить из Франции на русский фронт два армейских корпуса и одну кавалерийскую дивизию. Это серьезно ослабило их ударную группировку в решающий момент и явилось одной из причин поражения в битве на Марне… План германского командования, рассчитанный на быстрый разгром Франции, потерпел неудачу»[9].
Жертвы (они, кстати, были не столь уж и велики), понесенные 1-й и 2-й русскими армиями в болотных дефиле Восточной Пруссии, не пропали даром и потому, что германские войска были скованы и не могли вовремя прийти на помощь австро-венгерской армии: одновременно с действиями в Восточной Пруссии развернулось грандиозное сражение на Юго-Западном фронте, в Галиции.
Здесь, на громадном фронте в 450 верст, от Ивангорода до Каменец-Подольска, разгорелось ожесточенное сражение, в котором участвовало до 1,5 миллиона бойцов — значительно больше, чем в происходившей одновременно знаменитой Марнской битве. Но сражение на Марне, как одно из величайших сражений в современной истории, исследовано, изучено, расписано в сотнях книг на немецком, французском, английском языках, а Галицийское сражение, более крупное по размаху и не менее значительное по последствиям, не получило достаточно широкого отображения в нашей стране, не говоря уж о Западе.
Русский Юго-Западный фронт (главнокомандующий Н. И. Иванов, начальник штаба М. В. Алексеев) состоял из четырех армий (с севера на юг): 4-й А. Е. Эверта, 5-й П. А. Плеве, 3-й Н. В. Рузского. На крайнем левом фланге находилась 8-я армия. Ее возглавил Брусилов.
Назначение на этот пост оказалось для него несколько неожиданным: по мирному расписанию он должен был командовать на Северо-Западном фронте 2-й армией, той самой армией, которая в августовские дни 1914 года под командованием А. В. Самсонова потерпела поражение в Восточной Пруссии. После перехода Брусилова в Киевский военный округ трудно было рассчитывать на получение под свое начало этого крупного оперативного объединения. И вдруг такое назначение! Оно, несомненно, было почетным, и Брусилов писал: «Я не честолюбив, ничего лично для себя не домогался, но, посвятив всю свою жизнь военному делу и изучая это сложное дело беспрерывно в течение всей жизни, вкладывая всю свою душу в подготовку войск к войне, я хотел проверить себя, свои знания, свои мечты и упования в более широком масштабе». Желание совершенно естественное, и ближайшие недели показали, что генерал от кавалерии Брусилов полностью соответствовал назначению.