[88]. Награда задерживалась: 16 августа Брусилов написал супруге, что «бриллиантовой шашки еще не получил. Как только получу, тотчас же тебе пришлю с моим жандармом. Вынь настоящие бриллианты для себя, а мне прикажи поставить фальшивые, и с тем же жандармом верни»[89].
Страну захлестнул пьянящий вал вновь забрезжившей после поражений 1915 г. победы, подкрепляемый восторженными письмами с фронта. Военные цензоры сообщали в эти победные дни, что войска уверены в победе и рвутся вперед, что «настроение армии неописуемое… такого настроения никто не ожидал», что «окончательная полная победа солдатам кажется не только неминуемой, но и близкой»[90].
Блестящие победы имели следствием подъем духа, уверенность в конечной победе, надежду на самое скорое окончание войны. Начальник 4-й стрелковой дивизии, шедшей на острие удара 8-й армии, А. И. Деникин 26 и 31 мая писал своей будущей супруге К. В. Чиж: «…22-го начался страшный бой, 23-го разбили наголову австрийцев, 24-го преследовали, 25-го опять большой бой, овладели важной стратегической линией и сегодня отдых… Благодаря доблести стрелков мне удалось взять 9500 пленных, 26 орудий и т. д… все больше и больше развертывается картина колоссального разгрома австрийской армии. Больше нет места пессимизму. Подъем необычайный. Никогда не бывалое превосходство материальных сил, перевес числа, а про дух я и не говорю…»[91]
Действительно, артиллерийский огонь сметал все живое в неприятельской обороне, пехотинцам фактически оставалось лишь брать в плен тех немногочисленных австрийцев, что успевали укрыться в заваливаемых орудийными разрывами землей убежищах. Враг бежал… вот именно, что бежал. Такого войска не видели с начала войны, с августа – сентября 1914 г.
Впервые после целого года череды поражений и постоянного отступления войска знали, что снарядов вдоволь, что патроны и винтовки всегда будут, что первые эшелоны атаки впервые идут в бой в стальных касках, что каждый солдат снабжен противогазом. И что, наконец, вся страна с ними, что страна целых четырнадцать месяцев ждала от них победы, и вот она – ПОБЕДА! Оставалось лишь правильно использовать победу не только как некое материальное явление, но и как фактор несоизмеримо большего порядка – духовного. И это последнее лежало уже в сфере деятельности командования.
К 30 мая противник израсходовал все свои резервы, и требовалось лишь определенное усилие, чтобы опрокинуть австрийцев и довершить их разгром. Но к этому времени резервы армий Юго-Западного фронта также были близки к исчерпанию. Конница как таковая в качестве средства развития прорыва вообще отсутствовала. Вдобавок сам главкоюз не разобрался в обстановке и остановил войска для производства перегруппировки на фланги и подтягивания тылов. Г. С. Иссерсон в работе «Эволюция оперативного искусства» указывал: «В глубине построения боевого порядка наступления нужно иметь наготове такой оперативный эшелон, который был бы способен немедленно же после тактического прорыва обороны врываться в ее глубину и тактические достижения превращать в крупный решающий оперативный результат, доводя его до полного уничтожения и сокрушения противостоящего сопротивления в оперативном масштабе. Если такого эшелона развития прорыва не будет, то и одновременное сковывание всей тактической глубины, и тактические успехи прорыва обороны могут привести не больше как к мешкообразному расширению фронта прорыва, являющемуся более благоприятным для обороняющегося, чем для наступающего»[92]. Но все это будет осознано потом.
Армии Юго-Западного фронта, согласно оперативно-стратегическому планированию Ставки на кампанию 1916 г., должны были лишь сковать противостоящие силы неприятеля, дабы не допустить перебросок войск на направление главного удара, который должен был наноситься армиями Западного фронта. Поэтому дополнительных резервов, потребных для развития большого прорыва, на Юго-Западный фронт не поступило: стратегические резервы Ставки были отданы главкозапу А. Е. Эверту. В качестве фронтовых резервов у генерала Брусилова оказалось всего лишь две пехотных дивизии, а распорядиться кавалерией штаб фронта не сумел.
Между тем «ударная армия, получающая узкий исходный фронт, должна вплоть до сокрушения оперативной обороны противника сохранить тот же фронт наступления, что обеспечит ей глубокое оперативное эшелонирование, а значит, и возможность развивать операцию в глубину». Чтобы обеспечить необходимый фронт, лучше ввести в прорыв 2–3 ударные армии[93]. Где было их взять, эти 2–3 ударные армии, ли даже хотя бы 3 корпуса, если все резервы Ставки Верховного Главнокомандования были отданы генералу Эверту на Западный фронт?
Проведение крупной стратегической наступательной операции под силу только фронтовым объединениям, оснащенным необходимым количеством сил и средств для подавления обороны противника, последующего прорыва его оборонительных рубежей и развития успеха как минимум на оперативную глубину. Именно такой подход был предусмотрен для войск Западного фронта, долженствовавшего наносить главный удар на Восточном фронте.
В резерве А. Е. Эверта находилось три армейских корпуса, кавалерийский корпус, а также переброшенная в тыл Западного фронта гвардия, насчитывавшая в своем составе к этому времени два пехотных и один кавалерийский корпуса. Следовательно, нельзя сказать, что русский генералитет не понимал значения развития прорыва резервами. Просто та масса резервов, что требовалась бы для ввода в бой после крушения неприятельской обороны на достаточно существенном участке фронта, стояла у Эверта – как раз почти две армии развития прорыва: пять пехотных и два кавалерийских корпуса.
Согласно планированию русской Ставки взаимодействие фронтов предусматривалось севернее Полесья, то есть усилиями армий Северного и Западного фронтов. Фронтовая операция же Юго-Западного фронта, являясь, по своей сути, вспомогательной, развертывалась на нескольких операционных направлениях (четыре, по одному для каждой армии фронта), тем не менее, имела главный удар на стыке с Западным фронтом, в 8-й армии. Понятно, что при той тактике, что была принята главкоюзом (четыре удара, без резервов для развития успеха), Юго-Западный фронт не мог рассчитывать на немедленный выход в оперативные тылы неприятеля. Требовалась поддержка. Причем – не простым вливанием 1–2 корпусов в развитие прорыва (хотя и это, конечно, было бы просто превосходно), но лучше – армейской группировкой.
И ведь такая группировка была – 3-я армия Западного фронта, участие которой в главном ударе не предусматривалось (3-я армия должна была обеспечивать южный фланг наступления ударных армий Западного фронта). И в данный момент 3-я армия Л. В. Леша, стоявшая на стыке Юго-Западного и Западного фронтов, просто-напросто зря простаивала, не принимая участия во фронтовых операциях. Поэтому, после первого потрясающего успеха брусиловских армий в тактической зоне обороне австрийцев, становилось жизненно необходимо взаимодействие 8-й армии Юго-Западного фронта с 3-й армией Западного фронта.
Особенно это стало очевидным после неудачи прорыва к Ковелю кавалерийской группы Я. Г. Гилленшмидта. Но ни Ставка, ни штаб Западного фронта не пошли на немедленную организацию такого взаимодействия, что позволило противнику сцементировать развалившуюся оборону германскими дивизиями на наиболее опасном направлении – ковельском – напрямую выводившем в тылы немецкой группировке, стоявшей против русского Западного фронта.
Главкоюз начал перегруппировку сил и средств 8-й армии на фланги, но при этом остановил само наступление, дав врагу время на подтягивание резервов. Для прорыва эшелонированной обороны противника и развития тактического успеха требуется не только сосредоточение мощных средств и сил, но и высокие темпы развития наступления; но и смелый и инициативный маневр на поле боя. Этого-то и не было: даже та инициатива отдельных комкоров, что проявилась в первую неделю наступления, была погашена осторожничавшими штабами фронта и армий.
Приостановка флангов наступавшей 8-й армии превратила рвущее оборону врага наступление в простое движение войск вперед по оттеснению неприятеля навстречу к его резервам и подкреплениям. Откатываясь перед русскими корпусами, австрийцы только усиливали мощь сопротивления, раз уж русские сами отказывались от маневренных действий. В результате австрийцы получили возможность сохранить за собой свободу действий по подтягиванию оставшихся резервов к месту сражения, на направления наступления русских ударных группировок. Зигзагообразность линии фронта дает преимущество тому, кто может маневрировать своими резервами, дробя фланги неприятеля и разламывая цельность его фронта.
Генерал Брусилов, решивший действовать по шаблону, выровнял войска, и потому немногочисленные резервы Юго-Западного фронта не смогли решить судьбу боев. И русские, и австро-германцы, выигрывая время, бросали резервы в бой «пакетами», что затрудняло их использование в качестве ударной силы на решающем направлении. Генерал Верховский заметил: «На нашем фронте, вместо того чтобы подвозимые в распоряжение фронта части группировать и наносить ими сильные, всесокрушающие удары, их разбрасывали по всему фронту. Поэтому нигде не удавалось достичь крупных результатов, но потери везде были очень велики»[94]. Однако противник оборонялся, а русские наступали. Таким образом, имея железнодорожное преимущество, немцы выигрывали в сосредоточении.
В то же время нельзя сказать, что преимущество противника в транспортном отношении позволило ему получить и преимущество в соотношении сил на ключевом участке фронта. За 24–25 мая из резерва фронта в 8-ю армию прибыли 2-я Финляндская стрелковая (Ф. Ф. Кублицкий-Пиотух) и 126-я (Г. А. Левицкий) пехотная дивизии; 30 мая – окончательно собрался 5-й Сибирский корпус (Н. М. Воронов). Как полагает А. М. Зайончковский, Алексеев, понимая, что при существующем плане у Брусилова нет сил для развития прорыва, считал, что с прибытием 5-го Сибирского корпуса можно иметь перевес минимум в сто тысяч штыков и потому следует «притянуть к ударной группе 8 армии еще 3–4 дивизии». Брусилов же настаивал на повсеместном прорыве. То есть, так как «резервов для развития этих ударов у фронта не было», это показывает, что «использование прорыва решено было при всяких условиях вести из района 8 армии»