мощи средства атаки. Поэтому наступающая сторона несла несравненно большие потери, нежели обороняющаяся, в условиях того «позиционного тупика», в котором с конца 1915 г. застыл Русский фронт. В случае тактического прорыва оборонительных рубежей обороняющийся терял много людей пленными, но убитыми – гораздо меньше. Единственный выход был в достижении наступающей стороной оперативного прорыва и развертывания его в стратегический прорыв. Однако этого в позиционной борьбе ни одна из сторон так и не сумела добиться.
Примерно подобное соотношение потерь было свойственно и Западному фронту в кампании 1916 г. Так, в Битве на Сомме только в первый день наступления 1 июля по новому стилю британские войска потеряли 57 тыс. чел., из коих – почти 20 тыс. убитыми. Британский историк пишет об этом: «Более тяжелого поражения британская корона не знала со времен Гастингса». Причина этих потерь – атака той неприятельской оборонительной системы, что строилась и совершенствовалась не один месяц, явно обозначившееся преимущество обороны перед наступлением. Наконец – сторона, имевшая преимущество в артиллерии (немцы), оборонялась, а не наступала.
Битва на Сомме – наступательная операция англо-французов на Западном фронте по преодолению глубокоэшелонированной обороны германцев – проходила в то же самое время, что и наступление армий русского Юго-Западного фронта на Восточном фронте в ковельском направлении. За 4,5 месяца наступления, несмотря на высокую обеспеченность техническими средствами ведения боя (вплоть до танков на втором этапе операции) и доблесть английских солдат и офицеров, англо-французы потеряли 800 тыс. чел. Потери немцев – 350 тыс., в том числе 100 тыс. пленными.
Приблизительно то же самое соотношение потерь, что и в войсках Брусилова. 1916 г. стал годом больших потерь, которые со стороны кажутся во многом напрасными – ведь существенных подвижек фронта нигде не произошло – австро-германцы удержали свои позиции, и речь идет о «размене» людьми. Живший тогда во Франции И. Е. Эренбург в своих воспоминаниях «Люди, годы, жизнь» так и отметил: «Тысяча девятьсот шестнадцатый год был, кажется, самым кровопролитным».
Конечно, можно сказать, что русские все-таки ударили по австрийцам, а не по немцам, качественный потенциал войск которых был выше, нежели у австро-венгров. Но ведь Луцкий прорыв и застопорился только тогда, когда на всех важнейших направлениях наступления русских войск появились германские части. В то же время только за лето 1916 г., невзирая на ожесточенные бои под Верденом и, особенно, на Сомме, немцы перебросили на Восточный фронт не менее 10 дивизий из Франции. А каковы результаты? Если русский Юго-Западный фронт продвинулся вперед на 30–100 км по фронту шириной в 450 км, то англичане прошли вглубь удерживаемой немцами территории лишь на 10 км по 30-километровому фронту в ширину.
Можно сказать, что австрийские укрепленные позиции были хуже немецких во Франции. И это также верно. Но ведь и англо-французы имели гораздо более мощное техническое обеспечение своей операции. В количестве тяжелых орудий на Сомме и на Юго-Западном фронте разница была десятикратной: 168 против 1700. Опять-таки, англичане не испытывали и нужды в боеприпасах, подобно русским. В России же лишь к концу года задумались о создании специального артиллерийского резерва – ударного кулака в руках Ставки – будущего ТАОН – корпуса тяжелой артиллерии особого назначения. В частности, 28 октября М. В. Алексеев телеграфировал А. А. Брусилову, что так как тяжелой артиллерии вообще не хватает, будет образован «сильный артиллерийский резерв в руках Верховного главнокомандующего, по воле которого этот резерв может быть выдвинут к тому или иному участку фронта в предвидении прорыва укрепленной полосы противника»[500].
И, что, наверное, самое главное, никто не подвергает сомнению доблесть британских солдат и офицеров. Здесь достаточно вспомнить, что Англия дала своим вооруженным силам более 2 млн добровольцев, что в 1916 г. на фронте находились почти исключительно добровольцы, и, наконец, что 12,5 дивизии, что дали Западному фронту британские доминионы, также состояли из добровольцев.
Суть проблемы вовсе не в неумении генералитета стран Антанты или непобедимости немцев, а в том самом «позиционном тупике», что образовался на всех фронтах Первой мировой войны потому, что оборона в боевом отношении оказалась несравненно сильнее наступления. Именно этот факт вынуждал наступающую сторону платить за успех громадной кровью даже при надлежащем артиллерийском обеспечении операции. Как абсолютно справедливо говорит английский исследователь, «в 1916 г. немецкая оборона на Западном фронте не могла быть преодолена никакими средствами, имевшимися в распоряжении генералов союзных армий. До тех пор, пока не будут найдены какие-то средства обеспечения пехоты более тесным огневым сопровождением, масштабы потерь будут огромными. Другим решением этой проблемы было бы прекратить войну совсем»[501].
Остается только добавить, что так же непреодолимо немецкая оборона была выстроена и на Восточном фронте. Именно поэтому остановился Брусиловский прорыв и захлебнулся удар армий Западного фронта под Барановичами. Единственной альтернативой, на наш взгляд, могло стать только «раскачивание» неприятельской обороны перманентными переносами направления главного удара, как только предыдущее такое направление оказывалось бы под защитой сильной германской группировки. Это и львовское направление по директиве Ставки от 27 мая. Это и перегруппировка сил в 9-ю армию П. А. Лечицкого, против которой не хватало немецких частей. Это и своевременное использование вступления в войну Румынии на стороне Антанты 14 августа.
Вдобавок, возможно, следовало в максимальной степени использовать кавалерию не в качестве ударной группы, а в качестве средства развития прорыва обороны противника в глубину. Отсутствие развития Луцкого прорыва, наряду со стремлением штаба Юго-Западного фронта и лично главкоюза наступать именно на ковельском направлении, привели к незавершенности операции и чрезмерным потерям. В любом случае, на то, чтобы «заткнуть все дыры», у немцев не хватило бы войск. Ведь ожесточенные бои шли и на Сомме, и под Верденом, и в Италии, и под Барановичами, а в войну собиралась вступить и Румыния. Однако ни на одном из фронтов это преимущество не было использовано, хотя именно русский Юго-Западный фронт своим блестящим тактическим прорывом получил наибольшие возможности для того, чтобы переломить хребет вооруженным силам Центральных держав.
Русские людские потери кампании 1916 г. имели массу важных последствий для дальнейшего развития событий. Во-первых, обескровившие армии Юго-Западного фронта громадные потери не внесли существенного изменения в общее стратегическое положение Восточного фронта, в связи с чем В. Н. Доманевский, генерал-эмигрант, считал, что «наступления в 1916 г. обратились в прелюдию марта и ноября 1917 г.». Ему вторит и А. С. Лукомский, начальник 32-й пехотной дивизии, дравшейся в составе Юго-Западного фронта: «Неудача операции лета 1916 г. имела своим последствием не только то, что этим затягивалась вся кампания, но кровопролитные бои этого периода дурно отразились и на моральном состоянии войск». В свою очередь, будущий военный министр Временного правительства А. И. Верховский вообще считал, что «мы могли кончить войну в этот год, однако понесли огромные, ни с чем несообразные потери»[502].
Во-вторых, гибель подготовленных за зиму солдат и офицеров, призванных в Вооруженные Силы после провальной кампании 1915 г., означала, что продвижение вперед, на запад, будет вновь, как и в 1914 г., подпитываться наспех подготовленными резервами. Вряд ли такая позиция была выходом из ситуации, однако в России не делали особой разницы между перволинейными и второочередными дивизиями, между кадровыми и ополченскими полками. Почти не делали, полагая, что раз поставленная задача должна быть выполнена любой ценой, вне зависимости от цены победы на данном участке фронта.
Бесспорно, удавшийся прорыв на Ковель должен был бы образовать громадную «прореху» в австро-германской обороне. Должны были бы перейти в наступление и армии Западного фронта А. Е. Эверта. А в случае удачного продвижения вперед на очереди стояли и войска Северного фронта А. Н. Куропаткина. Но ведь всего этого можно было бы добиться ударом на ином участке Юго-Западного фронта. На том, что был наименее укреплен, менее насыщен германскими дивизиями, имел бы больший диапазон альтернатив в отношении развития прорыва.
Однако, как бы в насмешку, русское командование предпочитало преодолевать оборону врага по линии наибольшего сопротивления. Цена кровью войск за победу Брусиловского прорыва была ни с чем не сообразна, да вдобавок победы в ударной армии фактически закончились уже в июне, хотя атаки продолжались еще три месяца. Впрочем, уроки были учтены: на совещании высшего командного состава в Ставке 17 декабря было признано, что напрасные потери только подрывают мобилизационные возможности Российской империи, уже и так близкие к исчерпанию. Признавалось, что необходимо «крайне внимательно относиться к операциям, дабы не было излишних потерь… нельзя операции производить там, где это невыгодно в тактическом и артиллерийском отношениях… как бы ни было выгодно направление удара в стратегическом отношении»[503].
Главным следствием исхода кампании 1916 г. стал тезис о решительном подрыве престижа и авторитета существующей государственной власти в смысле обеспечения конечной победы в войне. Если в 1915 г. поражения действующей армии объяснялись недостатками техники и боеприпасов, и войска, все отлично понимавшие, тем не менее, дрались с полной верой в конечный успех, то в 1916 г. было практически всё, а победа вновь ускользнула из рук. И речь здесь идет не о победе на поле боя вообще, а о диалектическом соотношении победы, платы за нее, а также видимой перспективы конечного благоприятного исхода войны. Неверие в командиров вызвало сомнения в возможность достижения победы под эгидой существующей верховной власти, которая в описываемый период была авторитарно-монархической и возглавлялась императором Николаем II.