Этот факт говорит не о том, что Брусилов или Каледин оказались несостоятельными кавалерийскими военачальниками, а о том, что подобный подход к кавалерии как к вспомогательному роду войск был свойствен русскому генералитету. Недаром же успех действий кавалерии, как правило, ставился в зависимость не от использования ее в общевойсковом бою, а от личных качеств кавалерийского командира, командующего данным конным подразделением. Удивительная проговорка об этом обстоятельстве прозвучала из уст первого начальника Генерального штаба и одного из умнейших русских генералов, Ф. Ф. Палицына, еще за год до Брусиловского прорыва. В беседе с великим князем Андреем Владимировичем (запись в дневнике последнего от 18 мая 1915 г.), генерал Палицын заметил: «Ни одного кавалерийского начальника хорошего нет. Я все думаю, не следовало бы хоть Ренненкампфа взять в кавалерийские начальники, это его сфера»[179].
Безусловно, конница Юго-Западного фронта была использована бездарным образом. Военный историк пишет по этому поводу: «Кавалерия фронта (свыше 60 тыс. сабель) не сыграла своей роли в операции. Кавалерийское командование оказалось неспособным применить конницу при развитии тактического прорыва в оперативный. Часть конников вынуждены были находиться в окопах, прикрывая растянутый фронт»[180]. Таким образом, штаб фронта, собрав сравнительно большие армейские резервы на направлении главных ударов армий (особенно, в 8-й армии), лишил свои войска единственного средства развития прорыва на оперативную глубину – кавалерии.
Бесспорно, что в позиционной войне главную роль играет артиллерия – тактика огневого боя. Процитируем вновь эмигранта и яростного недоброжелателя генерала Брусилова: «Но „берейтор“ остался при своей вере в победоносную конницу, и при своем кавалерийском пренебрежении к огню, к артиллерии. Корнет и ротмистр должны доверять сабле, полковник и генерал кавалерийские могут мечтать о „шоке“, то есть о столкновении их конного строя с вражеским конным строем, но главнокомандующий фронтом, составленным главным образом из пехоты и артиллерии, должен думать по-пехотному и по-артиллерийски, а не по-кавалерийски. Брусилов же думал как конник, и это была ошибка, из-за которой Луцк-Черновицкая победа оказалась разительной, но решительной, завершающей войну не стала»[181]. Е. Э. Месснер показывает, что А. А. Брусилов, прежде всего, рассчитывал на успех конного удара по еще несломленной обороне противника. Жаль, что Месснер ничего не говорит о генерале Каледине, который вообще отказался от использования кавалерии в прорыве и не смог ввести в громадный «провал» в австрийской обороне даже и одну кавалерийскую дивизию, с которой, кстати говоря, А. М. Каледин начинал войну.
Конница не может самостоятельно прорвать укрепленный фронт в отрыве от основных сил пехоты. Кавалерия есть средство для развития прорыва, но никак не для его свершения, что есть задача общевойскового (и, в первую голову, пехотного) боя. Вдобавок конные батареи кавалерийских корпусов никоим образом не могли способствовать прорыву укрепленных позиций врага. Для этого необходимо хотя бы небольшое количество тяжелых гаубиц, чтобы уничтожить неприятельскую противоштурмовую артиллерию, бьющую прямой наводкой по наступающей пехоте, а также и пулеметные гнезда.
Если главкоюз рассчитывал бросить в неприятельский тыл свою кавалерию, то ему следовало сосредоточить в районе Луцка сразу два или три конных корпуса (то есть, фактически, целую конную армию) и развалить ею вражеский фронт, как только австрийцы побежали на запад. Конница должна была доломать уже надломленный пехотой фронт неприятеля, растягивая его фланги от железных дорог, что лишало австро-германцев единственного средства контрманевра, которое спасало их под Ковелем. Прорвав укрепленные линии неприятеля пехотой и артиллерией, конница своим порывом не только преследует врага, довершая его разгром (в эпоху железнодорожного маневра это есть средство верное только в отношении тактики, но никак не оператики), но, прежде всего, создает искусственные фланги.
Тем самым дробится единство сопротивления крупных подразделений противника на локальные очаги. В это же время ударные пехотные группировки создают оперативное давление на фланги врага, не позволяя ему закрепиться и перегруппироваться для сильного контрудара (частные контрудары всегда довольно легко парируются победоносными частями). Эта задача, разумеется, чрезвычайно трудная, однако летом 1916 г. против австрийцев вполне решаемая.
К сожалению, командование Юго-Западного фронта подошло к задаче наступления, во-первых, с формальной точки зрения (несмотря на свою активную позицию на первоапрельском совещании, А. А. Брусилов при планировании ограничился лишь возможностью частного успеха наступления армий фронта). Во-вторых, штаб фронта и штабы армий как будто бы «забыли» о возможностях кавалерии на данном театре военных действий. Во многом второе вытекало из первого: если считать, что твоя главная задача есть сковывание сил противника и его локальный разгром, то тщательной подготовкой действий подвижного рода войск заниматься, действительно, ни к чему. Ограничение задач своих войск тактической целью – взломом обороны противника, уничтожением противостоящей группировки и привлечением к себе резервов неприятеля – понудило русских командиров отказаться от подробного планирования достижения оперативных целей в наступлении.
Так или иначе, но за операцию фронта, прежде всего, отвечает главком. На нем и главная доля вины за неиспользование конницы в той фазе прорыва, что являлась наиболее удобной для разрушения обороны противника. Такой вывод в отношении генерала Брусилова блестяще подчеркнул в своем труде А. А. Керсновский: «Этот кавалерист не нашел кавалерии… Превосходная конница Юго-Западного фронта осталась неиспользованной. Из 13 дивизий была использована лишь одна (9-я у Порхова) – и как раз на труднейшем участке. В какой триумф превратилась бы наша победа, кинься IV и V конные корпуса – 20 тысяч шашек (и каких шашек!) – преследовать наголову разбитого врага под Луцком… Семь кавалерийских дивизий на правом крыле фронта сидели по брюхо коня в болоте, три на левом крыле двинуты были в горы… Нашей победе не хватило крыльев»[182].
Одним из возможных выходов могла стать своевременная передача левофланговой 3-й армии Западного фронта в состав Юго-Западного фронта, дабы русские имели возможность одновременного удара с севера и юга на город. Соответственно, 4-й и 5-й кавалерийские корпуса были бы введены в бой после того, как войска 3-й армии прорвали бы оборону противника. Впоследствии так и вышло, Ставка передала Брусилову 3-ю армию, но было уже слишком поздно: ковельский укрепленный район оказался под контролем немцев. Отлично понимавшие сложившуюся обстановку немцы своей упорной обороной, отличавшейся высокой активностью, сорвали планы русского командования.
За неимением моторизованных соединений, кавалерия была единственным фактором превращения позиционной войны в маневренную: от ее действий на оперативном просторе могла зависеть судьба кампании. Британский ученый пишет: «Во время Великой войны и еще два десятилетия после, кавалерия все еще была мобильной военной силой, единственно способной быстро и произвольно перемещаться по открытой местности. В 1917 г. танки были слишком медленны и ненадежны, механический транспорт был по-прежнему привязан к дорогам. Это очень смелое допущение, разумеется, но если прорыв мог быть совершен, развить успех могла только кавалерия. Такое быстрое развитие прорыва было настоятельно необходимо, если ставить перед собой цель – возвращения в практику мобильной войны и достижение решительной победы»[183]. Однако командование Юго-Западным фронтом не использовало своего козыря.
При отсутствии значительного превосходства в живой силе и преимуществе противника в технике (артиллерия, особенно тяжелая и пулеметы), кавалерия была тем козырем, что должен был превращать победу в разгром. Дальняя, но весьма достижимая перспектива – вывод Австро-Венгрии из войны серией широкомасштабных и стремительных операций в Галиции в первой половине лета 1916 г. К сожалению, как отмечает советский исследователь, «Брусилов не создавал достаточных резервов, а имеющиеся большие массы конницы… законсервировал в окопах. Бездеятельность конницы не позволила русскому командованию изолировать район операции от прибывших резервов противника, что очень хорошо было использовано австро-германцами, которые, опираясь на свои железнодорожные возможности, почти всегда создавали равновесие сил. Развитие наступления задерживалось и не достигало решительного результата»[184].
Таким образом, прекрасная конница Юго-Западного фронта, которая могла и должна была решить судьбу прорыва, а с ним, вполне вероятно – и разгрома австро-венгерской военной машины, не была использована исключительно вследствие ошибок высших военачальников. Невзирая на ряд отдельных героических атак, ударов и успехов, в целом кавалерия фронта осталась вне рамок той роли, которую она могла и должна была сыграть в Брусиловском прорыве. Субъективная причина – неумение, а то и нежелание командиров всех уровней использовать конницу в прорыве тем методом, что был необходим для общего успеха – развитие прорыва в оперативную глубину. Объективная причина – изменившиеся условия ведения военных действий, что привнесли в военное искусство условия позиционной борьбы.
Глава 3. Западный фронт: удар на Барановичи
Подготовка наступления
При составлении плана кампании на 1916 г. привилегия нанесения главного удара передавалась армиям Западного фронта, во главе которого стоял А. Е. Эверт, участник Русско-японской войны 1904–1905 гг., один из наиболее осторожных русских военачальников, прославившийся не столько крупными победами, сколько отсутствием тяжелых поражений. Вероятно, это обстоятельство также учитывалось императором Николаем II при назначении генерала Эверта на пост главнокомандующего армиями Западного фронта в августе 1915 г., когда русские еще продолжали отступать на восток под ударами немцев.