Попытки лобовых атак на германские укрепления, превращенные немцами по французскому опыту, в неприступные форты, вели к огромным и одновременно бесцельным жертвам. При этом штаб Юго-Западного фронта не желал отказываться от переноса направления главного удара, продолжая упорствовать в ковельском районе. Здесь даже декларативные намерения наступать на Владимир-Волынский означали, что львиная доля штурмующих частей все равно, так или иначе, будет биться о стены укреплений Ковеля. Таким образом, сведя маневр к лобовому сражению против укреплений врага, генерал Брусилов потерял преимущество: одна только живая сила не могла вырвать победы у технически более сильного неприятеля.
Неудачи на ковельском направлении, ставшие уже перманентными, побудили наконец-то и командование Юго-Западного фронта отказаться от лобовых штурмов укрепленного района, унесших столько напрасных жертв. Но только 1 сентября А. А. Брусилов приказал 8-й армии перенести удар на Владимир-Волынский. Однако при этом основные усилия вновь перекладывались на правый фланг 8-й армии, то есть все равно против Ковельского укрепленного района.
К 1 сентября армии Юго-Западного фронта включали в себя (с учетом отдельных резервных дивизий и бригад) до 30 пехотных и кавалерийских корпусов (нормального двухдивизионного состава):
– 8-я армия: 39-й армейский (3 пехотные и 1 кавалерийская дивизии), 40-й армейский (3 пехотные дивизии), 1-й гвардейский (2 пехотные дивизии), 2-й гвардейский (2 пехотные дивизии), 8-й армейский (2,5 пехотные дивизии), 5-й армейский (2 пехотные дивизии) корпуса. Резерв – 5-й кавалерийский корпус и 2 стрелковые бригады.
– 11-я армия: 45-й армейский (1,5 пехотной и 1 кавалерийская дивизии), 32-й армейский (2 пехотные, 1 кавалерийская дивизии), 5-й Сибирский (2 пехотные дивизии), 17-й армейский (4,5 пехотные дивизии), 7-й армейский (пехотная дивизия и ополченская бригада), 6-й армейский (2 пехотные дивизии) корпуса. Резерв – 3-й кавалерийский корпус, Сводная конная дивизия, стрелковая бригада.
– 7-я армия: 16-й армейский (3 пехотные дивизии), 2-й армейский (2 пехотные дивизии), 33-й армейский (3 пехотные дивизии), 22-й армейский (3 пехотные дивизии), 41-й армейский (2 пехотные, 1 кавалерийская дивизии) корпуса. Резерв – 7-й Сибирский (2 пехотные и 1 кавалерийская дивизии) и 2-й кавалерийский корпуса.
– 9-я армия: 12-й армейский (3 пехотные, 1 кавалерийская дивизии), 11-й армейский (2 пехотные дивизии), 23-й армейский (2 пехотные дивизии), 18-й армейский (3 пехотные и 1 кавалерийская дивизии), 3-й кавалерийский (1 пехотная и 2 кавалерийские дивизии) корпуса. Резерв – одна пехотная дивизия и одна казачья дивизия.
Сосредоточение сил было немалым, однако, конечно, теперь это не могло помочь: 3–7 сентября русские вновь и вновь безуспешно штурмовали позиции противника. Разумеется, что в периоды относительного затишья на фронте той или иной армии и потери были небольшими. Например, в атаках не принимала участия Особая армия В. И. Гурко. Потери Особой армии, в которую входили 5 корпусов за 4 сентября: 3 офицера и 338 солдат ранено, 36 солдат убито и 1 пропал без вести, за 7 сентября – 1 офицер и 31 солдат убито, 107 солдат ранено, 18 пропало без вести[457]. В атаковавших армиях потери были совсем другими.
Если в мае противники имели миллион бойцов с обеих сторон, то к августу через Юго-Западный фронт прошло около 1,5 млн бойцов (1 410 000), числившихся в составе 27 армейских и 4 кавалерийских корпусов. С. Н. Базанов полагает, что это количество «можно считать участниками Брусиловского прорыва», из которых за май – июль было потеряно 30 % или 500 тыс. чел., «что в годы Первой мировой войны считалось неплохим результатом, тем более в наступательной операции»[458].
Рамки прорыва, как такового, действительно варьируются. Май – июнь, плюс июль, все лето, до середины октября. Так или иначе, но впрямь в сентябре южнее Полесья дралось уже до 3 млн бойцов с обеих сторон. И русские, и австро-германцы получали все новые подкрепления и резервы, немедленно бросаемые в «топку» сражений, а после вступления в войну Румынии резервы потекли с удвоенной энергией, в связи с расширением фронта боевых действий.
Удивительно, но факт: в это время разочарованный июльскими неудачами тыл боялся, что русские понесут новое тяжелое поражение, что станет началом нового отступления вглубь империи. Бывший премьер-министр граф В. Н. Коковцов вспоминал, что в конце лета «все опасались новых неудач на фронте, говорили открыто о возможности захвата Петрограда и необходимости заблаговременной эвакуации его…»[459]. Как можно говорить такое после побед Юго-Западного фронта?
Иными словами, в тылу предпочитали вести подрывные разговоры о внутреннем положении страны и государственной власти, а не работать, скрепя зубы, на войну. В Ставке же, напротив, рассчитывали на дальнейшее успешное продвижение. Приказ наштаверха от 29 августа напоминал войскам, что они освобождают свою землю: «По мере постепенного очищения от неприятеля геройскими усилиями нашей армии местностей, захваченных в минувшем году противником, войска вступают в край, где население наше испытало на себе все тяготы германского и австрийского владычества… Своим заботливым отношением к населению и его имуществу, которое осталось у него после ухода неприятеля, можно легко заставить его забыть о тяжелом времени, им пережитом»[460].
Втянувшись в сражение за укрепленные полосы, русские растянулись и подставили свои фланги, которые теперь нечем было обеспечить: передача Особой и 3-й армий в состав Западного фронта означала, что больших резервов на Юго-Западном фронте опять не будет. Притом снабжение Особой армии возлагалось на Юго-Западный фронт. Алексеев телеграфировал Гурко, что «наряды, сделанные уже органами одного фронта по отношению войск, переданных затем по оперативным соображениям на другой фронт, не отменяются, а обязательно выполняются, ибо внезапная отмена ложится всей тяжестью на войска, на что довольствующие органы фронтов совершенно не желают обращать внимания»[461].
Комкор-8 А. И. Деникин вспоминал: «К осени, после прибытия больших немецких подкреплений, установилось какое-то равновесие. Армия атаковала в общем направлении от Луцка на Львов – у Затурцы, Шельвова, Корытницы, вводила в бой большое число орудий и крупные силы, несла неизменно очень тяжелые потери и не могла побороть сопротивления врага. Было очевидно, что здесь играют роль не столько недочеты управления и морального состояния войск, сколько то обстоятельство, что наступил предел человеческой возможности. Фронт, перенасыщенный смертоносной техникой и огромным количество живой силы, стал окончательно непреодолимым и для нас, и для немцев. Нужно было бросить его и приступить, не теряя времени, к новой операции, начав переброску сил на новое направление… В начале [сентября] еще как-то верилось в возможность успеха. Но скоро не только среди офицеров, но и в солдатской массе зародилось сомнение в целесообразности наших жертв…»[462]
И лишь теперь войска 7-й и 11-й армий должны были совместными действиями наступать на Львов. Но что это мероприятие могло дать в условиях, когда австрийские армии стали чуть ли не наполовину состоять из германских войск, а львовское направление вообще защищала Южная германская армия Ботмера? Вдобавок немцы поспешили укрепиться так, словно бы они находились во Франции, где искусство полевой искусственной фортификации достигло своего совершенства.
Начало месяца ознаменовалось и очередной «бойней» для гвардии. С 3 сентября, в течение недели, русские наступали по всему фронту, и везде были отражены. В. В. Вишневский вспоминает о боях под Свинюхами следующим образом: «Истребление гвардии! Атаки 3 и 7 сентября! Никакой артиллерийской подготовки не было. Перед нами густые ряды немецких проволочных заграждений, сквозь которые немыслимо пройти. На проволоке повисли сотни трупов егерей. Под ураганным орудийным и пулеметным огнем мы несколько раз выходили из окопов и с криком „ура“ бросались на проволоку. Падали убитые и раненые. Утопая в жидкой осенней грязи… Более жестокой, более бессмысленной битвы я не видел ни до, ни после боев у Свинюх. Что может быть ужаснее армии без руководства!»[463]
В итоге 13 сентября командир 1-го гвардейского корпуса великий князь Павел Александрович был назначен инспектором войск гвардии, а сменил его ранее командовавший 2-й гвардейской пехотной дивизией потомственный гвардеец (35 лет службы в гвардии) П. П. Потоцкий. В начале августа Потоцкий был назначен на комкора-25. Приказ великого князя Павла Александровича от 9 августа характеризовал однополчанина: «Всегда бодрый и спокойный, требовательный, но справедливый и отзывчивый к подчиненным, знающий дорогу к сердцу офицера и солдата, он умел вовремя появиться среди войск, вовремя сказать ободряющее слово. В лице генерал-лейтенанта Потоцкого гвардия теряет преданного и любящего сына, я лишаюсь опытного боевого помощника, а 2-я гвардейская пехотная дивизия – родного отца – начальника, умевшего управлять не только умом, но и сердцем»[464]. Теперь П. П. Потоцкий вернулся обратно в гвардию с повышением, заменив великого князя.
Правда, в начале сентября великий князь Павел Александрович уже не находился в войсках, отправившись в тыл для получения пресловутой новой должности. В конце месяца командир 2-го гвардейского корпуса Г. О. Раух прислал великому князю несколько писем, в которых изложил свое видение боев первой декады сентября. Раух пишет, что первая общая атака была назначена на 3 сентября, и несмотря на возражения гвардейцев о необходимости предварить атаку разрушением неприятельских укреплений, командарм-8 А. М. Каледин объявил, что «позиции неприятеля полевые, и что достаточ