В то же время все корпуса, передаваемые Ставкой Верховного командования на Юго-Западный фронт с начала июня, немедленно вводились в первую линию, ибо:
– противник также получал резервы, причем быстрее, нежели армии Юго-Западного фронта;
– техническое превосходство, столь важное в оборонительных боях, было на стороне австро-германцев;
– техника позволяла немцам во фронтальных столкновениях драться с превосходящими силами русских на равных;
– расширение конфигурации фронта по мере продвижения русских армий вперед вынуждало штаб фронта закрывать образующиеся бреши новыми частями, находящимися в резерве.
Бесспорно, что любое наступление рано или поздно будет вынуждено остановиться. Речь идет о том, что русское командование не смогло применить преследование в тех масштабах, в которых оно могло и должно было сделать. Одна причина объективная – Юго-Западный фронт наносил вспомогательный удар, почему и не имел сильных резервов для развития успеха. Вторая причина субъективная – командование фронта не сумело надлежащим и единственно верным способом использовать свою многочисленную кавалерию (все-таки 60 тыс. сабель могли быть использованы более рационально).
Помимо организации преследования и возможного ввода в дело частей второго эшелона, перед русским командованием вскоре встал вопрос о переносе направления главного удара на Юго-Западном фронте. Колебания А. Е. Эверта и перенос направления главного удара под Барановичи (о чем будет подробно говориться в 3-й главе) требовали времени, а развивать успех нужно было уже теперь. И потому М. В. Алексеев, также мало уверенный в успехе прорыва на Западном фронте, решил «ковать железо, пока горячо», и побудить командование Юго-Западного фронта вести свою собственную операцию, теперь уже почти не увязанную с развитием событий севернее Полесья.
В этом контексте важно сказать о директиве Ставки от 27 мая, которая, наряду с рекомендациями Юго-Западному фронту о переносе удара, одновременно предписывала Западному фронту отложить свой удар до 4 июня. Как уже говорилось, данная директива, отданная в форме рекомендации, а не приказа, что было вообще характерно для взаимоотношений между Ставкой Верховного командования и фронтами в ходе Первой мировой войны, предлагала А. А. Брусилову перенести удар на Рава-Русскую. При этом Алексеев одновременно предписывал Брусилову по-прежнему сосредоточивать усилия войск фронта на правом фланге, то есть в 8-й армии.
В частности, данная директива, ставившая задачи перед всеми фронтами, в отношении армий генерала Брусилова говорила, что Юго-Западный фронт должен «все силы и усилия свои сосредоточить на своем правом фланге, поставив главной задачей завершить поражение левого крыла австрийцев, отрезать их армию от Сана, путей сообщения на запад. Для сего надлежит правый фланг фронта выдвинуть первоначально на высоту Луцка и развивать дальнейший удар в общем направлении Луцк, Рава-Русская. Сильным конным отрядом, деятельным и предприимчивым, прикрыться в стороне Кобрина, Бреста, откуда вероятно появление германских войск. Вообще обстановка требует смелых, настойчивых предприятий конницы всего фронта».
Такой маневр выводил ударную и самую сильную 8-ю армию Юго-Западного фронта в тыл львовскому району, но, следовательно, не мог непосредственным образом взаимодействовать с предполагавшимся наступлением армий Западного фронта. Точно так же, если помнить о пассивности 3-й армии Л. В. Леша (Западный фронт), войска 8-й армии А. М. Каледина, перенося удар, должны были бы не только наступать на Львов, но и прикрываться с ковельского направления. А ведь именно здесь, на пятый день с начала наступления, в этот же самый день 27 мая, были взяты первые германские пленные и получены сведения о движении массы воинских эшелонов с немцами в Ковель.
Нельзя не вспомнить и еще об одном. Если верить мемуарам генерала Брусилова (а для неверия нет существенных оснований), то в ходе ночного разговора 21 мая с наштаверхом, когда тот предлагал отложить наступление, Алексеев указал, что Юго-Западный фронт должен ослабить все армии во имя единственного прорыва 8-й армией на Ковель. Таким образом, именно Ковель был поставлен в качестве приоритетной задачи Юго-Западному фронту еще до начала прорыва.
Теперь же Ставка рекомендовала перенести удар, а понятно, что штаб фронта в первую голову подчинял все свои оперативные планы именно ковельскому направлению. Далеко не каждый штаб и не каждый главнокомандующий может вот так вот просто переменить планирование. Да и вообще, помня прения в ходе первоапрельского совещания в Ставке, Брусилов опасался, что Эверт, видя развитие операции Юго-Западного фронта на Львов (то есть по расходящимся линиям с Западным фронтом), вообще откажется от удара.
Рассчитывать же на силу убеждения со стороны наштаверха не приходилось. Следовательно, следование предложению генерала Алексеева означало, что Юго-Западный фронт теперь будет преследовать сепаратные, свои собственные задачи, отставив в сторону взаимодействие с Западным фронтом. Действительно, легко рассуждать задним числом, но 27 мая А. А. Брусилов еще не мог знать, что наступление армий Западного фронта, в конечном счете, будет отложено аж до 20 июня и закончится провалом.
Именно этим обстоятельством, прежде всего, и будет мотивирован отказ штаба Юго-Западного фронта от переноса главных усилий на львовское направление. Между тем низшие командиры видели, что разгромленный в первые пять дней противник совершенно небоеспособен, и необходимо довершить поражение врага. Удар по Ковелю, являвшемуся мощным железнодорожным узлом, позволял неприятелю быстрее маневрировать резервами, подводимыми из глубины, нежели русским, скованным отсутствием рокадных железнодорожных магистралей. Следовательно, русские должны были пойти на существенный риск, так как под Ковелем борьба уже шла не столько с австрийцами, потрясенными разгромом на луцком направлении, сколько с германцами, в ходе войны неоднократно доказавшими, что при инициативных командирах и техническом превосходстве немцы могут драться с русскими меньшими по численности силами.
Немедленный перенос направления удара 8-й армии с ковельского на рава-русское, без перегруппировки и ввода резервов в первую боевую линию, предполагал дальнейшее растягивание фронта. Это последнее, в свою очередь, еще более разрежало боевые порядки русских войск, понижая вдобавок их насыщенность средствами ведения боя до минимального предела. В сражении с таким противником, как немцы, данный подход таил в себе тот риск, на который решится далеко не каждый военачальник.
Кроме того, командование Юго-Западного фронта справедливо рассматривало успешное сражение за австро-венгерские оборонительные полосы лишь первым этапом операции, намереваясь в дальнейшем наступать и далее, уже совместно с армиями Западного фронта, в Польшу. Брусилов 18 июня сообщал жене: «Должен отдать справедливость, что мне подкрепления посылают, но не это было бы нужно, а переход в общее наступление всех фронтов… полагаю, что когда очень тяжело, выгоднее наступать, чем обороняться»[140]. Но штурм германской обороны на виленском (или, после переноса удара, на барановичском) направлении, не зависел от воли и намерений А. А. Брусилова и его сотрудников. Иными словами, учитывая поставленные перед армиями фронта задачи и наличие скудных резервов (две пехотные дивизии), командование Юго-Западного фронта должно было изначально исходить только из разгрома противостоящего неприятеля в тактической полосе обороны. Это удалось блестяще, за тем исключением, что ввод в прорыв кавалерии мог усугубить поражение австрийцев до размеров нетерпимого ущерба.
То обстоятельство, что враг сумел сохранить часть своей живой силы, большую часть технических средств ведения боя и штабы, играло против русских. Именно поэтому, штаб Юго-Западного фронта мог (и, возможно, должен был) рискнуть и бросить 8-ю армию на львовское направление (через Рава-Русскую), что заодно оказало бы поддержку и войскам 11-й армии. В той обстановке, что сложилась на Юго-Западном фронте к 27 мая, развитие успеха на Львов давало русским больше шансов на успех, хотя и понуждало на время отказаться от вероятного захвата ковельского железнодорожного узла. А. И. Деникин справедливо считал, что «выдвинутое положение ударной группы в связи с полным поражением 4-й австрийской армии, давало возможность безостановочным наступлением на Владимир-Волынск и Львов докончить поражение австрийского фронта»[141].
Исходя из собственного понимания складывавшейся обстановки, главкоюз не принял директиву Алексеева к сведению и продолжил наступление на Ковель, штурм которого чрезвычайно затруднялся условиями местности: «Брусилов, опасаясь за свой правый фланг, не был согласен с идущими из Могилева, безусловно, вполне целесообразными директивами. Он не передал дальше распоряжения Алексеева и решил продолжать операцию по своему плану»[142]. Хотя первоначально такая перегруппировка задумывалась и даже уже начала выполняться, но как раз в этот момент немцы нанесли первый контрудар от Ковельского укрепленного района.
Очевидно, что в создавшейся обстановке главкоюз не решился на предлагаемую Ставкой перегруппировку, вне сомнения, подставлявшую правый фланг 8-й армии под немецкие атаки. В данный момент Брусилов еще не мог знать численность сосредоточиваемой против него германской группировки. И рисковать главкоюз не решился, тем более, что сильных резервов Ставка ему все еще не обещала, ибо Западный фронт еще не начал своего наступления, отложенного, повторимся, до 4 июня, и резервы по-прежнему стояли в распоряжении генерала Эверта.
Кроме того, перенос усилий армий Юго-Западного фронта на Рава-Русскую, как минимум, означал, что теперь фронт (какое-то время) будет действовать в одиночку. Разве это не ломало оперативно-стратегическое планирование Ставки на кампанию 1916 г.? Возможно также, не лишена основания и та точка зрения, что после такого успеха Юго-Западный фронт по собственной инициативе должен был взять на себя главный удар.