[378]. Если генерал Олохов воевал с начала войны, руководил дивизией и корпусом, а в 1915 г. командовал армейской группой, то великий князь вообще не был в действующей армии. Брусилов характеризует и его: «Благороднейший человек, лично безусловно храбрый, но в военном деле решительно ничего не понимал»[379].
Но перемены коснулись не только высших начальников. За разработку плана операции обычно отвечала генерал-квартирмейстерская часть штаба. Генерал-квартирмейстер гвардии Б. В. Геруа был назначен на эту должность накануне наступления. Геруа был гвардейцем – командовал лейб-гвардии Измайловским полком, но в новой должности перед ударом пробыл совсем недолго. Главный удар должен был наносить 2-й гвардейский корпус, только-только получивший нового командира – Г. О. Рауха, и… нового начальника штаба – А. С. Гришинского (командир лейб-гвардии Гренадерского полка). Еще Олохов предназначал на эту должность командира лейб-гвардии 2-го стрелкового Царскосельского полка Э. А. Верцинского (с кандидатурой коего Раух был согласен), но Верцинский находился на лечении и был вынужден отказаться[380].
Получается, что начальники штаба корпусов оба были из Гренадерского полка, но если К. И. Рыльский занимал свою должность с конца 1915 г., то Гришинский – за неделю до атаки, с 6 июля. Предшественник – В. В. Антипов – ушел командовать 36-й пехотной дивизией, а врид начальника штаба корпуса временно стал штаб-офицер для поручений при штабе корпуса капитан А. В. Ракитин[381]. Почему это назначение нельзя было провести после наступления – также вопрос. Вышло, что командир и начальник штаба атакующих войск – 2-го гвардейского корпуса – были назначены буквально перед прорывом, равно как и генерал-квартирмейстер всего отряда.
Первоначально дата наступления была назначена на 10 июля, потом, вследствие испортившейся погоды, ее перенесли на 15-е число. На совещании высшего генералитета гвардии 6 июля в Луцке В. М. Безобразов указал, что командарм-8 А. М. Каледин приказал атаковать 9 июля и взять Витонеж. В крайнем случае, А. А. Брусилов был согласен на 10-е число. То есть – гвардия должна была атаковать через три дня после постановки на позиции. Авиаразведки не было, потому что в отряде не было авиации, разведка получить данных не успела, так как на артподготовку отвели всего полтора суток, и пленных также не взяли.
Следовательно, единственным фактом подготовки атаки стала простая работа офицеров – «наблюдение от наблюдательных пунктов и работа разведочных партий». Русские не знали даже числа тыловых укрепленных позиций врага. Сознавая все это, Г. О. Раух доложил, что намеченная для атаки дата 10 июля «крайне затруднительна», так как не закончилось сосредоточение, и здесь же потребовал передать ему всю тяжелую и гаубичную артиллерию, в чем был поддержан Мекленбург-Стрелицким[382].
К счастью, вечером 9 июля Раухом была получена телеграмма Безобразова, что «наступление отлагается ввиду ненастной погоды, будет произведено по ея улучшении»[383]. По одной из версий, смещение сроков послужило причиной последовавшего провала наступления. Так, саперный офицер, участвовавший в штурме Ковеля, вспоминал, что перед гвардейцами находились австрийцы. Поэтому подготовка исходных плацдармов велась не столь тщательно как перед 22 мая (правда и то, что времени все равно не хватило бы), и войска были уверены в успехе. Однако, когда русские пошли в атаку, их встретили уже отборные германские войска, что и сказалось на количестве потерь, так как известно, что наибольшие потери наступающая сторона несет как раз в момент прорыва обороны противника: «Эти стойкие части заняли окопы буквально в ночь перед атакой. Очевидно, тут наше командование что-то проворонило. Имей место наша атака на два дня раньше, первый удар нам стоил бы гораздо меньших потерь, и дальнейший ход операции мог бы быть совсем другим»[384].
Вряд ли это верно. Немцы уже перебросили резервы к Витонежу, получив сведения о прибытии гвардии. К моменту русского удара А. фон Линзинген перевел в Ковель резерв генерала Бернгарди – 37-ю пехотную бригаду. В ходе боев в ковельский укрепленный район были переброшены 24, 86, 121-я пехотные и 10-я ландверная дивизия. Да и австрийские войска составляли преимущественно венгерские гонведы, сражавшиеся не хуже немцев.
Гвардейское командование прекрасно понимало, что трех дней подготовки крайне недостаточно, даже не все подразделения еще прибыли. Безобразов 9 июля доносил Брусилову: «Войска заняли исходное положение. Артиллерия частью на подходе, а находящаяся на позициях еще не оборудована. Местные парки не прибыли и, несмотря на повторные требования, неизвестно когда прибудут; часть мортирных парков пуста. Артиллерия без необходимого количества гранат и мортирных бомб не может выполнить свою задачу подготовки… Ходатайствую отложить наступление до обеспечения артиллерийского». Безобразов просил срок до 15 июля. Но на следующий день Духонин сообщил Геруа, что Брусилов не согласен откладывать атаку до 15-го, и атаковать следует максимум 14-го. Чтобы довести до Брусилова точку зрения гвардии, Геруа пригласил к телефону инспектора артиллерии армий Юго-Западного фронта С. Н. Дельвига, прибывшего к гвардейцам, который сказал, что перегруппировка будет закончена, но «если начать 14-го, то нельзя поручиться за то, что артиллерийскую подготовку удастся закончить в тот же день. Атака, вероятно, поневоле будет на другой день, а снарядов у нас на один день», особенно мортирных – 1200 штук на всю армию. Вдобавок, у гвардейцев всего одна гаубичная батарея. Дельвиг констатировал: «Вот причина, по которой лишний день подготовки имеет значение чрезвычайное»[385].
В свою очередь, на этом направлении немцы имели 3 линии окопов, каждая из которых, в свою очередь, состояла из 8 рядов проволочных заграждений. Германцы умело расставили свои артиллерийские батареи, которые заранее пристрелялись по районам вероятной атаки русских, благо что местность являлась настолько труднодоступной для движения войск, что выявить эти самые районы не составляло никакого труда. Русские батареи, преимущественно легкие, не могли вести контрбатарейной борьбы, так как немецкие орудия располагались вне зоны их действия. А тащить пушки за собой, как это было в период майских боев, было невозможно.
Также за время оперативной паузы германцы успели построить пулеметные точки в наиболее уязвимых для отражения неприятельской атаки местах. Участник этих боев Н. Кремнев вспоминал: «Трудно было найти более гиблое место, чем то, куда была брошена гвардия. И действительно, берега реки Стоход были болотистыми, порой настоящими трясинами, между которыми можно было найти что-то вроде проходов, а если их не было, то, чтобы пройти, надо было заваливать болота. Противоположный берег был сильно укреплен противником, а имеющиеся проходы между трясинами были затянуты рядами колючей проволоки и обстреливались перекрестным пулеметным огнем. Если к этому прибавить, что неприятель имел подавляющее количество артиллерии, а небо было в его руках, что не давало возможности произвести глубокую разведку, то обстановка гибельного места делается совершенно ясной»[386].
Ограниченность дальности стрельбы вытекала как из физических возможностей русского легкого орудия в сравнении с германским тяжелым, что обороняли Ковель, так и из предвоенной теории. До войны считалось, что глубина ведения решительного артиллерийского боя не будет превышать 4 км. Соответственно, предпринимаемые во всех странах последние модернизации легких пушек (прежде всего – лафетов) не касались увеличения их дальнобойности. Следствием этого стало то, что «русская 3-дм (76-мм) пушка обр. 1902 г. могла дать угол возвышения всего около 16°, а с подкапыванием хобота – до 30°, что давало наибольшую дальность стрельбы около 8500 м. Нарезка же прицела допускала ведение огня только до 6400 м, а шрапнелью, – примерно, до 5500 м»[387].
Во время войны немцы смогли компенсировать данный недостаток тяжелыми гаубицами, превосходившими легкие пушки по дальности стрельбы. Русским же изменить ситуацию было невозможно, вследствие чего артиллерийская дуэль в позиционных боях 1916 г., как правило, складывалась не в пользу русской стороны. С «подрытыми хоботами», как сообщает участник боев под Ковелем, русские трехдюймовки могли стрелять на 8,5 км. Характерно, что возможность подрытия хобота орудия и, тем самым, увеличения дальности стрельбы пушки, была предусмотрена еще накануне войны. В частности, прицел русских трехдюймовок был насечен на дальность несколько большую, чем допускалась при стрельбе без подкапывания хобота. Но этого все равно не хватало для надлежащего противостояния артиллерии противника, а также существенно понижало скорострельность орудия в бою.
Следовательно, в тот момент, когда истощенные первой атакой русские пехотные цепи должны были получать максимум огневой поддержки от своей артиллерии, все происходило с точностью до наоборот: усиливался огонь германской артиллерии. Исправить положение могла гаубичная артиллерия с навесной траекторией огня, но ее не было в достаточном количестве. По крайней мере, в том числе, что было бы способно подавить артиллерийские контрудары оборонявшегося противника. Вот русским и приходилось идти на разные ухищрения: «Орудия стояли на опушке леса, фактически – на открытой позиции, и в трех шагах от них начиналось болото. Даже стреляя на пределе, с подрытыми хоботами, наши 3-дюймовки били по своим»[388]