Многие славные битвы разыгрывались наоборот, а не было бы их, и всемирные мудрые поговорки не родились бы: «Победителей не судят» или: «Историю пишут победители». Увы, в России последних лет историю часто пишут неудачники, пораженцы и злопыхатели.
Так что Брусилов, тихо уехавший с фронта в свою квартиру в Москве, всё осознал и вообще отошел от этих неуправляемых событий, пока внешние враги не поперли со всех сторон на его Отечество. Позже Брусилова попытались втянуть в корниловский заговор. К нему в Москву приехала специальная делегация. И каково же было изумление этой делегации, когда Брусилов охарактеризовал выступление Корнилова как авантюру, а самого Корнилова назвал изменником. Октябрьские бои 1917 года застали Брусилова в его московской квартире, в Мансуровском переулке на Остоженке. Здесь он был тяжело ранен в ногу осколком снаряда. Военно-революционный комитет Замоскворецкого района поставил у брусиловского дома охрану из красногвардейцев. Затем на автомобиле раненого доставили в хирургическую лечебницу на Молчановке. Рана уложила Брусилова в постель на много месяцев. Но и в этом состоянии его не оставляли в покое зачинатели Белого движения. Брусилова звали в Новочеркасск, на Дон, в «русскую Вандею». Он ответил отказом: «Никуда не поеду. Пора нам забыть о трехцветном знамени и соединиться под красным».
Визиты белых не остались незамеченным, и Брусилова арестовали. Два месяца он находился на кремлевской гауптвахте, но был освобожден за отсутствием доказательств в связи с антисоветским движением. В это же время были арестованы его брат, умерший в заключении, и сын, бывший ротмистр Алексей. Сын вскоре был освобожден, а в 1919 году добровольно вступил в Красную армию, командовал кавалерийским полком. В одном из боев попал в плен. По одной версии, повторяем, — был расстрелян, по другой — вступил в Добровольческую армию и умер от тифа.
Страшный удар, но и после него Брусилов чувствовал, что истерзанную Россию не может спасти Белое движение, которое сразу же стало его укорять в сговоре с революционерами. Сначала не очень резко, у самих-то рьяных белогвардейцев, как говорится, рыло было в пуху. Все они — Корнилов, Колчак и Деникин, Врангель, Юденич, и далее по списку — весной 1917 года изменили присяге Помазаннику Божьему, «легли под революционеров-демократов». Но когда Брусилов остался в красной Москве и не принял активного участия в Гражданской войне, когда его сын, блестящий гвардеец, стал командиром кавалерийского полка Красной армии, Брусилова заклеймили и клеймят до сих пор адепты Белого движения. Последней каплей стало его личное вступление в Красную армию и обращение к офицерам в 1920 году. Белая, а позднее эмигрантская пресса, литература, историография даже выключили Брусилова из рядов русских полководцев. Между тем только случай, нелепое ранение, помешали Брусилову оказаться в рядах белых. Он сам об этом пишет: «А ведь не будь я ранен, я, вероятно, уехал бы на юг, к Алексееву. И все приняло бы другой оборот в моей жизни».
Но разве это — не Божий промысел? — через ранение и отсрочку Брусилов скоро осознал всю бессмысленность, а главное, губительность для России Белого движения. Сердцем он сочувствовал своим бывшим соратникам, подчинённым, а умом стратега сознавал: нет у них твёрдого понимания, какую же Россию хотят генералы получить. Они-то узнали «друзей-союзников» и в глубине души понимали, что те ни за что не позволили бы им восстановить прежнюю, могучую единую Россию. Все генералы — от Колчака до Врангеля — оказались, по сути, наняты Антантой или немцами разрушить великую Россию. При этом проливали кровь своего же народа, но об этом в хвалебных книгах сегодня не прочитаешь: вот Ленину немцы деньгами помогали, а Юденичу кто — псковские крестьяне? Понял Брусилов и самое главное: русский народ, пусть временно и помраченный, каким-то внутренним, природным чутьем определился и не пойдет за белыми.
В 1920 году переживший трагедию генерал сам предложил свои услуги большевикам, которые привлекали к службе в Красной армии бывших генералов и офицеров русской армии. Брусилов был включен в состав особого совещания при главнокомандующем всеми вооруженными силами республики и вскоре стал его председателем. 30 мая 1920 г. «Правда» опубликовала обращение «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились», подписанное Брусиловым как председателем Особого совещания при главнокомандующем, а также его членами А.А. Поливановым, А.М. Зайончковским, В.Н. Клембовским, Д.П. Парским, П.С. Балуевым, А.Е. Гутором, М.В. Акимовым. В обращении содержался призыв «в этот критический исторический момент нашей народной жизни… забыть все обиды… и добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную Армию, на фронт или в тыл… и служить там не за страх, а за совесть, дабы своей честной службой, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить ее расхищения, ибо в последнем случае она безвозвратно может пропасть». На этот призыв откликнулись почти 14 тыс. бывших генералов и офицеров. Они добровольно вступили в Красную армию и внесли свой вклад в ход боевых действий на польском фронте.
В отличие от многих сегодняшних незалежников и поддерживающих их русофобов Брусилов понимал, что, как ни претила ему советская власть, но, кроме нее, он не видел силы, способной защитить, отстоять Родину от иноземцев, более того — поднять Россию с колен и двинуть ее к новому могуществу. «Для меня было непостижимо, — возмущается Брусилов, — как русские белые генералы ведут свои войска заодно с поляками, как они не понимали, что поляки, завладев нашими западными губерниями, не отдадут их обратно без новой войны и кровопролития. Как они не понимают, что большевизм пройдет, что это временная, тяжелая болезнь, наносная муть. А что поляки, желающие устроить свое царство по-своему, не задумаются обкромсать наши границы. Я думал, что пока большевики стерегут наши бывшие границы, пока Красная Армия не пускает в бывшую Россию поляков, мне с ними по пути». Как в воду глядел генерал!
Он так обращался к бывшим офицерам, солдатам белой армии: «Все знающие меня знают, что я никогда не был коммунистом и никогда им не буду, но я подчиняюсь стихийной воле народов, населяющих землю русскую, и полагаю, что не ошибся. Россия, которой угрожал при Временном правительстве и при вторжении чужеземцев полный распад — теперь через пять лет существует! Россия, которую я люблю превыше жизни! Границы наши, несмотря на отделение некоторых окраин, все же громадны. И ныне Россию защищает Красная Армия. Идите, становитесь в ее ряды, если хотите, и делайте тоже самое, или же возвращайтесь к мирным, сельским работам, к семейной трудовой жизни. Я старик, мне ничего не надо лично для себя, но я люблю свою Родину и хочу для нее в будущем великого блага. Мои кости истлеют, а земля русская будет процветать. Не наше с вами дело учить провидение. Ведущее все народы…»
Осенью 1920 году Брусилов был назначен членом Военно-законодательного совещания при Реввоенсовете республики. В 1923 году он был назначен инспектором кавалерии РККА. В его обязанности входила организация кавалерийских соединений, подготовка командных кадров и руководство Высшей кавалерийской школой. Но долго существовать управлению Брусилова было не суждено. Его расформировали, а самого Брусилова перевели в Реввоенсовет для исполнения особо важных поручений, по сути, уволив в отставку. Простудившись, Брусилов заболел воспалением легких и скончался 17 марта 1926 года.
В «Правде» опубликовали некролог за подписью наркома обороны СССР К.Е. Ворошилова. Хоронили Брусилова на Новодевичьем кладбище 19 марта. За гробом шли не общающиеся в иных обстоятельствах люди: делегация Реввоенсовета и представители духовенства, командармы А.И. Егоров и С.М. Будённый и дипломаты Финляндии и Чехословакии. Самую проникновенное и точное прощальное слово произнёс начальник Академии Генерального штаба РККА, участник Брусиловского прорыва Андрей Снесарев (речь записана, вероятно, рукой жены Брусилова — Надежды Владимировны): «17 марта с ранней зарей умер Алексей Алексеевич Брусилов. Умер спокойно, все выполнив, как христианин, тихо потух, как тухнет свеча под дуновением человека… Прошло три дня, и мы стоим пред его могилой, навсегда сокрывшей его от наших взоров. Умер человек, навсегда оставивший за собой яркий прослед в истории — ушел он от нас не бесследно… Пока живы отзвуки недавней мировой драмы, именуемой Великой войной 1914–1918 годов, а они пережиты будут человечеством разве в далеком и очень далеком будущем, будет живо в умах и памяти имя Брусилова, ярко и выпукло отчеканенное на фоне пережитой человечеством драмы.
Но будучи ярким и крупным, это имя понято не всеми одинаково, и мне хочется подчеркнуть это над его могилой. Я не собираюсь судить его, анализировать его мысли и ходы, и не настолько дерзок и материален, чтобы при такой обстановке, полной тайны и несказанного величия, поднимать свой критикующий голос, но мне хочется упомянуть о некотором расходе от общего потока скорби и сожаления, хотя бы, может быть, немногих. Над прошлым Алексея Алексеевича часть военных не разобралась, растерялась и не сказала единодушного вывода, ей не были ясны основные пружины дум и стремлений покойного, которые внешне преломлялись слишком причудливо, иногда досадливо…
Но младшая часть военных, позвольте употребить мне слово “серая”, она провожала покойного единодушным взрывом горя, тоски, сожалений; это единодушие я читаю в печальных глазах, наполненных слезами, присутствующих; его же я разгадал и понял в плаче извозчика на улице, в слезах скромных посетителей панихид, в рыданиях простой массы, наполнявшей храм… Она была единодушна, эта простая, сердцем чуткая масса; она знала одно и знала прочно, что в ушедшем по ту сторону она потеряла крупнейшего русского человека, почти единственную когда-то надежду и луч удачи в годы Великой Войны, наконец, человека, до конца дней своих веровавшего в свою Великую страну и любившего ее всем своим сердцем…
Мне хочется сказать слова утешения подруге покойного, Надежде Владимировне, о чем забыли предшествовавшие ораторы. Но что мне сказать? Ведь то, что посетило Алексея Алексеевича, посетит нас всех, одного сегодня, другого завтра… Надо оставить слезы уже потому, что не надо их лить над неизбежным… Но важнее то, что Алексей Алексеевич не покинул Вас, он оставил себя не только как материал для беспрерывных воспоминаний — гордых и успокоительных, — он оставил совершенное дело, оставил яркое имя. Ему удалось в жизни совершить столь много, что не удается миллионам. Он не умер, он жив, он всегда будет возле своей подруги вечный, бодрый, жизнерадостный, изучаемый историками, толкуемый людьми науки… Он — Ваша гордость, и Вам не скорбеть нужно, а радоваться мыслью о вечной связи с ним… Мы же — его друзья и когда-то подчиненные, мы, ошеломленные и придавленные его уходом из нашей среды, мы не вычеркнем его никогда из нашей памяти, мы гордимся им, а у его могилы, скажем пока слова, идущие от седой древности: да будет тебе, дорогой Алексей Алексеевич, земля пухом…»