Получается, что 26-го русские пытались прорвать позиции неприятеля одним полком. Такая атака успеха не могла иметь заведомо, и конкомкор-4 это прекрасно понимал. Атака 2-й казачьей Сводной дивизии П. Н. Краснова у деревни Вулька-Галузийская захлебнулась под огнем венгерских пулеметов, и спустя два дня бесплодных попыток генерал Гилленшмидт отказался от ее продолжения, дабы не терять зря войска, так как стало ясно, что прорваться самостоятельно коннице не удастся.
Уже после войны, в своих воспоминаниях, главкоюз сожалел, что не сменил генерала Гилленшмидта еще до начала наступления. Брусилов считал, что неуспех удара на ковельском направлении Сарненской группой всецело зависел от личности конкомкора-4 – имеются свидетельства, что генерал Гилленшмидт являлся человеком, мягко сказать, противоречивым. Будущий донской атаман в период Гражданской войны А. П. Богаевский вспоминал, что уже в мирное время Гилленшмидт «обращал на себя внимание некоторыми странностями, одной из которых были ночные путешествия по казармам и конюшням, и сон днем». Далее А. П. Богаевский сообщает, что «в Великую войну, уже будучи командиром кавалерийского корпуса, он держал себя иногда так странно, что однажды его начальник штаба генерал Черячукин, доведенный до отчаяния его поведением, вынужден был доложить об этом командующему армией… ночью командир корпуса, под влиянием какой-то бредовой идеи приказал своим вестовым арестовать командующего армией со всем штабом. Поднялся большой переполох, дело, однако, как-то замяли…»[167].
Если учесть, что по плану операции после прорыва кавалерийские корпуса должны были вдобавок форсировать Стоход и пересечь железную дорогу, то становится ясно, что 4-й и 5-й кавалерийские корпуса самостоятельно не могли выполнить задачи высшего командования. Просто потому, что не было пехоты, способной пробить хоть малую брешь для того, чтобы конница могла броситься в тыл противника. Начальник штаба Юго-Западного фронта В. Н. Клембовский указывает даже, что «выбор Гилленшмидта был сделан лично Брусиловым, хотя начальник штаба фронта [сам Клембовский], знакомый с деятельностью кавалерийской дивизии генерала Гилленшмидта во время наступления к Сану, докладывал, что на такую роль он не годится и надо назначить другое лицо, например генерала Володченко»[168].
Тем не менее А. А. Брусилов не сменил Я. Ф. Гилленшмидта, отдав это на откуп армейского командования. Поэтому жалобы главкоюза задним числом тем более лишены основания. Кроме того, нельзя не отметить, что, невзирая на все свои недостатки, генерал Гилленшмидт являлся боевым офицером. П. Н. Краснов, непосредственный подчиненный Гилленшмидта, сообщает, что конкомкор-4 очень часто приезжал во вверенные ему соединения и со своим штабом «жил почти на самой позиции»[169]. Большинство командиров корпусов вообще не бывали на передовой, предпочитая командовать из глубокого тыла.
Конные массы были нужны на луцком направлении, где для них открывался оперативный простор. Отсутствие кавалерийского преследования потрясенных и деморализованных австрийцев позволило австро-германскому командованию удержать русских в тактической зоне прорыва и спасти отступавшую артиллерию. А так кавалерия группы Гилленшмидта по своему оперативному замыслу явилась последствием устарелой тактической идеи наполеоновской эпохи, когда кавалерия была орудием удара-прорыва, а не маневра-обхода.
Русские не сумели обеспечить тесное взаимодействие активных участков прорыва, разделенных позиционным фронтом. 23, 24, 26 мая русская конница пыталась пробиться к Ковелю через заросли колючей проволоки, уничтожение которых не было проведено, ввиду отсутствия тяжелой артиллерии и недостаточного числа даже артиллерии легкой. Не желая зря терять людей, генерал Гилленшмидт, в конце концов, отказался от возобновления атак.
То есть – выполнять указания, на которых настаивал штаб фронта, не желавший перебросить конницу туда, где она действительно могла принести пользу: на луцкое или даже львовское направление в 11-ю армию. Участник войны пишет: «Необходимость в обученной, решительной кавалерийской массе особенно чувствовалась перед прорывом у Поставы – Нарочь в марте 1916 г., а затем в Брусиловском прорыве в мае – июне 1916 г. Но могучего кавалерийского резерва не было собрано в это время для набега в тыл противника»[170].
27 мая позиции австро-венгров атаковала резервная колонна группы Гилленшмидта. Эта атака также не имела успеха. А 28 мая командарм-8 сообщал Брусилову: «При создавшейся обстановке, когда значение форсируемого участка позиции и для противника возросло, считаю производство здесь прорыва с наличными силами без направления сюда сильной пехотной поддержки и хотя бы одной тяжелой батареи, необеспеченным… Полагаю, шансов мало в указанном направлении. Лучше повременить». В тот же день, но несколько позже, Каледин телеграфировал: «Сообщаю, что генерал Истомин вполне разделяет мнение генерала Гилленшмидта и просит перенесения центра удара к его левому флангу»[171].
Таким образом, прав отечественный военный теоретик А. А. Свечин: «В то время, как на фронте прорыва наши части свободно передвигались и только не хватало конницы для глубокого захвата тылов противника, на крайнем правом фланге конная масса производила ненужный маневр, не суливший существенных результатов»[172]. Не зря потом сетовал генерал Деникин: «Казалось, блестящий прорыв 40-го корпуса требовал немедленного развития введением резервов и кавалерии и неотступным преследованием разбитого противника… Это чувствовалось интуитивно и рядовой массой… Но две пехотные дивизии, бывшие в резерве армии и фронта, были направлены на второстепенные направления – в 30-й и 32-й корпуса, два конных корпуса сидели в болотах Стыри, а оставшаяся 12-я кавалерийская дивизия 24-го была передвинута в Петчаны (в нашем тылу), а 25-го выходила на фронт 32-го корпуса… Вместо равнения по передним – подравнивание»[173].
С другой стороны, можно ли сказать, что высшие штабы заранее ожидали того ошеломительного успеха, что выпал на долю армий Юго-Западного фронта на первом этапе Брусиловского прорыва? Поэтому-то в тех армиях, что выполняли главные задачи, как говорилось выше, конница обеспечивала пассивные участки фронта. А в центральных армиях кавалерия располагалась в резерве командармов и не смогла вовремя прибыть на место сражения, чтобы довершить победу ударом по глубокому неприятельскому тылу. Возможно, что П. И. Залесский также справедлив, когда говорит, что «кавалерия не была заготовлена, что и вполне правильно – так как это была только демонстрация, а не главный удар. Как вдруг, демонстрация развилась так удачно, что дала… прорыв!»[174].
Так или иначе, но после нескольких дней атак, производимых не одновременно всей массой трех корпусов – 46-го армейского и 4-го и 5-го кавалерийских – австро-венгерские войска сумели удержать свои позиции. Это – главный итог, что подвел черту под развитием тактического успеха в оперативный прорыв усилиями 8-й русской армии. Громадная масса русской конницы осталась вне прорыва, невзирая ни на понукания штаба фронта, ни на требования складывавшейся на фронте обстановки.
Оставалось лишь поблагодарить войска за то, что они сумели сделать. Приказ по 4-му кавалерийскому корпусу гласил: «Славные Донцы, Волгцы и Линейцы, ваш кровавый бой 26 мая у Вульки-Галузинской – новый ореол славы в истории ваших полков. Вы увлекли за собой пехоту, показав чудеса порыва. Бой 26 мая воочию показал, что может дать орлиная дивизия под командованием железной воли генерала Петра Краснова…»[175] Сам П. Н. Краснов в этом бою был ранен пулей в ногу.
Упреки в адрес штаба 8-й армии тем более имеют под собой основание, если вспомнить об использовании резерва командарма. Южнее, как раз на луцком направлении, командарм-8 А. М. Каледин держал в своем резерве 12-ю кавалерийскую дивизию барона К.-Г. Маннергейма. Несмотря на просьбы барона скорее ввести конницу в бой, генерал Каледин не позволил 12-й кавалерийской дивизии пуститься в преследование, чем позволил австрийцам спасти свои батареи. Только 27-го числа 12-я кавалерийская дивизия получила задачу форсировать Стырь к югу от Луцка, дойти до Владимир-Волынского и отсечь коммуникации противника[176].
Конечно, время было уже упущено, так как 8-я армия была приостановлена приказом штаба фронта, чтобы восстановить единство фронта между растянувшимися и понесшими большие потери пехотными корпусами. Как несколько иронически характеризовал в своем дневнике эту остановку Юго-Западного фронта М. Гофман, «русские до того поражены своей победой, что приостановились и ничего не предпринимали… пожалуй больше всего удивлены этой победой сами русские»[177].
Невзирая на огромные потери в ходе Брусиловского прорыва, австро-венгры сумели спасти большую часть своей техники – артиллерию и пулеметы. Причина этому – неумение высших русских штабов применить кавалерию. Как справедливо заметил по этому поводу А. А. Керсновский, «став высшими начальниками, Брусилов и Каледин перестали быть кавалеристами»[178]. Но если А. А. Брусилов пытался сделать хоть что-нибудь, подталкивая конницу к атакам, то А. М. Каледин изначально отвел коннице пассивную роль. Ни штаб фронта, ни штаб армии не предприняли той перегруппировки, что позволила бы ввести в прорыв два кавалерийских корпуса.
Использование кавалерии в прочих армиях Юго-Западного фронта также не оказалось на надлежащей высоте. Конечно, эти армии не имели по два с лишним кавалерийских корпуса, а 11-я армия располагала вообще только одной конной дивизией. Но 7-я и 9-я армии получили по своему кавалерийскому корпусу, а потому можно было бы ожидать, что конница добьется своей доли успеха. Этого не произошло – нигде кавалерия по различным причинам не смогла развить прорыв.